— Говори громче, я плохо слышу, — потребовала Манька.
— Давай лучше пойдем к нам домой! — проорала я. — Мама обещала на ужин блинов напечь!
— С чем?
— Ни с чем. Но есть можно с вареньем. Или со сметаной. Можно обсыпать сахарным песочком. Или полить медом.
— Пойдем, — шмыгнула Манька, — я возьму блин, посыплю его сахаром, полью вареньем, медом, солью и съем с брынзой!
— Буэ, — поморщилась я.
— Буэ, — согласилась Манька, — но попробовать-то можно?
Она вытащила из ушей ватные затычки и положила их на грядки с кинзой.
— Чтобы растениям ночью было на что преклонить головки, когда они будут спать, — объяснила она.
Мы уже выходили в калитку, когда вдруг к дому подкатил белый «жигуленок». Из машины вылез дядя Миша, открыл заднюю дверцу и вытащил оттуда какую-то коробку. Обычно дядя Миша возвращался с работы ближе к семи вечера, и о его скором прибытии оповещало далекое кряхтение «ГАЗика» Васи. «Вннн-вннн, — надрывался Вася на подступах к Маниному кварталу, — кха-кха!» Услышав далекий «вннн-вннн», Ба подхватывалась и уносила в свою комнату вязание. И, пока дядя Миша парковал многострадальный «ГАЗик», на плите уже разогревался ужин, а Ба в спешном порядке накрывала на стол.
Но сегодня дядя Миша вернулся во внеурочное время и на чужом автомобиле!
Мы с Манькой припустили к дому.
— Ба! — заорали мы с порога. — Там папа вернулся!!!
— Какой папа? — всполошилась Ба.
— Манькин папа, — отрапортовала я, — то есть твой сын! Прячь свитер!
Ба с несвойственной для ее возраста удалью взлетела на второй этаж, засунула вязку под кровать, чуть ли не вприскочку скатилась вниз по лестнице и в одном прыжке преодолела расстояние до кухни.
— Чего это он так рано приехал? — выдохнула она. — Дайте мне успокоительное! Еще одни такие кульбиты, и некому будет довязывать свитер.
Когда дядя Миша вошел в дом, Ба, окутанная парами валерьянки, остервенело строгала хлеб, а мы с Манькой, расположившись на диване в гостиной, разглядывали картинки в первом попавшемся под руку журнале.
Обрадовавшись такой тишине, дядя Миша на цыпочках прокрался мимо нас и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Мы вытянули шеи. Ба высунулась из кухни и какое-то время с интересом наблюдала за сыном.
— Мойше! — прогрохотала она.
Дядя Миша подпрыгнул от неожиданности и чуть не выронил коробку.
— Ма, ты снова за свое? — рассердился он.
Мы с Манькой прыснули. Дело в том, что Ба иногда называла сына Мойшей. А Манькин папа очень болезненно реагировал на такое к себе обращение.
— А чего это ты крадешься на верхний этаж? — полюбопытствовала Ба. — И что это за коробка у тебя в руках?
— Это моя очередная разработка. Секретная, — грозно выпучился в нашу сторону дядя Миша, — поэтому очень прошу ее не трогать, пыль с нее не стирать, винтики не откручивать, водой не поливать! Послезавтра я ее отправляю в Ереван, в НИИ Математических наук. Всем понятно?
— Аха, — радостно закивали мы.
— А тебя, Роза Иосифовна, я очень прошу называть меня моим настоящим именем. По паспорту. Михаилом, понятно?
— Могу хоть Мухоедом, — фыркнула Ба.
Дядя Миша обиженно засопел, но не стал ничего говорить. Он оставил коробку в своей комнате и спустился вниз.
— Я пошел.
— А кушать не изволите, Мухоед Сергеевич? — поинтересовалась Ба.
— Меня там люди ждут, — буркнул дядя Миша и хлопнул дверью.
Ба уставилась на нас.
— Секретная разработка, — пробухтела она. — Пойдем посмотрим, что это за секретная разработка.
Мы взлетели на второй этаж. Ба, кряхтя, поднималась следом:
— Не трогайте, я сама!
Она открыла коробку и вытащила оттуда металлическую штуковину, чем-то смахивающую на гибрид ершика для чистки унитаза с мясорубкой. Ба повертела в руках секретную штуковину, принюхалась к ней.
— Ишь, чего придумал, — хмыкнула она с нескрываемой гордостью и убрала секретный агрегат обратно в коробку. — Видимо, это запчасть для какой-нибудь ракеты!
— Империалистическую гидру давить? — затрепетала Манька.
— Ага.
— Ооооооо, — закатили мы благоговейно глаза.
— Если бы не секретность этой штуковины, то можно было бы утопить ее в воде и посмотреть, что будет, — сокрушалась я через два дня, когда Дядимишина разработка таки благополучно отчалила в Ереван.
— Ага, — вздохнула Манька, — а еще можно было выкинуть ее в окно со второго этажа и посмотреть, отвалится ершик или нет. Только если эта штуковина для того, чтобы давить империалистическую гидру, то трогать мы ее не должны. Мы же не предатели Родины, правда?
— Нет, мы не предатели Родины, мы ее защитники… цы… защитницы, во! — засияла я.
— А я бы костер развела! — мечтательно протянула Каринка. — Если эта штуковина — запчасть для ракеты, то она мигом бы взорвалась и стерла наш город в пыль. Представляете, как здорово? Ни школ, ни библиотек, ни художки.
— Ни музыкалки, — вздохнула Манюня.
А седьмого июля мы справляли Дядимишин день рождения. Мама с Ба приготовили множество вкусных блюд — салаты из свежих и печеных овощей, форель в вине, буженину, плов с гранатом, борани[2] из цыплят. Папа собственноручно замариновал мясо для шашлыка. «Шашлык не терпит женских рук!» — приговаривал он, пересыпая мясо крупной солью, горными травами и кольцами лука.
Стол решили накрыть во дворе, потому что дома было очень душно. И мы суетились между кухней и тутовым деревом, перетаскивая приборы, бутылки с минералкой и лимонадом, а также стулья.
А потом пришли Дядимишины коллеги. Они смеялись, громко шутили и похлопывали его по плечу, но, как только из дома вышла Ба, все мигом присмирели. Кто-то из коллег вручил имениннику большой сверток, перевязанный крест-накрест бечевкой.
— А то ходишь черт знает в чем, — шепнул даритель.
Когда дядя Миша развернул подарок, Ба не поверила своим глазам — в свертке лежал тот самый финский костюм пятьдесят второго размера, который Ба не смогла купить у Тевоса.
— Так это вы его взяли, — растрогалась она. Потом папа вручил своему другу путевку в санаторий, и Ба очень обрадовалась ей:
— Ну наконец-то Миша съездит на воды и поправит свое здоровье, а то замучил всех своей изжогой!
Знай она, что путевок на самом деле две, и вторая предназначается Дядимишиной очередной пассии, то неизвестно, чем бы закончился праздник. Но папа благоразумно оставил вторую путевку дома и вручил ее другу на следующий день.
А потом Ба торжественно преподнесла сыну свитер. Дядя Миша тут же его надел, покрасовался перед коллегами, а потом снял и накинул на спинку стула. И свитер благополучно провисел там до конца застолья. А на следующий день Ба обнаружила на его рукаве большую подпалину. За столом много курили, и, видимо, кто-то нечаянно задел свитер зажженной сигаретой. Но Ба расстраиваться не стала. Она распорола рукав и связала его заново.
— Поделом мне, — приговаривала она, — не надо было сыпать проклятиями. Вот и поплатилась я за свой длинный язык.
Это был единственный раз, когда Ба признала, что у нее длинный язык.
ГЛАВА 2
Манюня любопытствует, что такое «д. н. э.», или Дядимишина большая любовь
[3]Пока мама с папой переругиваются, я вам быстренько объясню смысл выражения «носовой волос». Носовым волосом у нас называют чересчур придирчивых и въедливых людей. Такой человек подобен торчащему из носа волосу — портит экстерьер, но и выдернуть больно. А теперь вернемся к моим родителям, пока они не поубивали друг друга.
— Ах так! — встала руки в боки мама. — Вот ночью и посмотрим, кто из нас носовой волос. Понятно?
— Ну что ты сразу начинаешь шантажировать? — забеспокоился папа. — Жена, я же пошутил! И вообще девочка очень перспективная, умненькая и красоты неописуемой.
— Это как это? — нехорошо прищурилась мама.
— Такая, знаешь, словно горная серна, глаза миндалевидные, сама тоненькая, а ножки…
Мама не дала папе договорить — она выдернула у него из-под носа тарелку с недоеденным рагу и, выкинув ее в мусорное ведро, вылетела из кухни.
— Пап, ну ты вообще не умеешь себя правильно вести, — вздохнула я и полезла доставать тарелку из ведра, — разве можно так с женщинами разговаривать?
— Только твоих нотаций мне не хватало, — выдохнул огнем папа, — яйцо курицу учит!
— Хихихиии, — покатились мы со смеху, — тогда получается, что ты — курица!
— А всем сейчас зубы посмотреть на предмет кому завтра пломбы ставить? — рассвирепел папа.
Мы тут же притихли. Гаянэ набила рот картошкой и усиленно начала жевать.
— Когда я нем, я глух и ем, — прошепелявила она. Папа еще раз прожег нас грозоточивым взглядом и пошел мириться с мамой.
— Надя, я не договорил, я же не просто так эту девочку хвалю. О Мише подумал…
— Чего о Мише? — мигом отозвалась мама.
— В смысле — с Мишей ее познакомить! Хорошая девочка, красивая, умненькая, правда, ереванка, ну да ладно, можно подумать!
— А чем тебя ереванки не устраивают? — снова взвилась мама.
Уж не знаю, действительно ли папа думал о дяде Мише, когда расписывал все достоинства молоденькой практикантки, или сочинил это на ходу, чтобы оправдаться перед мамой, но факт остается фактом — он их познакомил.
Девушку звали Луиза Тер-Маркарьян, и она была самой красивой из всех Луиз, когда-либо виданных жителями нашего городка.
На следующий день мы с Каринкой в ожидании Манюни ковырялись во дворе. Ковырялись в прямом смысле слова — рабочие прорыли большой котлован, чтобы сделать какую-то пристройку к дому, а мы, пока никого не было, перелезли через ограждение и, вооружившись лопатами, рыли яму в обмякшей после дождя земле.