И вдруг один из годков приметил: по другому борту движется невысокая фигурка в берете и матросской робе. Глаза бритоголового вспыхнули в потёмках. Карась, салага, без «добра» прошмыгнуть надумал!
– А ну, карасина, стой! – скомандовал годок.
Расправив могучие плечи, с ехидной улыбочкой, по блатному ловко перемещая хабарик из одного угла рта в другой, бритоголовый годок сделал несколько шагов навстречу вздрогнувшей от неожиданности тёмной фигурке:
– Тебе, салага, кто дал «добро» здесь шляться?!..
– А ну-ка, плыви сюда, тело! – Два других годка тоже поспешили присоединиться к воспитательной процедуре.
Папа от такого неожиданного «здрасте» и от вида надвигающихся на него грозных фигур с огоньками сигарет в зубах на секунду даже растерялся. Он не очень-то привык к подобного рода обращению. Но его растерянность продолжалась не больше секунды. Сообразив, в чем дело, он решил немного подыграть будущим страдальцам. Втянув голову в плечи и наклонив её так, чтобы не было видно шитого офицерского краба на берете, он жалобно промямлил:
– Да я, ребята, так… вас не заметил… добро пройти, ребята?
– Да ты, дух, чё, ващще оборзел?
– Раньше надо было «добро» спрашивать, салага!
– Фанеру к осмотру!
И прежде, чем Папа успел что-либо сообразить, плечистый годок сграбастал его за шиворот и со всей силы двинул ему кулаком в грудь. Раздался глухой звук удара. Папа крякнул от неожиданности и согнулся… Но тут же выпрямился и резко, по-боксерски, отмахнувшись, двинулся на годков:
– Твою мать! А ну иди сюда!
Годки шарахнулись назад. А тот, кто двинул Папе по ребрам, выпучил глаза и пошатнулся.
– Т-товарищ к-кмандир… – только и смог простонать он, но поперхнулся и осекся.
Папа открыл рот, чтобы обрушить на них весь ужас своего возмездия, но годки, не отдавая себе отчета в том, что делают, развернулись на месте и бросились бежать. Бежать с такой скоростью и с таким безрассудством, как могли бежать только люди, гонимые первобытным животным страхом.
– Стоять!!! – заорал Папа.
Но годки его уже не слышали – в ушах у них свистел ветер. Промчавшись мимо дежурного офицера на юте, они, обгоняя друг друга, куборем скатились по трапу на стенку. У бритоголовой троицы включился инстинкт самосохранения. В головах пульсировала одна единственная мысль – бежать. Бежать от Папы и от неминуемой расплаты.
Папа рванул за ними, но, овладев собой, остановился перед трапом:
– На корабль! Быстро!.. Это приказ!!!
Годки белели в темноте перекошенными от ужаса лицами, но не двигались с места. Прошла минута, другая…прежде, чем из темноты послышалось неуверенное заикание:
– Т-товарищ капитан п-первого р-р-ранга… я-а… м-мы…не знали…
Два карася на юте с плохо скрываемым удовольствием наблюдали за их душевными страданиями. А из темноты жалобно послышалось:
– Товарищ командир… вы же убьёте…
Папа немного подумал:
– Не убью. Даже «сто дней без берега» не дам. Поднимайтесь, поговорим…
Тройка беглецов, вежливо уступая друг другу дорогу, медленно, на полусогнутых, поплелась обратно на борт.О чем Папа на юте говорил по душам с проштрафившимися годками, никто точно не знает. Но известно то, что Папа сдержал слово и «сто дней без берега» не объявил и не убил. Он их даже на кичу не отправил… Известно также то, что после этого разговора вся троица ходила по кораблю как шёлковая до самого дембеля…
* * *
Когда Петруха уходил с корабля на дембель – при оформлении дембельских документов выяснилось, что в его военном билете нет отметки о присяге! Матрос служил три года без присяги! То есть служил, будучи гражданским! Петруха был «сорокапятисуточник» попал на корабль, минуя учебку. А там, где он полтора месяца проходил ускоренную подготовку, когда всех молодых повели на присягу, он был в наряде, и про него попросту забыли! Он мог в любой момент свалить со службы домой, и никто не мог привлечь его за это к ответственности. Он ведь не говорил слова присяги: – «Пусть меня постигнет суровая кара Советского закона…» Чтобы соблюсти формальности, Петруха, стоя у флагштока, зачитал по книжке текст присяги, расписался в журнале и на следующий день сошел с корабля на дембель.
В конце того же 1985 года Командир Самофал-Папа перевёлся с нашего корабля на другое место службы; куда, называли опять-таки разное… Последнее, что я слышал: контр-адмирал Самофал А. А. служил начальником Дальневосточного регионального центра по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий.
Потомки легендарных комиссаров
Чем отличается командир от замполита? Командир говорит: «Делай, как Я!», а Замполит говорит: «Делай, как Я говорю!»
(Фольклор)
Капитан третьего ранга Пал Палыч Сорокопут появился на стоящем в заводе крейсере «Адмирал Фокин» в 1985 году. Он пришел на должность «Большого Зама» – Заместителя командира корабля по политической части, на смену прежнего замполита переведенного в штаб флота.
Командир корабля Самофал (он же Папа) в то время был на сходе, и нового политического лидера представлял старший помощник командира корабля. Старпом был офицер справедливый до мозга костей, безобидный, мягкий, с нескладной, невоенной фигурой, на моей памяти мухи не обидел, голоса не повысил. Но, флот – это не «гражданка», здесь быть мягким, нескладным и без последствий непросто, вот он и получил от экипажа кличку «Олень».
В этот знаменательный день Олень собрал экипаж на юте. Перед моряками с ракетного крейсера «Адмирал Фокин» в первый раз предстала поигрывающая жирком довольная физиономия Паши Сорокопута. Новый Большой Зам стоял, самодовольно улыбаясь, чувствуя себя полноправным хозяином положения. Он оценивающе, как рентгеном, сканировал своим цепким прищуренным взглядом выстроившийся перед ним экипаж, намечая фронт предстоящих работ.
После представления старпома, Большой Зам взял слово. Он вышел перед строем и произнес речь. Из его речи мы поняли, что Родину, нашу мать, мы теперь любить будем больше и чаще. В конце своего монолога Паша Сорокопут сделал многозначительную паузу, пристально обвёл глазами замерший в строю экипаж и отчетливо, делая ударение на каждом слове, произнёс:
– Запомните: вы не люди! Вы матросы!
В наступившей тишине было только слышно, как кричат бакланы. На видавшем виды славном крейсере тогда впервые прозвучала эта фраза, предопределившая положение вещей, то отношение, которое установилось между Большим Замом и рядовыми членами экипажа на долгие годы его правления. Экипаж стоял, переваривая эту новость. Не привыкшая к такому обращению команда поглядывала на старпома, ища поддержки, но Олень молчал. Единственный, кто мог одернуть и поставить на место Большого Зама, был Командир Самофал, но Папа был на сходе.