И вот когда это произойдет, когда вы научитесь носить в кармане (в собственном, если у вас не выходит по трубе), вот тогда вас начнут понимать.
И у вас все будет в порядке – с культурой, камланием, образованием и всеми прочими атрибутами процветающей цивилизации».
* * *Харизма говорит о наличии хорьков! Чем больше этих полезных среди нас животных, тем больше она – харизма. Хорьки – вы наше будущее! Потому что многие, не понимая происходящее, сами по себе все больше и больше напоминают этих славных животных.
Скоро не останется никого.
Никого скоро не будет. Не будет выдр и благородных оленей.
Никаких оленей не будет, даже самых что ни на есть хромых и неблагородных.
Будут одни хорьки. Там – хорьки, тут – хорьки.
* * *Легко ли ввести себя в заблуждение? Легко. Только тем и занимаемся. То вводим, то выводим. И все так воздушно, непринужденно. Будто ни для чего другого ты и не был предназначен.
Желания-то всегда одни и те же. Так что в заблуждение мы вводим себя с превеликим удовольствием. Точно никогда до этого ничем иным и не занимались.
Мало того, хорошо нам там – в нашем густом неведении.
* * *Люди увлечены экономикой. Каждая страна ищет в ней собственный путь.
Другими словами, все знают, что дважды два четыре, но всем хочется превратить это в шесть.
Вот и Николя Саркази приступил к выполнению своих предвыборных обещаний. Он обещал уменьшить налоговое бремя. Он уменьшит налоги, начисляемые на зарплаты, но увеличит НДС.
Саркази уверен в росте покупательной способности французов.
Может быть, денег у французов в карманах и станет от всего этого больше, но с увеличением НДС увеличится цена любых продуктов.
То есть французы заплатят за товары больше, а разница поступит в карман государству.
НДС – для тех, кто только вчера родился, – это налог на добавленную стоимость. Называется он так, а по сути – это налог с оборота.
Это самый главный и самый страшный для развивающейся промышленности налог.
Он гасит любой оборот.
В принципе введение НДС – это введение двойного налогообложения, ведь во всех странах уже есть налог с прибыли, а тут эту прибыль еще раз облагают налогом.
Любители экономики мне могут возразить: это возвратный налог, часть его возвращается.
Возвращается, но не сразу. Порой – через несколько месяцев. То есть все это время вы устраиваете государству беспроцентный кредит. Вы ссужаете его деньгами, которые оно не очень торопится вам вернуть.
Чем сложнее продукция, поставляемая на рынок, тем больший процент НДС в ней сидит и тем больше денег предоставлено государству в пользование. Если взять космический корабль, то за его производство НДС заплатили все, начиная с руды, а вернуть НДС полностью можно только после запуска ракеты на орбиту. Чувствуете, каков срок ссуды?
И потом, попробуйте предъявить его к оплате хотя бы в нашей стране – на вас немедленно свалится проверка по правильности начисления и оплаты НДС. Вы будете месяцами принимать у себя Налоговую инспекцию – вот это будет жизнь!
А уж найти нарушения в работе нашей бухгалтерии нашей же Налоговой инспекцией ничего не стоит. Вот и подумайте сначала: стоит ли.
Мелкие предприятия могут работать и без НДС, но тогда с ними очень неохотно будут работать те магазины, которые платят НДС, потому что полный НДС, в конце всех концов, платит покупатель, и в этой цепи он должен быть самым последним. То есть любое увеличение НДС – удар по покупателю.
Мне могут сказать, что НДС для предприятий налог не страшный при условии ритмичной работы самого предприятия. То есть когда все происходит вовремя: товар, деньги, товар, опять деньги. Ну где ж вы видели у нас ритмичную работу? У нас то пусто, то густо.
Некоторые скажут, что начал я с Саркази, а перешел на нас.
Я перешел для наглядности. В сущности, разницы нет – что мы, что французы.
Начал я с экономики. Прочтите еще раз фразу, прозвучавшую в самом начале: «Все знают, что дважды два четыре, но всем хочется превратить это в шесть».
Так вот, превратить «четыре» в «шесть» удается только государству и только тихо.
Через НДС.
* * *Правда о войне – это правда о наших потерях, это правда о заградотрядах, о штрафбатах и о том, как многие отсидели в лагерях уже после войны.
Правда о войне – это поименный учет погибших.
Правда о войне – это рассекречивание архивов, которым скоро 70 лет.
Правда о войне – это секретные переговоры Сталина и Гитлера.
Правда о войне – это то, что нет пока никакой правды.
* * *Мой метод всегда заключается в том, чтоб указать пытливому читателю различные пути исследования, по которым он может добраться до истоков затрагиваемых мною событий.
Когда-то я служил в Военно-морском флоте, и тогда я представлял себе дело так, что позади у меня мой народ, и я его защищаю, а впереди – мировой империализм, от которого я защищаю свой народ.
А тут все не так.
Тут на улицах во время митинга ходят центурионы в шлемах и с дубинками и обращены они лицами в сторону моего народа.
А вот за ними – пустота.
Нет там ничего.
За ними – зачищенное пространство. А на тщедушного мужичка набросилось человек шесть, и замолотили дубинами, и замолотили. Он упал и скрылся совсем под этим градом ударов.
А потом они еще одного ударили, и еще. Девушке досталось. Просто так.
Интересно, кого же они защищают?
И что они скажут на Страшном суде?
Его же пока никто не отменял. И он совершенно не завит от того, ходишь ты регулярно крестным ходом или просто стоишь в церкви, сжимая свечку, как стакан. Бухгалтерия по учету дел, добрых и не совсем, находится же не здесь. Она совершенно в другом месте, но за то, что учет там поставлен правильно, волноваться не приходится.
А вот мы бы руку на своих не подняли. Отсохла бы рука.
Причем своими мы считали всех в тогдашнем Союзе – русских, нерусских, любых.
У меня лучший друг – татарин, Бекмурзин Марат Рауфович. Он потомственный офицер, и все его предки всегда защищали эту землю. А сын его – тоже офицер, и сейчас защищает Россию.
А Рафик Фарзалиев – азербайджанец. Замечательный, между прочим, парень.
И на лодке все были как один человек – никогда никто никого не выделял, и мне было все равно, какая национальность, например, у Саши Каплунова. Все под одной смертью ходили.
А однажды к нам на лодку приехала комиссия из Москвы, и один ее член захотел со мной поговорить. Я тогда был секретарем партийной организации. Почти все офицеры – члены коммунистической партии, ну а я – секретарь.
Сели мы тогда в кают-компании друг напротив друга, а рядом – наш замполит, и тут он мне говорит: «Надо присмотреться к Каплунову!» – а я не понял сначала и переспросил: «Чего надо мне сделать?» – «К Каплунову надо присмотреться!» – «Не понял!» – «Ну, он же еврей!»
А-а… теперь понял. И до нас добрались.
«Саша Каплунов, – сказал я тогда, – мой товарищ и отличный специалист, и я к нему присматриваться не собираюсь!» – а зам мне подмигивает, мол, только молчи, соглашайся, а у меня уже забрало упало, понесло меня.
«А еще, – говорю я этому хлыщу московскому, – я не собираюсь присматриваться к Боре Радосавлевичу – он у нас серб, и к Диме Киневу – он болгарин, и к Жене Шимановичу – он классный врач, а его дед, очень, между прочим, подозрительной национальности, Севастополь защищал во время войны, когда его в кольцо взяли и из него всякие командиры и начальники побежали, бросив матросов немцам на съедение. И к Сереже Яценко я не буду присматриваться. Он с Западной Украины и отличный командир 8-го отсека. Еще вопросы есть?»
Больше вопросов не было, а с секретарей меня тогда сняли.
Так вот, возвращаясь к нашим центурионам, у них-то, интересно, как дела обстоят с присматриванием?
Все ли у них в порядке с этим важным вопросом?
Все это для прикрытия собственного воровства. Мол, мы же одной национальности. Вот если другая национальность у нас ворует, то это плохо, а если своя, то и ладно. Национализм прикрывает нищету одних и воровство других.
* * *Мне кажется, что политики страдают запалом.
И здесь я имею в виду те свойства их души, когда бурление оной заканчивается лишь испусканием легкого ветра.
Неугасаемый жар потомственной гордости за наше Отечество – вот что вызвало к жизни нижние строки.
Ах какой у нас Невский проспект! Ах!
Все ли на нем блестит?
На нем блестит почти все.
Вот только дам в роскошных одеяниях вы на нем не увидите, и праздным гулянием тут давно не пахнет.
И свежими булочками он не благоухает в утренние часы.
И по утрам плотные содержатели всевозможных магазинов не пьют свой кофий, поглядывая на него сквозь стекла окон.
Нет уже тех содержателей, как нет и тех магазинов.
И гувернанток всех наций с чадами, что делали на него когда-то набег ровно в двенадцать часов пополудни, тоже теперь днем с огнем не отыщешь.
И никто не прохаживается неторопливо, держа под ручку чувствительнейших подруг.
Все куда-то бегут с лицами, вызывающими в памяти морды лошадей командарма Буденного.
Невский проспект нынче запружен автомобилями. Они ревут и несутся куда-то, от светофора к светофору по асфальту, более всего напоминающему то ли застывшие балтийские волны, то ли стиральную доску.
И если не идет дождь, то чад, смрад и пыль столбом.
На Невском проспекте особенная, очень въедливая пыль. От нее страдают глаза и першит в горле, но более всего ее нападение ощутимо в те дни, когда тротуары посыпали ядовитой солью в надежде на скорый снег, а он не выпал, но зато ударил мороз, который подсушил эту соль; а потом люди своими ногами равномерно разнесли ее по всей поверхности, а потом и ветром – этим самым усердным питерским дворником – это добро взметнулось к чертовой матери ввысь, чтобы пропитать потом все человеческое существование.
На Невском проспекте теперь что-то рушится или что-то возводится, прикрываемое до времени рекламными щитами, обещающими и дальше лелеять не нами воздвигнутую красоту.
Сохранится ли Невский проспект?
Будет ли он хотя бы когда-то, в невообразимом далеко, свидетельством сытости и довольства?
Будет ли так, что только заглянул ты во двор, чуть только в глубь от этой дивной артерии, и сейчас же увидел там премиленький дворик с крыльцами-перильцами, с клумбами и витражами, и захотелось тебе немедленно пройти все дальше и дальше, все глубже и глубже, в другой, следующий двор, только ради того, чтобы отметить непохожесть его на двор предыдущий; и наполнился ты от всего этого очарования жизнью и нежными воздыханиями, на манер тех, что хорошо было бы перекрыть сверху дворы-колодцы стеклянными крышами и сделать их, таким образом, сухими и уютными, а на крышах расположить специальные зеркала, что, уловив солнечный свет, немедленно отправляют его в самые темные уголки?
Будет ли так?
А кто его знает.
Бог даст.
* * *Безо всякого напряжения я приму сердечное участие в сохранении человечества как вида. Я охотно подвигну себя на это, отложив в сторону текущие дела. Об одном прошу спасаемых мною: не открывайте ртов.
От этого страдает утренняя свежесть.
* * *Военно-морской флот – это капиталистическое здоровье.
Есть капитализм, есть здоровье, и есть флот.
При социализме флот – это вечная погоня за здоровьем.
При перестройке – нет здоровья и флота нет.
А теперь спроси меня: что сейчас такое флот, и я отвечу: «А хрен его знает!» – адмиралы думают о нефти, и на причалах военных частные танкеры в настоящий миг теснятся.
Но не все так печально.
Вот и авианосцы хотят строить.
Правда, их только хотят строить, да и то не сразу, о чем и всякие заявления начальники делают, чем очень будоражат умы.
Говорят даже об атомных авианосцах, что само по себе приятно.
Действительно, ну зачем нам мазутный авианосец?
Атомный – вот это да! А некоторые адмиралы, видимо, от радости даже обмолвились: таким-де образом мы и защитим свои северные нефтяные месторождения (это они насчет нефти все не могут никак успокоиться). Здорово.
Только, как мне думается, авианосцы не для того предназначены, не ледоколы, чай.
И потом, чтоб нефть на севере защитить, не обязательно иметь такие корабли – платформу поставь в море, чтоб с нее самолеты взлетали, и всего-то делов.
Словом, большие у меня на сей предмет сомнения.
Впрочем, имеются сомнения у меня и по поводу самого строительства в России кораблей такого класса.
Вполне возможно, что все это только декларация, это только пожелания, размышления, мечты, мысли вслух.
На самом деле, как мне кажется, никто ничего строить не собирается.
Это ж только планируется, и то через 20–30 лет.
За это время или хан помрет, или ишак сдохнет.
Это как у Моллы Насреддина – деньги в дом.
Ну будет там что-то на заводах идти своим чередом, не теряя навык.
Плохо это или хорошо?
Да все хорошо, что не удар в темечко.
Может, к этому времени и слесари хорошие у нас появятся, и фрезеровщики.
Пока самому младшенькому из них на наших заводах 75 лет.
А через 20 лет ему уже 95 стукнет. Рабочих у нас нет. Вот ведь в чем беда.
Строить корабли почти некому. И узбеки нам в этом не помогут.
Не хватает людей, способных выточить гайку.
Вернее так: они были когда-то, но потом поумирали почти все.
А новых нет. Не выучили.
Поэтому весь вопрос в комплектующих. Кто их делать будет?
Пока все, что делается, – это не серия. Это штучный товар, выпиленный из того, что есть под руками, народными умельцами весьма преклонного возраста.
У нас же теперь не страна мастеров. У нас страна менеджеров.
Вот продать чего-то – это запросто, а создать – это, ребята, очень большие страдания.
Это и раньше было делом нелегким, а теперь – ну просто беда.
Дорогая это штука – флот.
Но без флота к тебе относятся так, как ты того и заслуживаешь: как к затерянной в непроходимой тайге среднеафриканской деревне.
Поэтому пусть хоть попытаются что-то построить.
Нам теперь все в радость.
* * *Как неистребимый философ – теоретик, систематик и состязатель в гипотезах – я стоял вечера в Комарово на кладбище поэтов возле могильной плиты, придавившей прах любимой тети поэта Гринштейна, одичавшей, судя по всему, в конце жизненного пути, а потому и упокоившейся среди всех этих птиц небесных, и думал о том, что давно не получал от вас весточек.
Как вы там все?
* * *Все чувства мои обострились и утончились.
Я, похоже, единственный в этом прекрасном городе, кто сливает воду в унитаз после посещения общественного туалета.
Остальные, судя по всему, быстренько забегают, торопливо залезают в штаны, достают оттуда нечто верткое, а после всех своих дел всем своим телом рвутся в двери, калеча шпингалеты.
Брезгают. Никак не могут себя пересилить и нажать на такую пипочку, что на унитазике сверху, после чего и возникнет бурный поток. Безотцовщина.
Я считаю, что это все от безотцовщины. Не было у них отцов.
Это же отцы учат мальчиков тому, как надо в туалете себя вести, как надо неторопливо и благородно разъять на брюках то, что называется ширинкой, достать оттуда свой, в общем-то, неужасного вида детородный орган, который предстоит придерживать одной рукой при мочеиспускании, не опираясь при этом другой рукой о стену.
Потом (внимательно следим за мыслью) путем несложных встряхиваний достигаем того, что перестает с него капать и. (этого не делает никто) промокаем кончик оторванным загодя кусочком туалетной бумаги, а затем уже, возвратив свой костюм и орган в исходное положение, аккуратно нажимаем на пипочку на унитазе, сливая воду.