Я вырос в Сакраменто, штат Калифорния. Мои родители преподавали английский в качестве второго языка в ряде учреждений США и за рубежом. В конце концов они нашли постоянную работу в колледже Американ Ривер в Сакраменто. Моя мама, Дейрдра Воловник, преподавала испанский и французский в колледже. Сегодня она отвечает за все французское отделение в школе. Она одаренный лингвист, свободно владеет тремя иностранными языками (французским, испанским и итальянским) и может изъясняться на немецком, польском, японском и немного американском языке жестов.
Отца звали Чарльз Хоннольд, он начал работать преподавателем в колледже Американ Ривер раньше матери. Я рос в интеллектуальной, академической атмосфере, что определенно принесло мне пользу.
Мама любит рассказывать гостям, что в день, когда я родился, 17 августа 1985 года, я уже мог подняться, держась за ее пальцы. Конечно, большинство историй мама сама придумала или приукрасила. Она рассказывала журналистам, что, когда мне было два года, она уже знала, что я стану скалолазом. Она также пересказывает историю о том, как привела меня на скалодром, когда мне было только пять лет. По словам мамы, только она отвлеклась на разговор с руководителем, как, оглянувшись спустя минуту или две, уже увидела меня на высоте восьми метров. Она сказала, что испугалась до смерти от мысли, что я могу убиться.
Моя сестра Стася на два года старше меня. С нашего младенчества мама говорит с нами только по-французски. Она хотела научить нас говорить на двух языках сразу и до сих пор говорит по-французски, когда мы приезжаем навестить ее. Но мы со Стасей взбунтовались с первого дня и отвечали ей по-английски. Тем не менее должен отдать маме должное за то, что сегодня я могу свободно говорить по-французски. Мое понимание языка много раз пригодилось в поездках во Францию и в трех поездках по странам Северной Африки.
Мама, скорее всего, права, когда вспоминает обо мне как о неконтролируемом, гиперактивном маленьком монстре. В возрасте пяти или шести лет я впервые сломал себе руку. Решил, что должно быть весело съехать вниз по льду рядом с моим любимым рестораном «Карлс Джуниор». Я перегнул палку.
Второй раз я сломал руку в возрасте семи или восьми лет. Это был действительно несчастный случай – на самом деле, даже сложно описать, как именно я умудрился это сделать. В нашем дворе на игровом комплексе висела длинная веревка. Она задумывалась как тарзанка, но я скрутил и сплел ее таким образом, что получилось нечто вроде гамака, с которого я свалился и сломал руку.
Отец привел меня на скалодром, когда мне было 10 лет. Это была случайная попытка найти сыну какое-нибудь развлечение, но оно накрыло меня с первого дня. В течение многих последующих лет он возил меня в зал и проводил там полдня, страхуя меня, хотя сам никогда не интересовался скалолазанием. Позже он даже возил меня на другие скалодромы по всей Калифорнии, где я участвовал в соревнованиях.
Он был немногословным человеком. Мы могли ехать часами, не обменявшись и словом. Ему было неудобно выражать свои эмоции, но безустанно возить меня по всему штату и страховать было его личным способом выразить свою любовь ко мне.
Еще с детства мне было очевидно, что брак родителей не был счастливым. Они не спорили в открытую, скорее напряженно молчали. Ждали, пока я закончу среднюю школу ради нашего со Стасей блага, а потом хотели развестись. Мы знали об этом, потому что изредка читали e-mail мамы. На самом деле они стали намного счастливее после того, как развелись и остались друзьями.
Если бы психотерапевт разбирал мою историю, ему пришлось бы поработать над тем фактом, что я с трудом вспоминаю детали своего детства. В 2011 году Алекс Лоутер брал у меня интервью для краткого биографического очерка в журнал Alpinist. Он начал спрашивать о ранних годах. Я сказал ему, что мои воспоминания нечеткие и ненадежные. «Спроси лучше Бена об этом», – ответил я. Мы с Беном Смолли были лучшими друзьями с первого класса.
Дэвид Робертс
Лоутер так и поступил. Он связался со Смолли, который к 2011 году стал лейтенантом ВВС. Злобно-насмешливый портрет Алекса-подростка, который составил Смолли, довершал картину бестолкового неудачника, которым Алекс искренне себя считал даже после того, как начал привлекать внимание всех скалолазов мира.
Вот что рассказал Смолли:
«Алекс ходил в школу в «спортивках». Каждый день. У него их было две пары – серые и синие. Он надевал футболки на два размера больше, на них было написано что-то вроде: «Я прошел через Большой Каньон», «Я был в Йеллоустоне» или «Как распознать следы лося». Он был очень хорош в игре с захватом флага. Когда защищался. Он мог говорить о войне 1812 г. на протяжении часа (война между США и Англией за территории Канады). Но он даже не пытался заговорить первым. Типа если вы заговорите с ним, тогда он заговорит с вами. Он носил толстовки, постоянно ходил с этим натянутым капюшоном, тихо сидел в углу, но всегда знал ответ, если учитель вызывал его. Он был своего рода Холденом Колфилдом (главный герой популярного романа Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи», ставший символом юношеского бунта и нонконформизма – Ред.)».
Когда этот отрывок был прочитан Алексу вслух, он признался: «Бен расстроил меня». Но все подробности о своей молодости Алекс подтвердил. Этот отрывок всколыхнул и другие воспоминания: «Я до сих пор люблю «спортивки», – сказал он, – я никогда не носил джинсы. У меня есть еще одна футболка от Banff или Jasper с изображением медведя, на котором у него оленьи рога. И надпись: «Я не медведь». Она была частью какой-то кампании типа «Не кормите медведей».
«Что касается войны 1812 года, мой папа дал мне книгу о решающих битвах в истории. Где было описание сражения между броненосцами «Монитор» и «Мерримак» Ганнибала, пересекающего Альпы. Я любил историю. Не могу сказать, что ненавидел школу, – просто я был непослушным ребенком. Мне сложно приходилось, когда нужно было общаться с незнакомыми людьми».
В биографической справке Лоутер Смолли продолжает:
«Его родители не были счастливы в браке. Большинство ночей его отец проводил на диване за чтением, пока не засыпал. На мой взгляд, в средней школе Алекс стал вести себя еще хуже, еще глубже ушел в себя. Он тусовался с детьми, которые на обеде игрались Покемонами в классе математики. На второй год обучения у Алекса появилась первая девушка. Ее звали Элизабет Томас, которую называли E.T. (Extra Terrestrial – дословно «внеземная», так еще называют инопланетян). Это должно дать вам некоторое представление о круге его общения. Я не думаю, что Алекс считал, будто средняя школа – это для него. Он считал себя одиночкой».
«E.T. была крутой, – говорит Алекс, – Бену она не нравилась. Она была наполовину ирландкой и наполовину японкой. Хорошая девочка, действительно умная. Мы встречались, может, года три».
В средней школе Алекс постоянно получал высшие оценки, закончив школу со средним баллом 4.8. Тем не менее он не был уверен, хочет он поступать в колледж или нет. В последний момент он подал документы только в два филиала калифорнийского университета – Дэвис и Беркли. Поступив в оба, он выбрал Беркли.
Единственный год, проведенный им в одном из элитных бастионов высшего образования, Алекс сейчас воспринимает как трату времени. «У меня были неопределенные планы в области инженерии, – говорит он, – но я не смог ни с кем подружиться в Беркли. Не могу вспомнить ни одного студента, ни одного преподавателя. Я должен был жить в общежитии вместо трехкомнатной квартиры нашего друга, которую он сдал мне в субаренду. По сути, я провел год в уединении. Еще я работал охранником. Патрулировал ночами за четырнадцать долларов в час. У меня была рация. Иногда я провожал девушек к их общежитиям. Во втором семестре я перестал посещать занятия. Я покупал буханку хлеба, яблоко, шел к Индиан Рок – крохотной скале в пригороде Беркли Хиллс – и делал вокруг нее несколько кругов. Я просто не мог заставить себя ходить в колледж». Тем летом, как и большинство первокурсников, Алекс вернулся домой вместе с матерью.
Его родители развелись в мае, как раз на первый год обучения. Два месяца спустя, 18 июля, его отец спешил в аэропорт Феникса и по дороге умер от сердечного приступа. Алекс узнал об этом, когда вернулся домой после длинной прогулки. Он рассказал о своих воспоминаниях Лоутеру:
«В доме были открыты все окна и двери, но, несмотря на это, комнаты казались темными. Внутри было пусто. Я стал звать маму. Она была снаружи возле бассейна с опущенными в воду ногами. Сидела там и плакала. Она сказала что-то вроде: «Твой отец умер». И затем пошла спать.
Я не помню, поверил я ей или нет. Но я думал о том, что он может быть жив. Я так и не увидел тела. Не было настоящих похорон. Один раз показали небольшую горстку пепла и сказали, что он умер. Я читал все статьи о нем. Какое-то время я рассматривал людей на велосипедной дорожке, которые выглядели как папа, с большой бородой и просто похожих силуэтом».
Бен Смолли сказал Лоутеру: «Я даже кричал на него за это: «Почему ты не расстроен?!» Думаю, в глубине души Алекс вообще не скорбел».
– Ты скорбел? – спросил Лоутер Алекса.
– Я был слишком молод и напуган, – ответил он, – я был слишком зол.
Алекс поясняет: «Не то чтобы я не поверил маме, когда она сказала мне, что отец мертв. В нашей семье не устраивают традиционные похороны. Отца кремировали в Фениксе. Там была похоронная служба. Я подумал о том, что никогда больше не увижу его, но не зацикливался на этом».
Чарльзу Хоннольду было 55, когда он умер. Алексу было 19. К этому моменту у него созрело решение бросить Беркли. Воспользовавшись облигациями страхования жизни отца и взяв минивэн матери, он отправляется к скалам Калифорнии, ведя жизнь скалолаза-кочевника.
В 2007 году он покупает подержанный фургон «Форд Эконолайн» и превращает его в уютный дом на колесах. Восемь лет спустя, несмотря на хороший ремонт в доме, известность и неожиданное благосостояние, он до сих пор живет в фургоне.
Уход из жизни отца сильно изменил взгляд Алекса на жизнь. Родители его матери – набожные католики, поэтому в детстве Стася вместе с Алексом посещали католические службы. Это произвело на него обратный эффект, и он стал убежденным атеистом. В 2012 году он язвительно прокомментировал видео на YouTube: «Я никогда не считал, что в церкви происходит что-то особенное. Я всегда видел кучку с людей, которые едят черствые вафли…»
После смерти отца Алекс по-новому для себя осмысливает жизнь и решает жить по принципу «лови момент». В 2012 в интервью для журнала National Geographic Adventure его спросили: «Если вы не верите в Бога или в загробную жизнь, то наверняка считаете жизнь еще более ценной?»
Алекс ответил: «Я думаю, что да, но если вы что-то цените, вы не должны трястись над этим. Так же, как житель пригорода, который купил новенький блестящий внедорожник и боится сделать на нем вмятину. Какой смысл иметь отличную машину и бояться ездить на ней? Я пытаюсь ездить на своей машине в новые и интересные места. Я прикладываю максимум усилий, чтобы ни во что не врезаться, но я не стою на месте».
Алекс Хоннольд
Маршрут Regular Northwest Face на скале Хав-Доум начинается с узкой трещины сложностью 5.10с, и это, пожалуй, один из моих самых любимых питчей на маршруте. Следующие два питча – это только 5.9 и 5.8. Этот участок хорошо разогревает перед остающимися 600 метрами лазанья выше.
На том участке, который считается четвертым питчем, я столкнулся с первой лестницей. Есть два варианта обойти этот участок гладкой скалы по обе стороны. На двух прохождениях со страховкой я залез сначала по первому и затем по второму варианту. С левой стороны – двухпитчевый Higbee 'Hedral, оцененный в твердую 5.12а, впервые пройденный в свободном стиле Артом Хигби во время его восхождения с Джимом Эриксоном. С правой стороны – Huber 'Hedral, названный в честь немецкого скалолаза Алекса Хубера, полноценная 5.11d (Hedral – сленговое выражение от «двугранный вертикальный внутренний угол скалы». Спасибо Арту и Алексу за удобную аллитерацию их фамилий).
Даже с учетом того, что вариант Хубера на одну категорию сложности ниже, он опаснее. Нужно пройти траверсом вокруг скалы, где поверхность гладкая, как отполированное стекло. Я рассматривал этот вариант, но затем подумал: «Ну его…» – и остановился на варианте Higbee 'Hedral.
Ключ с последовательностью движений 5.12а начинается с короткого боулдерингового участка на большой, удобной полке. Я подумал, что она словно создана для безопасного фри-соло – если я вдруг не смогу соединить движения вместе, то отпрыгну и приземлюсь на полку. Но эти движения самые сложные на маршруте, и мне пришлось психологически перестроиться с прогулки по веселым трещинам к «гребле» по мизерам. Я завязал свои скальники как можно туже и без колебаний прошел боулдер из шести движений.
Остальная часть питча была довольно грязной. Хав-Доум настолько выше остальных стен в Долине, что создается впечатление, будто ты лезешь на гору, а не на скалу. И, как в горах, на пути встречаются ненадежные зацепы, которые нужно проверять перед тем, как подтягиваться на них (можно явно увидеть границу между жизнью и смертью, потянув за непрочную зацепку во время фри-соло). Кроме того, в трещинах встречается грязь и даже растительность. По причине того, что здесь мало кто лазает в свободном стиле, кусты не вытаптываются скалолазами, как на обычных питчах. Это страшное занятие – лезть по скале, где единственная возможность пролезть – скрести пальцами по влажной грязи или наступать на пучки мха и худосочные кустарники. Я шел по еле заметным следам меловых отметок, которые мы оставили здесь с Брэдом два дня назад, и за счет этого смог обойти большую часть кустов и грязи. Когда я вышел на нормальную часть маршрута, то расслабился и снова перестроился в режим прогулки. Мне предстояло пролезть еще 300 метров перед тем, как я подойду к следующему сложному питчу. Я хотел двигаться медленно и размеренно, чтобы не устать. Медленная ходьба лучше спринта.
У меня был iPod и наушники со специальным креплением, так что я мог слушать музыку, пока совершал восхождение. На сложных участках я вытаскивал один динамик из уха. Когда ситуация была совсем серьезной – оба, чтобы не отвлекаться. В тот день я слушал в основном Эминема, особенно трек «Lose Yourself».
Стоял прекрасный день, но у меня не было времени наслаждаться видом. Вы можете наслаждаться им, пока страхуете напарника, с которым лезете в связке. Когда я лезу фри-соло, даже на самых простых питчах, я полностью сосредотачиваюсь на том, что передо мной. Вселенная сжимается в одну точку, в которой есть только я и скала. Я не берусь ни за одну зацепку рефлекторно.
Во время лазанья ко мне пришло осознание огромных масштабов стены. Я понял, что этот проект оказался куда более серьезней, чем Moonlight Buttress, даже учитывая, что оба имеют категорию сложности 5.12.
Довольно скоро я достиг середины маршрута, в 300 метрах от верха. Здесь линия маршрута, как и была проложена в 1957 году, резко уходит траверсом вправо к огромному камину. Последняя секция гладкой скалы перед камином, как правило, проходится при помощи 15–метровой лесенки. В прошлый раз когда я лез маршрут в свободном стиле, то обошел этот участок по питчу сложностью 5.12с, используя для страховки шлямбуры. Но сейчас я бы предпочел лестницу, здесь было опасно лезть соло. Этот питч крайне небезопасен: пассивы и зацепы на трение, небольшие вмятины, которые едва можно удержать всей поверхностью ладони и на которые нужно давить стопами, напрягая щиколотки, чтобы получить как можно больше трения между подошвами скальников и зацепами. Затем следует спуск с полки. Это хитрое движение, похожее на спуск со стола с руками, направленными вниз, и ладонями, опирающимися о крышку стола. Равновесие – ключевой момент; кроме того, тяжело увидеть внизу зацепку, на которую будешь ставить ногу. Ногой нужно нащупать узкий край гранита, на который следует встать перед тем, как подняться с полки и продолжить движение.