– Моя девушка не зря трудилась, господин Анциферов? – спросила графиня.
– О, что вы, напротив… Сии сведения весьма ценны. Спасибо, дитя мое, извольте принять за прекрасно выполненную работу. – Максим Модестович снял с пальца массивный золотой перстень и протянул его Манон. Та не тронулась с места. Не поднимая глаз, ровным голосом произнесла:
– Благодарю вас, ваше превосходительство, но за выполненную работу может платить только мадам.
– Спасибо, Манон. – Анна прикоснулась к ее руке. – Вы можете идти. Торопитесь, у вас остался час.
– Брависсимо! – с нескрываемым восхищением воскликнул Анциферов, когда Манон тщательно собрала в пачку все бумаги и скрылась за дверью. – Аннет, как вам удается добиваться подобных результатов? Они, как дрессированные собаки, берут корм только из ваших рук и доверяют только вам!
– Не понимаю вас, Максим Модестович. – Анна пожала плечами. – Вы сами предоставляли мне девушек, все до одной выбраны лично вами, и…
– Но воспитанием их я не занимался! Сие исключительно ваш труд – и труд, как я вижу, немалый! Эту Матрену… м-м… Манон вы натаскивали три года, и результат выше всяких похвал!
– Стало быть, вы не ошиблись в моих скромных способностях.
– Но как вы это делаете?! Поделитесь секретом, и тайна во мне умрет!
– Нет никакого секрета. – Анна устало присела на подлокотник кресла. – Помните, весной я просила вас помочь одному молодому человеку, попавшему в тюрьму за крапленые карты и поножовщину? Ему грозила каторга, и вы любезно согласились облегчить его участь.
– Как же, припоминаю. Некто Иван Крашенинников…
– Верно, память у вас отменная. Это родной брат моей Манон, брат младший и очень любимый. Вы спасли юношу от Сибири, и его сестра теперь ваша до гробовой доски.
– Вернее, ваша, – уточнил Анциферов.
– Вы сами всегда настаивали на том, чтобы ваше имя было скрыто.
– Разумеется. – Максим Модестович взял руку Анны, поцеловал. – А я, признаться, тогда никак не мог взять в толк – что вам за дело до этого испорченного мальчишки с его семью тузами в колоде? Я даже полагал…
– Что он мой любовник, – со вздохом продолжила Анна. – Боже, Максим Модестович… Ведь мы с вами столько лет знакомы. Вы уже могли бы знать…
– Я все знаю, Аннет. Простите старого осла. Но мои глупости должны быть для вас извинительны. Вы ведь помните…
– Нет, ваше превосходительство. Не помню ничего.
Анциферов взглянул на Анну в упор, но она, не оборачиваясь, смотрела в окно, наблюдая за падающим снегом.
– Жаль, – без всякого выражения произнес Максим Модестович. – Ну, что ж, тогда перейдем к последнему моему делу к вам.
– Что-то еще? – не смогла скрыть удивления Анна. – Я полагала, что Манон со всем справилась великолепно. С послом Вимгельштейном уже работает Одиль, но вы не упоминали, что там нужна срочность, и посему…
– Простите, девочка моя, это не касается… м-м… Одиль. Пусть она поступает, как сочтет лучшим: с Вимгельштейном в самом деле спешка не требуется, он господин весьма основательный. Я хотел просить вас о другом.
– О чем же?
Анциферов медлил. В его темных, неподвижных глазах бился огонек свечи. Глядя на собеседника, Анна вдруг почувствовала беспричинный страх.
– Что вы скажете о Газданове? – вдруг спросил Максим Модестович.
– О Газданове?.. – с невольным облегчением переспросила Анна. – Но… право, что же я могу о нем сказать, если мы только сегодня познакомились? Ведь вы, верно, знаете все сами, это же вы привели его ко мне!
– О да. И в моих интересах, Аннет, чтобы он как можно чаще появлялся в вашем доме.
– Понимаю, – медленно кивнула Анна. – Я должна предложить ему свою «кузину»? Какую же, на ваш взгляд? Манон тут не подойдет, у нее вид парижской гризетки, а вульгарность по нраву не всякому. Господин Газданов создает впечатление человека с хорошим вкусом. Впрочем, мне трудно судить, сегодняшний вечер дал мало поводов для размышлений. Может быть, вы расскажете мне?..
– Извольте. Александр Газданов – личность незаурядная. Выходец из древней, но крайне бедной осетинской семьи. Образование получил в России, блестяще закончил военное училище, затем – Академию Генерального штаба, воевал в последнюю кампанию – причем находился не в штабе, а в действующей армии, при генерале Скобелеве, участвовал в сражениях на Шипке и под Плевной, все повышения в званиях получил за боевые заслуги. Войну окончил в звании ротмистра. Потом начал службу по дипломатической линии, при военной разведке, входил в состав русского посольства в Париже, прекрасно говорит на четырех языках, вхож в лучшие дома Европы, имеет обширные знакомства за границей… некоторые из которых вызывают беспокойство моего ведомства.
– Шпионаж? – задумчиво спросила Анна.
– Возможно. Не забивайте себе голову этими подробностями, Аннет. В свое время я дам вам нужные объяснения. А сейчас просто постарайтесь сделать так, чтобы полковник Газданов чаще появлялся у вас. Более того, девочка моя… – Анциферов помолчал, словно собираясь с мыслями. Во взгляде Анны появилась тревога, но Максим Модестович не замечал этого. – Было бы великолепно, если б он увлекся именно вами. Несмотря на молодость, полковник Газданов весьма и весьма умен. Более того, он имеет успех у женщин, это вам не Вимгельштейн с его катаром и одышкой и не дурак Будницкий. Ваши «кузины» очень старательны, но все же малоопытны, а риск слишком велик.
Анна не изменилась в лице. Даже взгляд ее, следящий за кружением снега в полосе света за окном, оставался по-прежнему спокойным. И голос ее был таким же негромким и ровным.
– Другими словами, Газдановым должна заняться я лично?
– Вы ничего мне не должны, Аннет.
– Максим Модестович, к чему эти реверансы?.. – пожала Анна плечами. – Вы можете просто приказать мне.
– Анна Николаевна…
– Оставьте. Вы просите заняться Газдановым – я займусь им. Но, предупреждаю, быстрых результатов предоставить не смогу. Умный мужчина требует умного обращения. И, к сожалению, здесь не может быть никаких гарантий.
– В нашем с вами деле ни о каких гарантиях вовсе не идет речи. Благодарю вас, Аннет, за вашу очаровательную любезность. – Анциферов поднялся. Встала и Анна. Привычно протянула руку для поцелуя, Максим Модестович так же привычно коснулся губами ее кисти. Снова пристально посмотрел на стоящую перед ним молодую женщину. Анна ответила удивленным взглядом:
– Что-нибудь еще, Максим Модестович?
– Как же вы все-таки великолепны, Аннет, – со вздохом сказал Анциферов. – Поверьте, я никогда в жизни не встречал женщину, способную так держать себя в руках.
– Вы не первый год проверяете мою выдержку, – слабо улыбнулась Анна.
– Вынужден, вынужден по долгу службы… И такая же великолепная у вас память. Поэтому я не могу поверить, что вы забыли тот вечер в Одессе, в гостинице. После того, как…
– После того, как вы спасли Катю от каторги и я поклялась, что до конца дней своих останусь в вашем распоряжении.
– Я вовсе не это хотел вам напомнить. – Анциферов, казалось, смутился. Анна, напротив, была очень спокойна, лишь глаза ее, зеленые, как у всех Грешневых, заблестели, как подтаивающий весенний лед.
– Я сказал вам тогда, что люблю вас. Вы не могли это забыть.
– Конечно. Я ответила вам, что я…
– …урод, лишенный всяких женских чувств, и не способны ответить мне тем же, – процитировал Анциферов, и Анна негромко рассмеялась:
– Вот видите, и вас память не подводит. Но к чему же сейчас эти воспоминания?
Максим Модестович молчал, глядя через плечо Анны в темное окно. Не отводя глаз от падающего снега, с улыбкой спросил:
– Вы ведь так и не поверили мне, Аннет? Не правда ли?
Анна тоже ответила не сразу. Обошла стол, сняла нагар с одной из свеч, сразу же загоревшейся ярко и ровно. Глядя на огонь, вполголоса, медленно произнесла:
– Вы только что, Максим Модестович, хвалили мой ум… Боюсь, что вы заблуждаетесь на этот счет. Право, если б я была по-настоящему умна, то не находилась бы в том положении, в каком нахожусь всю свою жизнь. Но о том, что не следует придавать большого значения мужским словам о любви, знает каждая женщина – если, разумеется, ей больше чем тринадцать лет и она не круглая дура.
– Вы такого ужасного мнения о мужчинах, девочка моя? – усмехнулся Анциферов.
– Полагаете, у меня нет для этого оснований?.. Впрочем, дело в другом. – Анна с улыбкой прошлась по комнате. Анциферов, по-прежнему стоя у стола, наблюдал за ней. – Мой опыт, Максим Модестович, позволяет мне утверждать, что мужчины, признаваясь в любви, часто сами верят тому, что говорят. И тем опаснее доверять сказанному.
– Не понимаю.
– Право?.. – Анна улыбнулась еще шире. – Что ж, поясню. Дело вовсе не в том, что мужчины – скоты и обманщики, а женщины – святы и наивны. Просто мужские понятия о любви весьма далеки от наших, дамских, представлений. Что подумает женщина о мужчине, который искренне объяснялся ей в любви, а три года спустя непринужденно предлагает ей связь с первым встречным? Что он сутенер, а она дура, не более того. А для мужчины такой поворот событий, вероятно, естествен и ни в коем случае не отменяет его высоких чувств. Я доступно объяснила свои суждения?
– Весьма, – сухо сказал Максим Модестович, на этот раз посмотрев прямо в лицо Анне. Та ответила открытым, спокойным взглядом.
– Что ж… Час поздний, а вы устали, Анна Николаевна. Надеюсь, мы обо всем договорились. Честь имею.
– До встречи, друг мой, – произнесла Анна в спину уходящему Анциферову.
Когда за ним закрылась дверь, она молча, тяжело, словно разом лишившись сил, опустилась в глубокое кресло и шумно вздохнула. Некоторое время Анна сидела неподвижно. Затем вдруг усмехнулась – жестко и зло. Вытерла глаза, встала и отправилась спать.
Когда Газданов и Черменский вышли из дома графини Грешневой, Столешников переулок был совершенно пуст. Снег валил тяжелыми хлопьями, и, казалось, две шевелящиеся стены отделяют переулок от Тверской и от Петровки.
– Как, однако, шутит судьба, Черменский, не правда ли? – усмехнулся Газданов, на его ястребином лице ярко блеснули красивые, ровные зубы. – Кто бы мог подумать, что мы встретимся здесь, в Москве, и через десять лет? Не хотите ли отметить встречу? Я в гостях и не пил ничего: боялся испортить мнение графини о себе…
Черменский улыбнулся, подумал и кивнул.
– Едем к Ренье?
– Лучше к Осетрову, в Грузины, ближе.
– Идет. Извозчи-и-ик!
Через минуту извозчичьи сани уносили двух встретившихся сегодня товарищей сквозь снежную завесу к ресторану Осетрова.
Они познакомились двенадцать лет назад, когда оба, восемнадцатилетние, пришли из разных кадетских корпусов в Александровское военное училище на Знаменке и быстро стали дружны. Этому не помешало то, что отцом Владимира являлся знаменитый боевой генерал, герой Первой Турецкой кампании Дмитрий Черменский, известный всей России, а Газданов был отпрыском обнищавшего осетинского князя, богатство которого составляли лишь старинная турецкая сабля и несколько рысаков в разваливающейся конюшне. Сандро страстно любил лошадей, обожал джигитовку, в манеже доводил товарищей до восторженного воя, выделывая на «мастодонтах» невероятные трюки, множество раз бывал наказан за эти вольности, но даже ротные офицеры восхищались мастерством молодого человека.
– Газданов, почему вы не пошли в кавалерийское?! Или в цирк, по крайней мере? – спрашивал начальник роты капитан Дятлов, с ужасом наблюдая какую-нибудь «чертову мельницу» на спине флегматичного ротного сивки. – Там вам самое место, а меня от ваших м-м… эквилибров скоро родимчик хватит! Слезайте с сивого, вам говорят, он уже икает с перепугу! Марш под арест до вечера, и чтоб я более не видел на занятиях в манеже ничего подобного! Который раз вам сказано!
– Слушаюсь, господин капитан! – лихо отвечал Газданов – и под громовое «ура» всей роты спрыгивал с ошалевшего сивого путем заднего сальто-мортале. – Черменский, дайте что-нибудь почитать, не то помру в карцере с тоски!
– Возьмите у меня в спальне «Севастопольские рассказы»! Право, не заметите, как время пройдет!
Обоих юношей объединяла страстная любовь к чтению. Но если Черменский пробовал писать и сам и его уморительные пасквили на преподавателей и товарищей ходили по рукам всего училища, прибавляя своему автору дисциплинарных взысканий, то Газданов, искренне завидуя этому дару, не мог выжать из себя ни строчки и оставался лишь первым и самым благодарным читателем друга. Зато молодому осетину прекрасно давались переводы с немецкого и французского: языки Газданов знал превосходно, учил их быстро, с легкостью читал европейскую классику в подлинниках и даже осмеливался переводить Шекспира и Гейне. Переводы выходили тяжеловесными – бог решительно отказал Сандро в литературном таланте, – но очень точными, и немец Шниттенберг, преподаватель словесности, уверенно пророчил Газданову поприще дипломата. Но Сандро лишь отмахивался, бредя, как и все училище, военной карьерой.
После выпуска друзья расстались: получивший высшие баллы по всем предметам Газданов имел свободный выбор вакансии и распределился в Тифлисский полк, где уже служил его старший брат, а Черменский, два года мучившийся с точными науками и так и не одолевший их, отправился под Никополь, в захолустное местечко. За месяцы, проведенные в полку, военная служба осточертела ему до тошноты, и Владимир с радостью ушел бы в отставку, если б не слово, взятое с него отцом. Помня о своем обещании, молодой человек сдал экзамены в Академию при Генеральном штабе и был готов продолжить карьеру военного, но в тот год генерал Черменский, больше двадцати лет проживший вдовцом после смерти матери Владимира, неожиданно женился вторично.
Мачеха, хорошенькая полька из Гродно, была лишь на три года старше пасынка, и произошло неизбежное: Владимир смертельно влюбился. Янина, казалось, тоже потеряла голову от молодого человека, целое лето они встречались тайком, Владимира страшно мучила вина перед отцом и одновременно – ужас от мысли, что эта одуряющая страсть вдруг прервется… А потом выяснилось: страстная полячка держала в своих любовниках, помимо пасынка, еще и его ровесника и друга, Северьяна. Когда правда всплыла, Владимир ночью покинул имение отца. Вместе с молодым барином ушел и Северьян, рассудивший, что не следует им ссориться из-за всякой шалавы.
Вспоминая впоследствии ту осень, когда они с Северьяном без документов, без денег, как бродяги, уехали зимовать в Крым, Черменский думал, что это было счастливейшее время. Ему тогда исполнилось всего двадцать два года, от молодой дури и уверенности в собственных силах кружилась голова, опостылевшая военная служба осталась позади, впереди ждала полная опасностей и приключений вольная жизнь, рядом всегда был Северьян – вор, сорвиголова и мастер «шанхайского мордобоя», которому он весьма успешно обучил и Владимира. Вокруг расстилалось осеннее, теплое, пахнущее фруктами, морем и полынью крымское побережье, и не хотелось ничего бояться и ни о чем думать. За три года они с Северьяном объездили всю Россию, успели поучаствовать в грянувшей на Кавказе войне, работали вышибалами в публичном доме, грузчиками в порту, матросами на волжских пароходах и подмастерьями на кирпичном заводе. В Костроме Владимир случайно познакомился с провинциальными актерами; шутки ради, поддавшись уговорам новых друзей, попробовал играть – и остался в театре на весь сезон. А с ним и Северьян, решивший, что зимовать при театре спокойнее.
Здесь Черменский встретился с Марьей Мерцаловой – актрисой великолепной цыганской прелести, очень талантливой, блистающей в амплуа трагедийных героинь. Отдавая должное красоте молодой женщины, Владимир тем не менее не был влюблен и очень удивился, когда Северьян обратил его внимание на то, что Мерцалова сама не на шутку увлечена Черменским. Они стали любовниками, вместе играли в спектаклях, чем закончится эта связь, Владимир не задумывался, тем более что Марья и не требовала от него никаких решительных действий. Их роман прервался неожиданно и не по вине Черменского. Все началось с того, что в самом конце сезона Северьян залез в конюшню первого купца в городе Мартемьянова – и попался.