Моим мальчикам, которые убегали в лес, даже когда им это запрещали
Там, где стоит храм Божий, всегда есть часовня дьявола.
В дитяти зрится муж,
Как утром зрится, коим будет день.
BLOOD BROTHERS
Публикуется с разрешения Writers House и Литературного агентства «Синопсис»
Пролог
Хоукинс Холлоу
Провинция Мэриленд
1652
Оно наползало по воздуху, сгущавшемуся над поляной, словно ком мокрой шерсти. Ненависть пропитывала туман, безмолвными змеями скользивший по земле. Оно подбиралось к нему сквозь духоту жаркой ночи.
Оно хотело его смерти.
И он ждал, вскинув факел к пустому небу, пока оно пробиралось сквозь лес, вброд переходя ручьи и огибая чащу, где мелкие животные жались друг к другу от страха, вдыхая запах, который оно несло с собой.
Запах преисподней.
Он отослал Энн, чтобы спасти ее саму и новые жизни, зреющие в ее чреве. Она не плакала, подумал он, разбрасывая над водой травы. Его Энн не такая. Но скорбь отчетливо проступала на лице, в темных глазах, которые он любил всю свою жизнь – и все предыдущие жизни тоже.
Энн даст жизнь троим – родит, воспитает и вырастит. А потом, когда придет срок, его дело продолжат трое других.
Его сила перейдет к ним, к сыновьям, первый крик которых раздастся уже после того, как он совершит задуманное. Эти инструменты понадобятся им, чтобы выковать оружие, и он рисковал всем, что имеет, самим собой.
Его наследство – в крови, в душе, в способности видеть.
В этот последний час он сделает все от него зависящее, чтобы дать им то, что поможет нести ношу, не свернуть с верного пути, видеть свое предназначение.
Сильным, звонким голосом он воззвал к ветру и воде, земле и огню. В очаге взметнулось пламя. В чаше задрожала вода.
Он выложил на тряпицу гелиотроп. Темно-зеленый, в красных пятнышках, словно брызги крови. Ему был дорог этот камень – как и всем его предшественникам. Камень вызывал благоговение. Затем он насыпал в углубление порошок, как наливают воду в чашку.
Дрожа и обливаясь потом, он смотрел на окутавшее камень свечение.
– Для вас, – с его губ слетал едва различимый шепот, – для далеких потомков. Три части целого. Вера, надежда, истина. Общий свет, объединившийся для того, чтобы рассеять тьму. Вот моя клятва. Я не успокоюсь, пока не исполнится предначертанное судьбой.
Ритуальным ножом он рассек ладонь, и кровь брызнула на камень, попала в воду и на огонь.
– Кровь от крови моей. Я буду здесь, пока вы не придете за мной, пока не освободите то, что должно существовать в этом мире. Да хранят вас боги.
На мгновение его охватила печаль, которую не могла заглушить даже решимость. Но скорбел он не о своей жизни, которая утекала, словно песок в часах. Смерть его не страшила. Не страшился он и будущего, не похожего на смерть. Жаль только, что его губы больше не коснутся губ Энн. Ему не суждено увидеть рождение своих детей, и он не сможет избавить мир от страданий, как не смог сделать это и прежде, во всех предыдущих жизнях.
Да, он не орудие, а всего лишь сосуд, который наполняется и опорожняется по воле богов.
Усталый и печальный, он стоял у порога маленькой хижины, рядом с огромным камнем, готовый встретить свою судьбу.
Оно пришло в облике человека, но это была лишь оболочка. Лазарус Твисс, старейшина «благочестивых». Эти люди поселились здесь, в глуши, порвав с пуританами Новой Англии.
Теперь он смотрел на них, освещенных пламенем собственных факелов – на этих людей, один из которых не был человеком. Приехали в Новый Свет в поисках религиозной свободы, а затем начали преследовать и уничтожать любого, кто не шел за ними по единственной узкой тропке.
– Ты Джайлз Дент.
– Да, – ответил он. – Здесь и сейчас я Джайлз Дент.
Лазарус Твисс выступил вперед – весь в черном, неизменное облачение старейшины. На лицо падала тень широкополой шляпы с высокой тульей. Но Джайлз видел глаза старейшины, этими глазами на него смотрел дьявол.
– Джайлз Дент, тебя и женщину по имени Энн Хоукинс обвинили и признали виновными в колдовстве и сношениях с демонами.
– Кто обвинил?
– Девушку сюда! – приказал Лазарус.
Они вывели ее из толпы – двое мужчин тянули за руки. Худенькая девушка, на вид не больше шестнадцати, прикинул Джайлз. От страха ее лицо стало белым как воск, глаза полны ужаса. Волосы растрепаны.
– Эстер Дейл, это колдун, который совратил тебя?
– Этот человек и та, которую он называет женой, завладели мной. – Девушка говорила медленно, словно в трансе. – Совершали нечестивые вещи с моим телом. Влетели в мое окно в облике воронов, появились прямо посреди ночи. Они лишили меня голоса, и я не могла говорить и позвать на помощь.
– Дитя, – мягко произнес Джайлз, – что с тобой делали?
Глаза, в которых плескался страх, смотрели как бы сквозь него.
– Они называли Сатану своим богом и принесли в жертву петуха, перерезав ему горло. Забрызгали меня кровью. Я не могла им помешать.
– Эстер Дейл, ты отрекаешься от Сатаны?
– Я отрекаюсь от него.
– Эстер Дейл, ты отрекаешься от Джайлза Дента и его женщины Энн Хоукинс как от колдунов и еретиков?
– Да. – По щекам девушки текли слезы. – Я отрекаюсь от них и молю Господа простить меня.
– Он простит, – прошептал Джайлз. – Ты не виновата.
– Где женщина по имени Энн Хоукинс? – спросил Лазарус, и Джайлз посмотрел на него своими ясными серыми глазами.
– Тебе ее не найти.
– Прочь с дороги. Я войду в этот дом дьявола.
– Тебе ее не найти, – повторил Джайлз. Он на мгновение перевел взгляд за спину Лазаруса, на мужчин и нескольких женщин, собравшихся на поляне.
Джайлз видел смерть в их глазах – более того, жажду убийства. Вот она, власть дьявола, его работа.
И только во взгляде Эстер мелькнули страх и скорбь. И Джайлз сделал то, что должен был, потянулся к ней мыслью. Беги!
Девушка вздрогнула и попятилась, а он снова повернулся к Лазарусу.
– Мы знаем друг друга, ты и я. Освободи их, отпусти – это наше с тобой дело.
Глаза Лазаруса блеснули.
– Тебе конец. Сожгите колдуна! – крикнул он. – Сожгите дьявольский дом и все, что в нем есть.
Они пришли с факелами и дубинками. Джайлз пошатнулся под градом ударов, а также от волны неистовой ненависти – самого сильного оружия демона.
Его заставили опуститься на колени, и он почувствовал запах дыма от загоревшегося деревянного дома. В его голове эхом отдавались крики – их безумие.
Собрав остатки сил, Джайлз дотянулся до демона, сидящего внутри человека, вокруг черных зрачков которого загорелся красный ободок – демон питался ненавистью, страхом, насилием. Джайлз чувствовал его злорадство, видел, как он наливается силой, уверенный в своей победе, за которой должно последовать торжество.
Джайлз бросился к нему сквозь дымящийся воздух, услышал, как Твисс закричал от ярости и боли, когда пламя вонзило свои зубы в его плоть, и крепко прижимал к себе, словно любовника, пока огонь не поглотил обоих.
И от этого слияния пламя вспыхнуло с новой силой, уничтожив все живое на поляне.
Огонь горел весь следующий день и следующую ночь, словно в адском чреве.
1
Хоукинс Холлоу
Мэриленд
6 июля 1987
Калеб Хоукинс стоял на симпатичной кухоньке милого домика на Плезант-авеню и изо всех сил старался сдержать недовольную гримасу, пока его мать составляла собственную версию провианта для похода с ночевкой.
По мнению матери, десятилетним мальчикам требовались свежие фрукты, домашнее овсяное печенье (кстати, довольно вкусное), полдюжины сваренных вкрутую яиц, пакетик крекеров «Ритц», превращенных в сэндвичи при помощи арахисового масла «Джиф», стебли сельдерея, морковка (фу!), а также громадные сэндвичи с сыром и ветчиной.
Ко всему этому прилагался термос с лимонадом, пачка бумажных салфеток и две коробки сладких пирожков «Поп-тарт», которые мать умудрилась втиснуть в корзинку для завтрака.
– Мама, нам не грозит голодная смерть, – жалобным голосом произнес Калеб, пока она с задумчивым видом стояла перед раскрытым буфетом. – Мы будем прямо на заднем дворе Фокса.
От этой лжи ему стало немного стыдно. Но мать ни за что не отпустила бы его, скажи он правду. А ему, черт возьми, уже десять. А если точнее, то завтра исполнится.
Франни Хоукинс подбоченилась. Привлекательная блондинка с голубыми глазами цвета летнего неба и модной завивкой, мать троих детей; Кэл, единственный сын, был ее любимцем.
– Дай-ка я проверю твой рюкзак.
– Мама!
– Милый, я просто хочу убедиться, что ты ничего не забыл. – Безжалостная в своей доброжелательности, Франни расстегнула молнию темно-синего рюкзака сына. – Смена белья, чистая рубашка, носки… хорошо, хорошо… шорты, зубная щетка. Кэл, а где лейкопластырь, который я велела тебе взять, и репеллент?
– Но мы же не в Африку собрались.
– Не имеет значения. – Франни характерным жестом отправила Калеба за недостающими вещами, а сама вытащила из кармана открытку и сунула в рюкзак.
Кэл появился на свет – после восьми часов и двенадцати минут тяжелейших родов – через минуту после полуночи. Каждый год ровно в двенадцать она подходила к его кровати, целую минуту смотрела на него спящего, затем целовала в щеку.
Теперь ему исполняется десять, а у нее не будет возможности соблюсти ритуал. От этой мысли в глазах защипало. Заслышав шаги сына, она отвернулась к безупречно чистой столешнице и вытерла выступившие слезы.
– Я все взял. Порядок?
Широко улыбаясь, Франни повернулась к нему.
– Порядок. – Она шагнула к сыну и провела рукой по его коротко стриженным мягким волосам. В младенчестве он был светлым, подумала Франни, но волосы постепенно темнели и в конечном счете наверное, станут светло-каштановыми.
Как у нее, если бы она не пользовалась краской для волос.
Привычным жестом Франни поправила сползшие с переносицы сына очки в темной оправе.
– Не забудь поблагодарить мисс Бэрри и мистера О’Делла, когда придете туда.
– Не забуду.
– И завтра, когда будете уходить домой.
– Да, мама.
Она обхватила ладонями лицо сына и сквозь толстые линзы очков посмотрела в серые, как у отца, глаза.
– Веди себя хорошо. – Франни поцеловала его в щеку. – Счастливо. – Затем в другую. – С днем рождения, мой малыш.
Обычно Калеб обижался, когда мать называла его своим малышом, но теперь почему-то растрогался – ему было приятно.
– Спасибо, мама.
Он надел рюкзак, подхватил тяжелую корзину для завтрака. Как, черт возьми, он потащится через Хоукинс-Вуд с половиной бакалейного магазина на велосипеде?
Парни его просто засмеют.
Но делать нечего, и он понес корзинку в гараж, где на стене аккуратно – по распоряжению матери – был подвешен велосипед. Подумав, Калеб взял два отцовских эластичных шнура и привязал корзинку для пикника к проволочному багажнику велосипеда.
Затем вскочил в седло и поехал по короткой подъездной дорожке.
Фокс закончил пропалывать свой участок огорода и взял ведерко с раствором, который еженедельно приготавливала мать, чтобы отпугнуть оленей и кроликов от бесплатного шведского стола. Смесь из чеснока, сырых яиц и кайенского перца пахла так отвратительно, что Фоксу пришлось задержать дыхание, пока он разбрызгивал жидкость на грядки бобов и лимской фасоли, на картофельную и морковную ботву, на листья редиса.
Потом Фокс отошел в сторону, набрал полную грудь свежего воздуха и оглядел свою работу. Мама была очень строга насчет обязанностей в огороде. Говорила, что нужно уважать землю, жить в гармонии с природой и все такое.
Но Фокс знал: дело не только в этом. Требовалось довольно много еды и денег, чтобы прокормить семью из шести человек – и всех, кто придет в гости. Вот почему его отец и старшая сестра Сейдж стояли за прилавком, продавая свежие яйца, козье молоко, мед и домашнее варенье, которое варила мать.
Он посмотрел на младшего брата Риджа, который разлегся между грядок и играл с сорняками вместо того, чтобы их выдергивать. Мама была в доме и укладывала спать их младшую сестренку Спарроу, и поэтому за Риджа отвечал он.
– Давай, Ридж, выдергивай эту гадость. Мне нужно уходить.
Ридж поднял голову, и взгляд его мечтательных глаз остановился на брате.
– А почему мне нельзя с тобой?
– Потому что тебе всего восемь и ты даже не можешь прополоть эти проклятые помидоры. – Раздраженный Фокс переступил через несколько грядок и, оказавшись на участке брата, принялся за прополку.
– Я тоже могу.
Как и предполагалось, обида подстегнула Риджа, и тот принялся за работу. Фокс выпрямился и вытер руки о джинсы. Он был высоким, худощавым мальчиком с копной темно-каштановых волос, обрамлявших подвижное худое лицо. В карих глазах теперь светилось удовлетворение.
Он принес опрыскиватель и поставил рядом с Риджем.
– Не забудь разбрызгать эту дрянь.
Потом Фокс пересек двор, обогнув остатки – три короткие стены и кусок трубы – старого каменного домика на краю огорода. Домик зарос жимолостью и диким вьюнком, но матери так нравилось.
Он миновал курятник и бродивших вокруг него наседок, загон с двумя худыми, утомленными козами, обогнул материны грядки с лечебными травами и направился к черному ходу дома, который построили его родители. Все столы на просторной кухне были завалены консервными банками, крышками, тюбиками со свечным воском, клубками фитилей.
Фокс знал, что большинство жителей Холлоу и окрестностей считали их семью чокнутыми хиппи. Это его не беспокоило. Почти со всеми удавалось ладить, и люди с удовольствием покупали у них яйца и овощи, материно шитье, самодельные свечи и безделушки или нанимали отца для строительных работ.
Вымыв руки, Фокс порылся в буфете, потом заглянул в просторную кладовую в поисках хоть чего-нибудь, что не относилось бы к здоровой пище.
Черта с два.
Придется заехать на велосипеде на рынок – прямо за чертой города, по дороге – и потратить часть своих сбережений на сухие закуски «Литл Деббис» и печенье «Наттер Баттер».
Вошла мать.
– Закончил? – Она отбросила длинную каштановую косу с обнаженного плеча, выглядывавшего из летнего сарафана.
– Да. Ридж заканчивает.
Джоанна подошла к окну и, глядя на младшего сына, автоматически пригладила волосы Фокса, завитками спускавшиеся на шею.
– Там есть печенье из рожкового дерева и вегетарианские сосиски – возьми, если хочешь.
Ага. Блевотина.
– Нет, спасибо. Я не хочу.
Фокс знал: она знает, что при первой же возможности он набросится на мясные продукты и рафинированный сахар. И еще он знал, что она знает, что он знает. Но мать не будет об этом говорить. Выбор всегда был за ним.
– Счастливо.
– Ага.
– Фокс? – Она стояла на прежнем месте, возле раковины, и солнечные лучи, падавшие из окна, превратили ее волосы в светящийся нимб. – С днем рождения.
– Спасибо, мама. – Продолжая думать о печенье, он выскочил из дома, схватил велосипед, и приключение началось.
Когда Гейдж собирал свой рюкзак, старик все еще спал. Сквозь тонкие, облупившиеся стены в тесной, обшарпанной квартире над клубом «Боул-а-Рама» Гейдж слышал его храп. Старик мыл здесь полы, туалеты и выполнял другую работу, которую находил для него отец Кэла.
Гейджу только завтра исполнится десять, но он знал, почему мистер Хоукинс держит старика и не берет арендной платы, – не считать же таковой обязанность присматривать за клубом. Мистер Хоукинс жалел его. И Гейджа тоже, потому что матери у него не было, а отцом был никчемный пьяница.