— Она что, правда оставила тебя в этой комнате?
— Говорю же! Сделала вид, что разговаривает с владельцем Дома, а меня оставила в сторонке. А там… Там…
Сари покраснела сильнее прежнего.
— Там все… трогают друг друга. И они везде — люди. Пары. Только чаще всего одна женщина и несколько мужчин…
— Это же… ужасно!
— Я бы тоже так сказала, только я обомлела, когда увидела написанный на лицах наложниц восторг. Их…. В них проникают отовсюду — Тайра, не поверишь, — в рот, сзади, снизу, а они так сладко стонут.
Тайра сползла с кровати, поплотнее прикрыла дверь и подоткнула в щель свернутый в рулон платок — не дай Бог Радж услышит хоть слово.
— И ты смотрела на них? Ждала, пока настоятельница поговорит с владельцем и стояла в той самой прозрачной юбке и с голой грудью?
— Да. А все смотрели на меня в ответ. Сношались и любовались моими… титьками. А потом…
— Что потом?
Тайре казалось, что ее грохочущий пульс заглушит дальнейшие слова, но уши оказались более любопытными и жадными, нежели, пытающаяся оградить хозяйку от дальнейших подробностей, совесть.
— Потом ко мне подошли сразу двое. Один начал гладить по груди и приговаривать что-то вроде: «Ну, как это нельзя ее трогать? Посмотри на эти чудные упругие арбузы — если такие наросли, значит, она полностью готова», а второй…
— А как выглядел первый?
— Голый. И лысый. Он трогал меня за соски, но не щипал, а ласково так гладил — нежно. Брал груди в руки, взвешивал их, стонал от удовольствия. А его член…
Тайре казалось, что сейчас она рухнет сквозь пол — провалится в преисподнюю за то, что позволяет себе не только слышать такое, но и представлять. Член… Боги, она видела его. Один раз. Случайно.
— Его член стоял, как палка — длинный такой, напряженный. Он упирался в меня, представляешь?
— Он горячий?
— Еще какой. И твердый очень. Но первый — это еще ладно. Ты не представляешь, что начал делать второй — а ведь я даже его лица толком не видела.
— Что?
Теперь тело Тайры горело полностью. Хотелось сесть на что-нибудь верхом и почесаться о твердую поверхность промежностью.
— Он… Он юркнул мне между ног, устроился задом на полу, раздвинул там складочки и принялся лизать.
В этот момент глаза подруг встретились — у обеих круглые, как медяки.
— Лизать?!
— Да!.. — Сари вновь принялась теребить край задранной вверх юбки. — Ему настоятельница орет: «Внутрь не проникайте, она еще девственница!» — а этим хоть бы ухом. Один все грудь тискает, а второй мягко так «там» лижет.
— И… И… тебе это нравилось?
Черные глаза Сари стыдливо прикрылись от воспоминаний.
— Ты удивишься, но… да. Это было так… вкусно. Он делал это так осторожно, мягко, неспешно. Но самое ужасное случилось тогда, когда ко мне подошел кто-то сзади…
— Еще один?
— Да. Его я вообще не видела. Но тоже голый, потому что его член уперся мне прямо между половинками попы и начал там тереться.
— О-о-о…
К этому моменту Тайра растеряла все слова. Она уже успела посидеть, полежать, походить по комнате — правда недолго, — и снова плюхнуться на коврик у кровати.
— Они все делали так слажено… Понимаешь? Один за грудь, второй там лижет, а третий упирается прямо в попку. Не ниже, а прямо…
— Прямо туда?
— Да!
— А я голая, по сторонам все эти пары — мужчины сверху на женщинах, мужчины снизу под женщинами, все стонут, извиваются, тела блестят от масел… И когда тот, что был сзади, начал тереться активнее, — кажется, его член тоже был в масле, я…
— Ты — что?
— Я вся затряслась и изошла на волны удовольствия.
— Ты? Правда? Значит, женщины не врут, что это случается?
— Нет, не врут. Это было непередаваемо, Тайра! Словами не описать. Это, как если бы у тебя внутри одновременно включились все центры наслаждения — сильные, как морские волны и нежные, как крылья бабочки. Я думала, что моя голова взорвется от удовольствия… И еще этот бородатый мужик слева, который пихал свой… переросток девушке в рот… Толстый такой.
— А что он?
— Я почему-то представляла, что он пихает его мне. И… В общем…
В этом месте повествования Тайра обнаружила, что потеряла всякую возможность комментировать услышанное — рот пересох, язык сделался вялым, как рыба, а округлившиеся глаза никак не желали сужаться.
— А настоятельница? Она все это видела?
— В том-то и дело. — Щеки Сари полыхали. — Видела. Потому что каждые полминуты поглядывала на меня и этих… И ничего им не сказала. Наверное, хотела, чтобы они сделали все это. Хотела, чтобы я почувствовала удовольствие.
В ту минуту Тайра впервые в жизни уловила неконтролируемое, почти дикое желание увидеть все своими глазами. Быть на месте той настоятельницы, чтобы спокойно оглядываясь вокруг, рассматривать голые мужские тела — их обнаженные пуза, черные поросли под ними, стоящие твердые и горячие пенисы, погруженные в чей-то рот…
Так вот почему Сари боялась осуждения.
Потому что глотнула амброзию Сладкого Дома и полюбила ее на вкус, потому что позволила себе начать нежиться в мужских руках, получать от этого удовольствие.
Тайра не знала, что чувствует — разочарование от того, что не стала наложницей или же все-таки радость от того, что стала служанкой. С одной стороны, было бы здорово ощутить головокружительный аромат совокупления (или хотя бы увидеть его так близко), а с другой… С другой… Стоит один раз поддаться животному наслаждению, и после всегда, каждую минуту, ты будешь непрестанно жаждать его, желать влить себе в вену еще капельку, и еще… совсем чуть-чуть…
Сари уже не выпутается из этой ловушки никогда. Ее кожа всегда будет пахнуть апельсиновым маслом, а тело трогать чьи-то руки. В ее лоно всегда будут входить члены разных мужчин, а сама она стонать от удовольствия.
Нет, пусть это красиво и заманчиво, но это не путь Тайры.
А Сари… Верно говорили старухи — в ее крови пустила корни огненная Дера. И она теперь не снаружи — не на подоле тулу — она внутри. В коже, в венах, в каждом капилляре.
* * *
Теплая вода отдавала глиной, но Тайра жадно глотала ее и все никак не могла напиться — еще, еще, пусть она прольется родниковым источником в желудок, пусть смочит шипящие внутренности, пусть оросит изнутри, превратившееся в печь, тело.
Когда из фляги в рот вытекла последняя капля, Тайра протянула пустой сосуд назад и на вопрос «еще?» хрипло ответила «да».
Пахнущая лавандой рука, протянула кожаный бурдюк.
— Как хорошо, что я взяла много — как знала, что понадобится. А я ведь, знаешь, с самого утра про тебя думала, все не могла забыть. Как проснулась, так сразу решила, что сегодня приду.
Тайра, стыдясь манипуляций, которые проводила с головой подруги прошлой ночью, подавленно молчала. Но вода дороже — теперь дороже принципов.
Сари сидела на земле по ту сторону решетки; охранников, слава Богу, не было видно — наверное, ушли в дальнее помещение ужинать.
— Я принесла лепешки и сушеное мясо — на, спрячь его пока. В тряпке завернут кусочек сыра, там же есть несколько конфет и остатки пирога с рисом — вчера пекла.
— Спасибо.
Переданный сверток, едва протиснувшийся сквозь прутья, тут же был упрятан под изголовье соломенной подстилки. И не беда, что сегодня в чашке нет монет, зато есть Сари — верная подруга, без которой Тайру давно бы уже навестила Темная костлявая владычица.
Чур ее, чур прочь — еще не время.
Воды во втором сосуде хватило на то, чтобы утолить жажду и даже на то, чтобы смочить подол протертого до дыр жесткого холщевого тулу — Тайра так же плеснула несколько капель на широкий размотанный пояс и приложила его к лодыжкам — кожа отозвалась новым приступом боли — на этот раз прохладным. Потворство — воду бы экономить — но нестерпимо сильно хотелось унять донимающее сутками напролет жжение.
А теперь ногам прохладно, почти хорошо.
— Я оставлю? — В бурдюке плеснула вода, чуть меньше половины. — Отдам пустой в следующий раз, ладно?
— Конечно. У меня еще есть. — Сари легко махнула рукой, повозилась с горловиной мешка, в котором принесла еду, и сложила его у ног. Затем встревожено спросила. — Как ты?
— Плохо. — После паузы отозвалась Тайра, глядя в противоположную стену — земляную, шероховатую. Какой смысл врать? Они слишком давно знакомы, чтобы унижать друг друга ложью. — Здесь жарко. Каждый день жарко стоять на солнцепеке — кожа покрывается волдырями.
— Это ужасно. Я бы не смогла.
Если бы эти слова произнес кто-то другой, они бы прозвучали лицемерно, но не в случае с Сари — та вложила в них искреннюю грусть, и сразу сделалось понятно: да, она не смогла бы.
— Ты держись. Тебя ведь выпустят? Ну, докажут, что ты была ни при чем, и выпустят. Да?
— Наверное. — Ей бы и самой в это верить, но стоило вспомнить вопросы колдуна, как становилось ясно: не выпустят, не вот так просто. Тайра повернула голову и прижалась щекой к прохладным ржавым прутьям. — А ты ходила в дом Кима?
Послышалась возня, затем возбужденный шепот:
— Ходила. Его дом выставили на продажу и дверь там отперта. Я заходила внутрь, осматривала комнаты, но книг нигде нет. Ни одной. Ты уверена, что они там были?
— Уверена. Ты осматривала подпол? Кладовые?
— Кладовые осматривала — пусто, а входа в подпол не нашла. Может, был у старика тайник?
Может, и был.
Как и когда Кимайран успел запрятать ценные манускрипты?
Сомнений в том, что он успел сделать это до собственной смерти, не возникало — иначе бы Брамхи-Джава не исходил яростью во время второго допроса, обрушивая на Тайру раз за разом одни и те же вопросы — где книги? Где книги? Ты ведь там работала — где его книги?
Фолианты были завещаны ей старым Учителем, и даже в том случае, если бы Тайра знала, в каком направлении они испарились из белокаменного дома, никогда бы не сказала об этом поганоглазому колдуну — именно так она его теперь мысленно называла.
Черные глаза. Обсидиановые. Холодные и непрозрачные, злые — плохие глаза, поганые.
Однажды она найдет наследие Кима — где бы оно ни хранилось — найдет, разгадает загадку, отыщет тайник и заберет.
Но сначала бы выйти…
— Как у тебя дела со здоровяком Рухи? Еще не оседлала его?
То была их постоянная шутка, начиная с тех времен, как Сари устроилась работать в Сладкий Дом. Она часто рассказывала об огромном, пузатом и бородатом мужчине по имени Рухи, чей чрезмерно толстый орган свисал почти до колен, и кто никогда не приближался к наложницам — просто приходил и сидел на мягкой подушке у стены. Однажды Сари обмолвилась, что не прочь была бы попробовать оседлать такого «жеребца», и с тех пор Тайра подтрунивала на эту тему.
— Нет. — Ответили ей раздраженно, но с улыбкой. — Он так и сидит. Смотрит-смотрит-смотрит.
— Ничего, будет еще время.
Охранники не показывались, и Тайра ценила каждую минуту, проведенную не наедине. От Сари, несмотря на запах апельсинового масла, пахло домом — улицами Руура, специями из лавок торговцев, чистой тканью и чуть-чуть едой.
— Расскажи мне о чем-нибудь. О чем угодно, пока есть время.
Подруга задумалась. Тот факт, что почти все свое свободное время, служа в Вакхши, не позволял ожидать, что Сари вдруг заговорит об астрономии, математике или тонких науках, и когда зазвучала первая фраза, Тайра почти не удивилась.
— Сегодня у нас на мраморном полу поскользнулась рыжеволосая Луя. Ударилась головой, представляешь? И теперь лежит в верхней комнате и не просыпается. Все боятся, что она умрет. А ведь молодая, красивая. Правда, красивая — одна из самых популярных. Никто не знает, что теперь делать…
Слушая печальные новости, Тайра автоматически переключилась в режим внутреннего зрения — мысленно отыскала Лую, запустила скан физического тела, отыскала наличие повреждений. Да, действительно — удар затылком, гематома… Луя не здесь — она зависла между мирами. Не замечая того, что по привычке ищет пути решения, Тайра запустила еще один процесс — определения срока жизни. Мысленно поставила в пространстве сияющую точку, назвала ее Луя, затем поставила два отрезка: лето девятьсот шестого года (*по летоисчислению Архана — прим. автора) и осень девятьсот шестого года — между отрезками сразу протянулась тонкая золотая нить — энергия жизни. Протянулась, не погасла, и, значит, Луя до осени проживет.
Тайра добавила еще одну точку — начало девятьсот седьмого года — золотая линия протянулась и туда — яркая. Свет ее даже усилился, на участке перед третьей точкой сделался зеленым, затем вновь превратился в золотой.
— Выживет ваша Луя, не переживай. Очнется, правда, нескоро, через несколько месяцев. — Как раз в тот временной отрезок, когда позеленеет энергия жизни.
Этого она добавлять не стала.
— Да? — Сари притихла, задумалась. По какой-то причине не стала спрашивать «откуда», просто помолчала и добавила. — Это хорошо, настоятельница обрадуется. Я ей скажу…
— Ничего ей не говори. Не про меня.
— Про тебя не буду. Скажу, чтобы продолжали ухаживать.
— А-а-а. Это скажи. Пусть лекари вводят ей еду — они умеют.
— Ага. — Вновь возникла пауза. Тайра слышала, как скрипят «шестеренки» — Сари искала новую тему для разговора. Через несколько секунд нашла. — Знаешь, я сегодня заходила к бабке Туаве — ну, той, что торгует пампушками — хотела купить для тебя несколько.
— И что?
— А то, что их нет — пампушек. Ни одной. Бабка пожаловалась, что у нее сводит руки, и не гнутся пальцы — из-за этого она не может замесить тесто, вот я и купила лепешек в соседней лавке. Нужно будет поискать другое место — побалую тебя в следующий раз.
— Здорово. Спасибо. Ты, главное, воды принеси.
— Это конечно.
В конце коридора протяжно скрипнула железная дверь — отразились от стен зычные голоса охранников.
— Ой, я побежала, пока не увидели. А то придется… расплачиваться.
Тайра встрепенулась.
— Конечно. Беги! Я буду ждать тебя, когда сможешь…
— Ага. Не грусти, я еще приду.
— Удачи тебе!
— И тебе. Все еще будет хорошо, вот увидишь.
— Конечно.
Проворно поднявшись с земли, укутанная с головы до ног в тулу, Сари подняла мешок и бросилась прочь от клетки — уже у самого выхода взметнулась вверх ее ладошка. Тайра помахала в ответ, чего растворившийся в солнечном свете силуэт уже не увидел.
— Приходи. — Прошептала пленница тихо. — И спасибо тебе за еду.
Шаги охранников приближались; постепенно растворялся в воздухе запах апельсина. Тайра сладко грелась мыслью о том, что под подстилкой хранятся запасы провизии, к которым она прикоснется ночью.
Ночью. Скоро. Пир.
Во тьме камеры, невидимые ни единой душой, сухие губы сложились в улыбку.
Глава 2. Начало катаклизма
Мир Уровней. Нордейл.
Когда за окном послышался шум обрушившегося на асфальтированные дороги ливня, Бернарда проснулась, но глаз не открыла — она открыла их тогда, когда вслед за вспышкой молнии, осветившей комнату даже сквозь веки, раздался ужасающе сильный громовой раскат. Такой громкий и настолько близко, что, казалось, дрогнули и крыша, и потолок.
— Дрейк?
Похлопывание по прохладной простыне ладонью подсказало, что рядом никого нет. Дрейк находился где-то еще.
Дина перевернулась на бок и посмотрела на часы — 4:26. Утро. За окном темно, льет, как из ведра, в комнате пусто.
Хотя… нет, не пусто. Одетый в рубашку и брюки мужчина — тот самый, которого она ожидала найти голым и лежащим в постели рядом с собой, — сидел в кресле. Его серо-голубые глаза оставались открытыми, но зрачки и веки застыли неподвижно — Начальник Комиссии пребывал не то в состоянии транса, не то в глубокой медитации — в кресле, Бернарда уже знала это, — сидело тело, разум же находился где-то еще. Скорее всего, как и множество раз до этого, в поиске ответов на вопросы. Неизменно Вселенского масштаба.
— Дрейк?
Тишина. Грохот капель по подоконнику — казалось там, за окном, на город ежесекундно обрушиваются тонны воды. Она подумала, что если так продлится до утра, то машины поплывут по улицам, как венецианские гондолы. Забавно было бы на такое посмотреть — забавно, но лучше не надо.