Эля тяжело задышала, на секунду дольше, чем простое моргание, прикрыв глаза. Да, это выход. Исправление будет заметно. Всех собак спустят на Максимихина. Дронова на него за такое разозлится и пошлет куда подальше. Надо только взять его ручку. И каким-то образом раздобыть Алкин листок с работой.
Максимихин громко отодвинул стул и потопал к учительскому столу. Эля пошла следом. Остановилась около его парты. О! Мы пишем моднявой ручкой с темно-фиолетовой пастой? Миленько.
– Что ты тут забыла?
Рядом нарисовался Максимихин. Демонический прищур, взгляд из-под бровей, сейчас испепелит.
– Да пошел ты!
Надо было идти дальше. И ухитриться взять ручку?
– Сама иди!
И тут он толкнул ее. Чего никогда раньше не делал. Они могли препираться. Они могли рвать друг у друга вешалки на одежде, ломать вещи, но не дрались.
Эля задом налетела на его парту, отклонилась назад, удерживая равновесие, смахнула на пол учебник с ручками и тетрадями.
– На ногах не стоишь, а туда же! – скривился Сашка, нагибаясь.
Она присела раньше. Схватила тяжелую металлическую ручку. Максимихин перехватил учебник.
– Придурок, – прошептала, пряча добычу в рукав.
Половина дела была сделана.
– Это что за потасовка? – с запозданием решила вмешаться математичка. – Сухова, про уборку не забыла?
– Сейчас, – буркнула Эля, пытаясь унять дрожь в руках. – Мамонты разбегутся, и я подмету.
– Ты хочешь подмести весь класс?
Математичка растерянно глянула на свое разгромленное царство. Эля готова была возразить, но вдруг поняла – вот он, выход!
– Могу и весь, – сказала, обводя предстоящее поле боя взглядом. – Только надо, чтобы все ушли.
И начала стремительно краснеть. Сейчас ее с этой инициативой пошлют куда подальше, и все провалится.
– Армия уборщиц в действии! – крикнул Сашка
Не глядя, он засовывал учебник с тетрадям в рюкзак. Ему интересней было смотреть, как краснеет Сухова.
– И ко мне домой придешь убираться? У Дроновой шуршала по хозяйству, а у меня еще нет!
– Перетопчешься, – прошептала Эля, отправляясь за шваброй.
Она бы у него убралась. Так убралась, мало бы не показалось. И шваброй. И веником. И мокрой тряпкой.
Народ, похихикивая, выбирался в коридор. Сашка стоял. Взирал на нее с высоты своих без малого двух метров. Чего ждал? Эля прошла мимо Алки:
– Забери своего. Меньше грязи будет.
– Это еще неизвестно, от кого грязи больше, – разозлилась Дронова.
Они не разговаривали со дня рождения. Да и о чем им говорить? Что Алка променяла дружбу на кривозубую улыбку?
– А можно, я одна здесь буду убираться? – Алка застыла перед доской, картинно опершись на швабру.
Учительница смотрела на нее с тревогой.
– Эля, у тебя все хорошо? Дома?
– Дома у меня особенно хорошо! – Эля потопала в конец класса, по ходу переворачивая стулья. – У меня вообще все отлично!
Под партой лежал Максимихинский дневник. Чудненько! Вот взять его сейчас и забросить за батарею. Пускай потом носится, восстанавливает оценки. Но все это было как-то по-детски, глупо.
– Забыл! – показала она добычу учительнице.
– Оставь у меня на столе. Завтра возьмет.
Математичка выровняла стопку работ, на мгновение приподняла ее, но, на что-то решившись, опустила, прихлопнув сверху ладонью.
– Вот тебе ключ, – показала учительница. – Подметешь, класс закроешь, принесешь ключ в столовую. Я буду там.
Эля победно улыбнулась. И подметет, и закроет, и отнесет. А еще «познает самоё себя». Все, как велит злая мачеха.
Закрыв класс, Эля первым делом нашла Алкину работу, достала ручку Максимихина. Пора за дело. Ни капли сомнений не было. Все абсолютно правильно!
Дронова наляпала помарок и три раза ошиблась. Эля писала, стараясь подражать кривому Сашкиному почерку. А чтобы у математички не было сомнений, вложила его листок в Алкин, а сверху свой добавила. Чтобы было, с чего Сашке «списывать». Сравнивайте, господа!
Сама удивилась своему спокойствию. Подметала легко и быстро. Швабра глухо стукалась о металлические ножки парт и стульев.
Уходя, еще раз старательно выровняла стопку работ, чуть выдвинула Алкину.
Месть… Кровавая… все как и задумывалось. Хотя нет – правильно будет – возмездие. Вот теперь все стало правильно.
Ключ в руках прыгал. Чего теперь волноваться, когда все закончилось? О! Сколько ярости обрушит на них математичка.
– Эй! Стой!
Эля вздрогнула, чуть не выронив ключ.
К ней по коридору шел Максимихин.
– Я там, кажется, дневник оставил. Видела?
Эля с восторгом смотрела на Сашку, и ей казалось, что сейчас зазвучит патетическая музыка, как в фильмах. Потому что такого успеха она не ожидала. Словно кто нарочно подгадал – Максимихин пришел за дневником. Он останется в классе один, наедине с работами. Покажи это в кино – все бы сказали, что специально подстроено. Но ведь так бывает. В жизни. На самом деле.
– Сам смотри!
Эля повесила кольцо с ключом на палец, демонстративно им качнула. Сашка дернул, сделав больно.
– Закроешь и отдашь математичке. Она в столовой!
Понимая, что это победа, окончательная и бесповоротная, помчалась вниз.
– Сухова, ты кабинет закрыла? – На пороге столовой появилась математичка. – Тебя Максимихин искал.
– Он за дневником вернулся. Сейчас ключ принесет.
И побежала дальше. Мимо знакомой компании – Алка ждала Сашку, рядом Ничка с верным Дятловым.
– Вот кобыла, – бросил Лешка.
Алка не смотрит. И правильно делает. Потому что у Эли сейчас невероятно счастливое лицо. Лицо победителя.
На ступеньках крыльца чуть не сбила Минаеву.
– Ты чего тут?
Машка наградила внимательным взглядом.
– Да так… – произнесла отличница после секундного молчания.
Нет, нет, она что-то хотела сказать другое. Зачем-то стояла. Кого-то ждала? Кого? Ее?
– Контрольную написала? – Вопрос прозвучал странно, словно Минаева хотела спросить о другом, но получилось – вот это.
– А чего там писать? – Эля весело спрыгнула со ступенек. – Все на повторение.
Зашагала к калитке, Машка отправилась за ней, как будто они так каждый день гуляют.
– А чего – вы теперь с Дроновой не дружите?
– У нее Сашенька, – с ехидством произнесла Эля.
Поскорее бы завтра, поскорее бы результаты контрольной. Поскорей бы увидеть, как развалится эта связь, как станет все так, как ей хочется.
– Он ведь тебе нравился.
Машка сказала это просто, без желания задеть или обидеть. Как урок отвечала – очевидная же вещь, дважды два четыре, русские дружины разбили татаро-монгол, Великая Отечественная война началась в 1941 году.
– Нужен он мне!
Все-таки обидно. Сколько ей еще будут приписывать этот несуществующий роман? Где вы, Ирина Александровна? Ау! И нет ответа.
– А ручку его зачем взяла?
Эля резко затормозила. Преступников всегда выдает мелочь. Волочащийся парашют за Штирлицем, когда он рано утром идет по освобожденному Берлину.
Что ответить? Зачем ей Сашкина ручка? Собирает коллекцию? Загонит на толкучке? Демонстративно выкинет в помойку?
– Растоплю ее на свечке, сделаю фигурку вуду, проткну сердце иголкой в трех местах!
Машка тоже остановилась, точно ее чем-то задели. Пошла в другую сторону.
– Эй! А ты чего хотела-то?
Может, у нее было какое дело? Может, у нее ручки дома кончились? И деньги на них тоже…
Минаева уходила. Привычным жестом заправила за ухо выбившиеся из тугой прически волосы и поплыла белым лайнером прочь.
И вдруг Эля поняла, что не хочет идти домой. Дома пугающая пустота и тишина, разбросанные по родительской комнате вещи, молчаливый отец, день ото дня становящийся все мрачнее и мрачнее. И это вечное вздрагивание на телефонный звонок. А вдруг мама? Что тогда? Вернется, нет?
– Погоди! – Эля побежала за Машкой. – Ты сейчас домой?
Минаева смотрела настороженно.
– Можно с тобой? Я не помешаю. Я ключи дома забыла, пока отец не придет, сидеть мне под дверью. Я бы к Алке пошла, но она же теперь не со мной. Да и поругались мы.
– Я слышала.
У Минаевой очень строгое лицо. А когда она улыбается, то кожа собирается резкими складками, словно сухой пергамент, такой еще для выпечки используют.
– Дятлов настучал, – понимающе закивала Эля.
Это было какое-то отчаянно безвыходное положение. Она уже никому не докажет, что не виновата, что не дура. А они ведь разнесут, устроят из нее козла отпущения. Как же тяжело быть одной. Как же невозможно бороться против неуправляемой стихии.
– Ну, пошли, – согласилась Машка. – Ты холодец ешь?
Странный вопрос.
– Ем.
И они отправились через центральные ворота, через дворы с низкими пятиэтажками, где вечно грязь и бродят бомжи, где местные жители ходят по улице в тапочках, будто для дома у них есть другая обувь. За гаражами новый строй пятиэтажек, Машка свернула к ним. Всю дорогу она была сосредоточена, словно считала шаги, боясь сбиться. Неправильно посчитает, и они придут не в тот подъезд, позвонят не в ту квартиру, не та мама или бабушка откроет им дверь.
– У тебя дома кто есть? – спросила Эля только для того, чтобы нарушить эту странную тишину.
– Никого. Мама на дежурстве.
– Кем она работает?
– Врачом. В больнице.
– А-а-а!
Она и сама не знала, что вложила в это протяжное «а-а-а-а». Хотелось продолжения, но Машка снова замолчала, перед этим странно шевельнув губами. «Пятьдесят шесть, пятьдесят семь…»
– Что ты обычно делаешь после уроков? – не выдержала Эля.
– Бегаю.
И снова губами шевелит. «Шестьдесят, шестьдесят один…»
– Куда?
– По бульвару. Вечером. Вместе с мамой.
– Зачем?
Эля покосилась на невысокую сухощавую Машку. Лишним весом она явно не страдала.
– Полезно.
Каждый раз ее ответ не подразумевал продолжения беседы. Это сбивало, и снова они шли молча. Минаева время от времени шевелила губами.
– А не скучно так?.. – Эля повела рукой в воздухе, пытаясь изобразить «так».
– Как?
Машка остановилась. Это показалось странным и неправильным. Чего она стоит? Чего она так смотрит?
– Ну… одной. Чего ты ни с кем не дружишь?
– С кем дружить?
Так и подмывало предложить в подружки Алку, как освободившуюся.
– С Костыльковым, например. Вы же оба отличники.
– И что бы мы делали, два отличника? Уроки бы сверяли?
Эля представила, как смурной Севка, придя в класс, достает из портфеля тетради и направляется к Машкиной парте. Здесь они садятся и начинают сосредоточенно изучать тетради друг друга. Потом так же, не проронив ни слова, расходятся.
– Так что же, вообще не дружить?
– Почему?
Машка посмотрела пристально и вдруг свернула к ближайшему подъезду. Эля сама себе пожала плечами. Откуда она знает, почему? Ей бы с Машкой совсем не хотелось дружить. Как можно дружить с роботом?
– А чего ты ни в какие кружки не ходишь? Всегда же интересно еще чем-нибудь заниматься…
Эля задавала вопросы, словно пыталась что-то выпытать, а может, и для себя что-то понять. Но понимание не приходило, было одно удивление.
– Мне некогда.
Темный подъезд с тревожной решеткой, закрывающей ход в подвал, поломанные ступени, словно их грыз большой голодный дракон, гнутые перила. Минаева прошла мимо всего этого, ясно давая понять, что она отдельно, грязь подъезда отдельно.
Второй этаж. Дверь направо. Узкая пустая прихожая – ни вещей на вешалке, ни обуви под ней.
Машка разулась. Отнесла портфель в комнату. Вышла оттуда уже в домашнем спортивном костюме, вымыла руки, аккуратно повесила полотенце на крючок. Дверь в ванную открывалась из прихожей, и Эле все было хорошо видно. Сделав шаг вперед, она разглядела часть кухни, угол стола, белый айсберг холодильника. И снова пустота – никаких вещей, будто кто-то специально задался целью лишить квартиру милой бутафории – разбросанных тапочек и халатов, безделушек, разбежавшихся ботинок, забытой книги.
Машка уже вовсю хозяйничала на кухне. Четко, без лишних движений, достала из холодильника кастрюлю с супом и поддон с холодцом. Все так же ровно, без суеты разлила суп по мискам, поставила в микроволновку греться. На тарелки разложила холодец.
Эля не совалась в помощники, да здесь и без нее справлялись. В этой маленькой, плотно заставленной техникой и полками кухне легко распоряжался и один человек, второй бы только мешал. В Машкиных движениях все было настолько правильно, что не хотелось нарушать этот танец порядка.
– Садись!
Это ей?
Эля выпала из очарования странного танца. Сама не заметила, как прошла на кухню в кроссовках, в куртке, с рюкзаком на плече. И руки не вымыла.
Она засуетилась. Совершила массу ненужных, лишних движений. Сбила расставленные в идеальном порядке Машкины ботинки, с третьего раза только повесила свою куртку без крючка, ошалела в ванной, увидев четыре типа жидкого мыла. Четыре! Они, как цари, в трех водах моются? Нет, не как цари. Как боги! Для них специально – четвертый раствор.
Минаева, как тот заяц в мультике про Винни Пуха, сидела за столом выпрямившись и тридцать три раза пережевывала каждую ложку супа.
– Дружба это когда один человек дополняет другого, – заговорила она, словно и не было этого перерыва в беседе. – Когда кому-то чего-то не хватает.
– Почему это не хватает? – удивилась Эля.
Ей с Алкой просто было хорошо. К тому же имена были похожи – не это ли объясняло их дружбу?
– Дружба – это дружба. Она всем необходима. Как это – жить и ни с кем не общаться?
– Мне и одной не скучно, – как приговор вынесла Минаева. – Я люблю наблюдать со стороны, а не участвовать. Со стороны всегда лучше видно. Всегда есть возможность узнать больше, чем тебе пытаются сказать или показать. Наблюдающий всегда имеет фору – больше знает. Тот, кто знает, всегда выигрывает.
Эля быстро ела суп, не чувствуя его вкуса. Хотелось спорить, переубеждать. Не хватало аргументов.
– Что ты делаешь дома? Уроки?
– Уроки, – Минаева была сурова. – Готовлюсь к новым темам.
– Но ведь все это можно сделать за пару часов! Что потом?
Эля искренне не понимала этой сдержанности. Может, Машку кто заморозил? Может, она выпила замораживающего напитка?
Кусочек холодца соскользнул с тарелки и шмякнулся на стол. Эля быстро подобрала его руками, отправила в рот. Минаева даже бровью не повела. Смотрела в окно. Жевала. В окне деревья, детская площадка и соседний дом. С такими же невыразительными окнами. Сколько лет уже все это было, а Машка смотрела. Каждый день.
– Если все делать грамотно, то это занимает больше времени, – вдруг произнесла она, опуская вилку на пустую тарелку.
Эля никак не могла свыкнуться с тем, что отвечает Минаева не сразу, выдерживая паузу.
– Как же общение? Ну, потрепаться, погулять, в гости сходить? – не сдавалась Эля
– Зачем?
Машка стояла с чайником в руке. Перед ней на столе – одна чашка. Неразрешимая задача – никто никогда не приходил к ней в гости и теперь ей не хватает посуды?
– Ничего, если я тебе в стакан налью? – вышла она из ситуации. – У нас всего две чашки, моя и мамина. А еще есть стакан.
Вот ведь как угадала!
– Да хоть в кружку.
От происходящего кругом шла голова. Это было что-то невозможное. Жуткое. Но не страшное. Правильное слово – смешное.
– Дружба всегда строится на какой-то выгоде, – выдержав очередную паузу, проговорила Машка.
На столе появилась маленькая пачка печенья «Юбилейное». Эля еле сдержала вздох. Мама всегда покупала тортики, пряники, вкусняшки всякие – угощениями к чаю можно было наесться на неделю вперед. А здесь печенье. Интересно, сколько дадут? Одну штучку или две?
Минаева разорвала упаковку и по-честному поделила печенье пополам. Откусила кусочек, не уронив ни крошки. Чудо!
– Мне ни от кого ничего не нужно. Мне нравится то, что есть.