Не чувствую дискомфорта или боли, только немного неприятно тянет мышцы. Совсем чуть-чуть. Почти неощутимо на фоне упругого тепла, разливающегося по низу моего живота и паху. По члену, который чувствительнее обычного, потому что у меня попросту не было на него времени. По тонкой коже и плотным венам, нежной мошонке и открывшейся головке, которую он не то нарочно, не то случайно касается на грани приятного и нет, задевает шершавым сгибом указательного пальца. Потирает ее, и я невольно вскидываю бедра и глубже проталкиваю пальцы. Решаю обойтись только двумя, чтобы сжаться вокруг его члена максимально тесно. Представляю, как он проникнет в меня – не важно, плавно скользнет или рывками, – и, сжав нижнюю губу зубами, насаживаюсь снова. Не трахаю себя, а просто поглаживаю внутри, раздражая и дразня обозначившуюся бугорком простату, и этого мало. Хочется больше. Больше Влада, больше резких движений. Хочется, чтобы ласкали не подушечки, а головка его члена.
Трогает снаружи, не пытаясь вставить, но почему-то одна только эта мысль опаляет. Я хочу и его пальцы тоже. Чтобы он пробовал втиснуть их. Хотя бы один. Сама мысль о том, что мы будем делать это вместе, плавит меня.
Раздвигаю указательный и средний на манер ножниц, тяну себя. Вытаскиваю их почти полностью, оставив только лишь кончики пальцев, чтобы саднящая после перерыва дырка не закрылась, и, о дьявол, какой же он понятливый сегодня. Только добавляет не один, а два все еще скользких от смазки пальца. Ощущение растянутости во всех красках; во всех, но не на грани. Это приятно, это усиливает возбуждение во сто крат, но все равно мало.
Мало стимуляции не особо приятно ноющего без внимания члена. Мне хочется его потрогать. Как следует передернуть и, может быть, даже просто перевернуться на четвереньки, потереться головкой о жесткое покрывало. Повернувшись к Жнецову своей распяленной, покрасневшей и опухшей дыркой. Чтобы он видел ее и то, как сильно я хочу его внутри себя.
Представляю это так живо, так вкусно и ярко, что, не выдержав, обхватываю себя пальцами свободной руки. Успеваю лишь сильно сжать, потянув вниз, оголить головку, и тут же кончаю. Кончаю не особенно ярко и под явно осуждающий взгляд Жнецова. Жнецова, что непременно остановил бы меня, если бы у него была третья рука.
Всматриваюсь в его лицо, щурюсь, чтобы поплывшая немного картинка встала на место, и
это тоже вполне может сойти за эротическую фантазию, если к серьезной линии рта добавить костюм-двойку и строгий галстук. Боже… Осуждающий, обещающий мне порку Жнецов в строгом костюме. Я, наверное, смогу дрочить на это целую вечность. Если, конечно, выживу, когда он со мной сегодня закончит.
Он, который почти что оцарапал меня, выдернув пальцы и шлепнув по моим. Он, который, как и в самом начале, просто завалился на меня и придавил своим весом. И я бы обязательно возмутился в другое время.
Кислород – это необходимость; сломанные кости, боль и бла-бла-бла… Я бы возмутился, если бы не был так увлечен тем, что помогал ему приспустить штаны, и, нашарив тот самый смятый тюбик, не испачкал все вокруг, щедро смазывая его член. Покрасневший, тяжело шлепнувшийся о край белой задравшейся футболки. И мне хотелось бы немного помучить его тоже, но мои ноги разъезжаются в стороны, а спустя секунду и вовсе оказываются закинутыми на плечи Влада. Складывает меня словно чемодан, но не спешит толкнуться внутрь. Тяжело дышит, нависает сверху и… ждет.
О, сейчас это будет очень быстро… Очень настолько, что он не хочет. Не хочет кончать в меня так и ждет, когда я догадаюсь сделать с этим что-нибудь.
Проверяю свою догадку. Обхватываю его член пальцами все еще влажной правой и, пожалуй, пару раз дергаю слишком сильно. Да только ему будет похуй, даже если я натяну пуховые варежки. Ему сейчас на все похуй.
Пальцы скользят просто на феерическое «отлично».
Скользят правильно и совсем как надо.
Резковато, быстро и то и дело смыкаясь над головкой. Ногти, будь они неладны, успели отрасти, и пару раз, так до конца и не успев остыть, а скорее начав возбуждаться по новой, еще и царапаю его.
Шипит, но руку не отпихивает. Сжимает мою лодыжку левой, правой же рукой вцепился в свое бедро. Еще немного – и, глядишь, карман надорвет.
Смотрю на его лицо, свои пальцы, его член, свои добрым десятком рассыпавшиеся по торсу острые «люблю»… И Влад, проследив направление моего взгляда, тоже именно на них смотрит.
На те, что самые крупные. На груди.
Смотрит, закусывает свое запястье и кончает. Прямо на них, поверх букв. Кажется, долетает даже до моей шеи, но это ничуть не напрягает.
Продолжаю двигать кистью уже медленнее, сбавляя темп, помогая ему растянуть удовольствие, продлить его еще ненадолго.
Шумно выдыхает, откидывает со лба челку. Разминает шею, пройдясь по ней оставшейся чистой ладонью, и, потянувшись вперед, ей же, большим пальцем, вытирает крупную каплю спермы с моей ключицы.
Глядит на меня, и я послушно распахиваю рот, когда, мазнув по шее костяшками, подносит палец ближе.
Просто потому, что он смотрит.
Очень тяжело и внимательно. Я бы даже сказал, что властно, если бы помнил, что вообще значит это слово. Что вообще значат какие-то слова.
Обвиваю языком по первую фалангу, прохожусь кончиком по подушечке и кромке ногтя и почти не чувствую вкуса.
Всем моим вниманием сейчас владеет один только его взгляд.
Из-под длинных ресниц, немного томный. Расслабленный. Всего секунду назад.
Неторопливо тянет ладонь на себя, напоследок погладив мои губы, надавив на них все тем же большим пальцем, и, больше не дав нам обоим никакой передышки, наконец делает то, о чем я последние две недели только мечтал.
Берет уверенно, без лишней грубости, уже никуда не торопясь. Выбирает даже не ритм, а размеренные покачивания, чтобы дать мне почувствовать его всего. Каждый сантиметр, начиная с мокрой от спермы и остатков смазки головки и заканчивая основанием члена.
Сегодня у нас что-то новенькое. Сегодня мы обходимся без слов, и наблюдать за его лицом, а не слушать нашептывающий пошлости голос, тоже… увлекательно.
Наблюдать за тем, как он чуть кривится, кусает губы, обводит верхнюю языком, иногда жмурится… Это затирает даже ту незначительную боль, что я все еще испытываю.
Потому что к нему я чувствую много больше.
И это буквально распирает меня изнутри. Во всех смыслах.
Толкается сильнее, и спинка кровати негромко стучит о стену.
Приподнимаю бровь, понимая, что спрашивать, будем ли мы с этим что-то делать, явно бесполезно. Понимая, что Владу откровенно похуй, кто там и что услышит, а спустя несколько минут он сделает так, что и мне станет тоже.
Он и делает, а я, безвольно елозя по покрывалу, замечаю кое-что еще. Замечаю уже спустя, наверное, сотню движений его бедер и после того, как переплету протянутые пальцы со своими.
Замечаю с десяток местами не пропечатавшихся, но вполне узнаваемых слов на его футболке.
Ставшей серой, мятой и мокрой.
От спермы, пота и… размазавшегося маркера.
Движения – грубее.
Скрипы – громче.
Ладонь, подлетевшую ко рту, – зубами сильнее.
Толкается, чуть изменив угол, и, уловив не мой крик даже, а его отголосок, беззвучно хмыкает.
О да. Ты поймал меня. Пожалуйста. Быстрее.
Спина мокрая, по лбу течет.
Заминка.
Секундная…
И по новой, изменив темп.
С размеренного на такой, от которого я слепну и глохну на какое-то время. Перестаю воспринимать реальность. Перестаю чувствовать что-либо помимо него.
Перестаю вообще существовать.
Есть только он. Есть только Влад. И ощущения, что заставляют взрываться мои нервные окончания.
Упускаю момент, всего-то на одну крохотную вечность зажмуриваюсь, как меня тащат куда-то вбок, а после, отстранившись и покинув мое тело, переворачивают на живот.
Ставят на четвереньки, заботливо поддержав под живот.
Заботливо… как же.
Ноги разъезжаются в стороны. Сейчас плюхнусь назад на брюхо. Вздергивает. Проведя по спине, на лопатки жмет, и я послушно укладываюсь на грудь. Подпихнув под голову руку. Уткнувшись в сгиб локтя носом.
Прячась и глуша все звуки.
Входит снова, придерживает за поясницу, двигается вперед-назад и вдруг передумывает. Замирает. И, наклонившись вбок, поднимает что-то с кровати. Думаю сначала, что смазку, но когда звонко щелкает снятый колпачок, то понимаю, что это на самом деле.
Двигается едва-едва. Просто покачивается. И рисует, и рисует, и рисует… Буквы, а возможно, еще что-то. По позвоночнику идет вниз. На пояснице оставляет одно растянутое, жирными буквами выведенное слово и что-то незамысловатое на моей левой ягодице.
Склоняется, накрывает меня собой, опирается на руки, и я не могу не заметить, как они у него дрожат. Как от мышечной усталости или вроде того. Как у человека, который только что разгрузил вагон.
Опирается подбородком на мое плечо. Больно давит и, дотянувшись губами до уха, шепчет то же, что не менее сотни раз написал на моем теле.
Шепчет, наверное, столько же или больше.
Одно и то же слово. Кругом. В одно бесконечное «люблю». Путая буквы, но никак не теряя их смысл.
– Не сдерживайся больше, прошу… – шепчу как в горячке и, кажется, даже повторяю каждое слово по два раза, путаясь в слогах. Возможно, все, что сейчас вылетает из моего рта, это один путаный бред. Плевать. Он поймет. – Или я просто умру…
Чувствую, как приподнимает брови. Каким-то чудом понимаю, что это очередной невысказанный вопрос. Носом зарываюсь глубже в плед. Теперь-то уж точно мне этих речей и самому не разобрать.
– Трахни меня. Так, как тебе хочется. Пожалуйста, Влад. Пожалуйста, сейчас… Мне плевать, если кто-то услышит. Мне плевать, если кто-то увидит. Я так сильно люблю тебя, что мне нужно это. Сейчас.
Сейчас, сейчас, сейчас… Не краснею даже, давно весь красный.
Давно весь соленый.
Давно дрожащий.
Давно – его.
Выпрямляется, не забыв неторопливо вонзить зубы в мое плечо, и вдруг совершенно неожиданно хватает меня за волосы.
– Хочешь знать, как мне хочется?
Этот маниакальный горячий шепот когда-нибудь заставит меня кончить. Он просто будет разговаривать со мной так, а я спущу, не снимая штанов и не касаясь члена.
– Встань.
Тащит наверх, больно стискивая слишком короткие, чтобы наматывать на кулак, прядки, и действительно заставляет меня подняться, выпрямить дрожащие руки.
Шлепок по бедру неожиданный и обжигающий настолько, что вскрикиваю. И, кажется, лишаюсь остатков мозга, стоит ему снова открыть свой рот.
– И не смей сжимать зубы.
Второй удар слабее первого, но куда более звонкий. От него непроизвольно хочется сжаться. Обхватить его туже. Повести бедрами, задницей податься назад, почувствовать еще больше.
– Не смей. Я хочу тебя слышать.
Да-да… Как скажешь… Я тоже… Тоже хочу слышать. Тебя. Как ты дышишь, словно только что пробежал черт-те сколько.
Как сбиваешься с мысли. Как произносишь мое имя, насаживая меня, как на штырь.
Крепкий, горячий и пульсирующий.
Идеально подходящий для того, чтобы вбиваться в мое тело и делать ему охренительно. Делать ему очень, очень хорошо.
Боль стала совсем незначительной, скорее тягуче приятной, чем раздражающей. Боль стала очень правильной. Неотъемлемой частью процесса.
Проводит по моей макушке пальцами, ерошит волосы и, прежде чем убрать их, еще больше понизив голос, сделав его совсем прокуренным и шершавым, не просит даже, а, скорее, приказывает:
– Стой так. Упадешь только после того, как закончим.
Локти, и без того неверные, тут же подламываются, но, закусив губу, толчком выпрямляю их и больше прогибаюсь в пояснице.
– Вот так. Будь, хорошим мальчиком, Кирилл.
«Будь хорошим мальчиком». Будь хорошим, не как тот, из жнецовской сказочки. Ты любимый, Кирилл.
Ты нужный.
Ты единственный для него.
Будь. Хорошим. Мальчиком.
Циклюсь на этом и не знаю почему. Не стремлюсь понимать. На каждое движение его бедер – по слогу. На каждый толчок – по выдоху, что все громче, что перестают быть бесшумными от слова «совсем».
Что перестают быть отголосками стонов, когда он, поднырнув пальцами под живот, обхватывает еще и мой член.
Толкает меня вперед так, что я врезаюсь в его сжатый кулак, что головка проезжается по плотно прижатым друг к другу горячим и влажным, совсем как мои ладони, пальцам.
Толкает вперед. На коленях, кажется, навсегда отпечатается рисунок пледа, а спинка кровати оставит глубокую зарубку на стене.
Движения становятся глубже и жестче. Почти не выходит из меня, двигается, как поршень внутри. А по венам – не кровь, а ртуть уже. Не кровь, а жидкий, раскаленный металл. Дышать тяжело, словно в комнате больше сорока плюса. Дышать тяжело, словно я астматик со стажем, только что нажравшийся аллергенов.
А дышать… невозможно.
Только попытки откровенно жалкие симулировать. Только поскуливать уже, потому что на крик или хотя бы стоны нужны силы и воздух.
Потому что это Влад-Влад-Влад. С ним редко по-другому.
Катится градом пот. Руки, слабенькие мышцы которых не выдерживают, разъезжаются в стороны, и он валит меня на подушку сам следующим толчком. И вопреки своим же словам подняться уже не дает. Вжимает, надавив на затылок, в наволочку и, подняв бедра выше, ускоряется еще.
Я натурально давлюсь тканью, прокусываю ее, пачкаю слюной, напихиваю полный рот, чтобы не заорать.
Я давлюсь тканью… Сжимаю кулаки, и на глазах выступают крупные слезы. Потому что он, дождавшись первого сладкого спазма, прокатившегося по моему животу, дождавшись, когда мой член вздрогнет, дернется, готовый излиться, с силой пережимает его у основания.
Он не позволяет мне.
Не позволяет кончить.
И сейчас это реально весомый повод для того, чтобы со всхлипом уткнуться в подушку. Ощущая, как он сам, плотно сжатый моим так и не прокатившимся по всему телу волшебным спазмом, спускает в мою задницу.
Толчками, додрачивая, даже не вынимая, головкой размазывая остатки по не спешащей закрываться даже без его члена внутри дырке.
Ощущение обиды усиливается в разы, когда он еще и отстраняется, а потом пропадает куда-то. Лежу и боюсь пошевелиться, пытаясь понять, что вообще происходит.
Пытаюсь улечься нормально, не торчать уже как идиот с оттопыренной задницей, но его руки, появившиеся из ниоткуда, не пускают меня. Удерживают в таком положении, и, судя по их наклону, он явно не нависает сверху. А если нет, то…
Едва не верещу, как девчонка, когда кусает за наверняка покрасневшую от шлепков ягодицу. И тут же, поцеловав место укуса, кончиком языка ведет вниз.
И каким же глупым я был, когда думал, что дрожал до этого. Сейчас швыряет так, что я имею все шансы упасть с кровати.
Разбить голову и вырубиться.
И мне настолько нравится этот вариант, что, пожалуй, я бы еще и стукнулся посильнее. Все лучше, чем свалиться почти в настоящий обморок. Вспомнить бы как дышать. Вспомнить бы, что для того, чтобы умереть, нужно чуть больше, чем ловкий горячий язык, дразняще прошедшийся по ложбинке меж ягодицами.
Вспомнить бы… Что-нибудь.
Сердце бьется даже сильнее чем пару минут назад.
Сердце, что давно скатилось куда-то в живот, к хренам артерии оборвав. Иначе как объяснить горячую волну, омывающую ребра?
Иначе как?..
До последнего не верю, что он сделает это, а когда все-таки делает, едва не отключаюсь по-настоящему. Потому что от копчика до затылка прошивает слабым зарядом электричества, и волосы становятся дыбом, я уверен.
Не торопится, пока только дразнит, водит языком почти без нажима. Щекочет. Отстраняется, прикусывает за внутреннюю поверхность бедра и снова, погладив по пояснице, ныряет пальцами под живот.
Поглаживает его, оставляет ладонь чуть ниже пупка, чтобы головка моего члена касалась только костяшек пальцев. Чтобы иметь возможность обхватить его в любой момент.
Возвращается к прерванному занятию уже куда более серьезно на этот раз, не играя, а вылизывая, изредка толкаясь внутрь.
Я забываю про все свои обидки. Я забываю, как меня зовут.