- Спасибо.
Дерек без куртки - кожанка валяется на заднем сидении. Сегодня на нём чёрная футболка в облипку. На носу очки-авиаторы. Он излучает ту энергетику, которую обычно излучают ребята, рекламирующие мужское нижнее бельё в журналах типа “Космополитена”. Он отворачивается, выглядывая нужный поворот.
- Не за что.
Когда машина останавливается, оба остаются внутри.
Стайлз сжимает пальцами дверную ручку и думает о том, почему Хейл никогда не включает радио, а Дерек роется в кармане джинс, слегка приподняв бёдра. Извлекает неизменную “Мальборо”.
Стилински сухо сглатывает тошноту.
- Дерек… пожалуйста, ты не мог бы сегодня не…
Ему кажется, что если он почувствует хотя бы какой-то запах, его тут же вывернет наизнанку. Блевать при Хейле совершенно не хочется. Тем более, ощущение такое, что если он сейчас сделает это, в нём не останется ни единого органа.
Пачка тут же летит на заднее сидение. С Хейлом как-то… слишком просто.
Стайлз всё ещё чувствует - всё внутри напряжено. Собрано в нервный ком. Он складывает руки на панели над бардачком и утыкается в них переносицей, мечтая вырубиться и не врубиться больше никогда.
- Чувствую себя, как беременная женщина. Не уверен на все сто процентов, но если это такой же пиздец, то я удивляюсь, как человеческий род ещё в принципе не вымер.
- Ты вообще что-нибудь ешь?
Есть у Дерека такая особенность - задавать вопросы в лоб, без каких-либо наводящих или же ориентирующих фраз. Стайлз слегка поворачивает голову, упираясь теперь костяшками пальцев в свой висок.
- Да? - полувопросительно тянет он. - Ем.
- Не похоже.
И Хейл выходит из машины, не закрывая за собой дверцу.
В салон тут же проникает нагретый воздух, и Стилински окатывает мурашками от перемены температуры. Его взгляд залипает на раскинувшиеся в проёме двери холмы, и он против воли думает: “Я, вроде бы, собирался поговорить с Питером. Что я здесь вообще делаю?”
Хлопает багажник, едва ощутимо покачивается “Камаро”. Хейл возвращается с каким-то бумажным пакетом. Садится на водительское место и закрывает дверь. Когда достаёт бутылку воды и пару булочек, Стилински садится ровно, но не успевает и рта раскрыть, потому что бутылка с водой уже у него в одной руке, а булочка - во второй. Он хлопает глазами на невозмутимого Дерека, который уже закидывает полупустой пакет назад.
- Ешь.
- Меня тошнит.
- Потому что ты голодал грёбаную неделю? - голос Дерека похож на рык, и пальцы сами, против воли, начинают распаковывать выпечку из продуктовой плёнки.
- Я обблюю тебе машину.
- Вымоешь. А теперь ешь.
Когда Стилински осторожно, на пробу, откусывает от хрустящей булки, он с удивлением обнаруживает, что его не тянет тут же вывернуться наизнанку. Следующий укус - уже смелее. Неясно, где Дерек покупает эти штуки, но они оказываются просто охренительно вкусными и свежими. Стайлзу даже плевать на то, что почти всё его сидение теперь усыпано мелкими крошками.
- Ты идиот, Стайлз.
Тот не отрывается от еды. Что-то вопросительно мычит. “Почему?”, или “Какого фига?”, или “Ну и что?”. Говорить не может - запихивается с неожиданно-проснувшимся аппетитом.
- Хуже тебя выглядел только Питер. После того, как получил в морду пару зажигательных смесей.
Стайлз жуёт и громко глотает. Косится на оборотня, жмёт плечом.
- Чудненько. Из твоих уст это звучит почти как комплимент.
Остатки выпечки кочуют в рот, и раздаётся негромкий “пшик” открываемой воды. Даже вода вкусная. В чём фигов секрет - непонятно. Может быть, они заехали в какой-то бермудский треугольник? Бывают же такие треугольники в пустынях?
Вдруг здесь всё наоборот?
- Какого хрена ты не ел столько времени? - неожиданно-резко спрашивает Дерек.
- Потому что не хотел.
- Ты проглотил чёртову булку за полминуты.
- Из-за тебя, наверное. Ну, то есть. Я хотел сказать - под этим взглядом можно и череп себе раскроить тупым ножом. Не то что поесть.
Стайлз отставляет бутылку и вытирает влажные губы запястьем. Всего лишь кусок хлеба, а тошнота проходит. Это более, чем странно, кажется. Жаль, что головную боль так просто не уберешь.
- Тогда ещё один вопрос. Почему ты не спишь?
- О, боже, с чего ты взял…
- Ты себя видел?
Стайлз поднимает брови. Громко фыркает и отворачивается.
- Пф-ф-с.
Вот и разговор. Разве не этого ты хотел? Долбаная лекция, как будто ты не выполнил домашнее задание по сохранности остатков собственного здоровья.
- Мне не нужно себя видеть, чтобы понимать, что я выгляжу, как дерьмо, - Стайлз обращается к закрытому окну, за которым слепящими, почти белоснежными равнинами раскинулась пустыня. - Знаешь, Дерек. Поехали отсюда нахрен. Я устал. Мне нужно ещё попросить прощения у отца за то, что я вырос таким мудилой. Иногда я думаю: эм, чёрт, как же хорошо, что это конечная станция. Ещё большего придурка из меня было бы тяжело сделать через год или два. Кажется, я достиг максимальной амплитуды в этом. Ну, знаешь…
Повисает тишина, которая собирается и колет в носу.
Стайлз напряжён. Он бьёт себя по колену кулаком, как будто в такт этим ритмичным ударам текут его мысли. Или бьются о воспалённое сознание, как умирающие на суше рыбы.
- Я не силён в этом, - внезапно-серьёзно говорит Хейл, - и понятия не имею, что ты жаждешь услышать от меня. Но одно я могу сказать точно: тот, кто хоронит себя раньше времени - не стоит ни одного дня из тех, что он прожил до этого. Если не возьмёшь себя в руки, похеришь всё, что у тебя есть.
Сердце совершает медленный кульбит. Стайлз останавливает свои удары. Ему кажется, что он слышит звон, с которым разбивается. Стискивает пальцами переносицу. Потом отпускает. Сжимает их в кулаки - ему стыдно до жара в лице, потому что внезапное осознание того, что он тратит своё и без того быстро сгорающее время, практически выбивает кожаное сидение у него из-под задницы.
Он хочет упасть. Упасть и сильно удариться о дно.
Чтобы кто-то отмотал таймер на несколько делений назад. На пару лет - чтобы не позволить Скотту отправиться с ним в ту ночь на поиски половины трупа, или на пару часов - чтобы не говорить отцу всех тех слов, которые он сказал.
Пальцы холодеют от того, как сильно Стайлз их сжимает. У него уже болят глаза - так внимательно они смотрят сквозь оконное стекло. Повернуться к Хейлу страшно. Иррациональный страх, как будто на лице сейчас слишком много личного, подноготного.
Его голос не трясётся - просто слабый. Как будто человек стоит на крыше небоскрёба, а шквальный ветер задувает все его слова обратно в рот.
- Почему я, Дерек? - Господи, это самый низкий и трусливый вопрос на свете. Стайлз готов зашить собственный рот, который добавляет в довесок: - За что это досталось мне?
- Сначала казнь, потом приговор.
По спине пролетает табун мурашек.
Стайлз даже на мгновение забывает о своей головной боли - поворачивается к оборотню и таращится на него во все глаза. Тот только криво усмехается, откинув голову на кожаный подголовник. Его очки приподняты на лоб.
- О, нет, волчара. “Алиса в стране чудес”? Серьёзно? - голос слегка ошарашенный.
- Только не говори никому.
И с этой фразой почему-то огромный пузырь напряжения лопается.
Разрывается, исчезает. Впервые за последние добланые недели, затянутые в какой-то липкий кокон постоянного страха, боли, ожидания - хочется рассмеяться. Ещё и Дерек косится, приподнимая бровь так, словно приглашает улыбнуться вместе с ним.
Улыбка выходит слабой - лицо совсем разучилось совершать естественные движения губами за пару месяцев. Но она получается.
А улыбка Дерека - это что-то оглушающее. Стилински может поклясться.
***
Джон сидит в кабинете перед остывшей чашкой кофе и прижимает пальцы ко рту, поэтому, когда Стайлз появляется на пороге, он насильно заставляет плечи расслабиться, а дыхание - нормализоваться.
Он считает удары секундной стрелки за стеклянной полусферой старых часов.
- Пап.
Джон чувствует сильный спазм в горле и отворачивается, чтобы ползущий вниз угол губы не был замечен сыном. Но, кажется, он замечает. Потому что голос становится сдавленным, словно кто-то мягкой лапой наступает на голосовые связки Стайлза.
- Пап, пожалуйста… пойдём поужинаем.
Шериф Стилински смаргивает резь в глазах и на мгновение опускает голову, чтобы провести ладонью по окаменевшему за несколько часов лицу. Чтобы незаметно стереть влагу со щёк.
Стайлз с больно колотящимся сердцем смотрит, как отец поднимается со своего любимого стула и медленно идёт к выходу из комнаты. Он подходит всё ближе, но глаз не поднимает. Останавливается возле сына, поджимая губы.
Несколько мгновений смотрит воспалёнными глазами в покрасневшие глаза Стайлза, и тут же рывком прижимает к себе, зарываясь пальцами в мягкую ткань футболки.
На секунду оба застывают, и это не кажется нелепым объятьем, как иногда бывает. Скорее, это отчаянное неприятие всего того, что сгустилось чёрными тучами над домом Стилински.
Несколько ударов сердца Стайлз не шевелится, а потом поднимает руки и крепко обнимает отца в ответ. Что-то в нём с хрустом переламывается напополам.
- Прости меня, пап… - он жмурит глаза, потому что ему кажется, что, если он сейчас откроет их, то расплачется. Он не чувствует, что слёзы уже текут по его щекам, впитываясь в форму отца, которую тот так и не снял.
- Мы справимся, ребёнок.
- Прости, пожалуйста. Прости меня, - трясутся губы, и трясётся он сам.
Слёзы заливаются в рот, а плечи дрожат от всхлипов, которые он чередует с бесконечными извинениями. Но их будет мало, всегда мало. Столько дерьма было. Прости.
Прости.
Стайлз теряет счёт времени - он рыдает как никогда в жизни, уткнувшись носом в жёсткую нашивку на отцовской рубашке.
И слышит только “мы справимся”.
“Лежать в постели и вспоминать события прошедшего дня странно для меня. Улыбка Дерека не выходит из головы, и я вижу этому одно объяснение - не хочу верить, что он тоже жалеет меня. Он не должен быть таким. Дерек прав. Его слова накрепко засели в голове. “Сначала казнь, потом приговор”.
28.08.2013”
Глава 4.
***
“Я ненавижу искусственные цветы. Я ненавижу всё искусственное. Ведь, оказывается, так много обмана вокруг. Знаешь, что бы я сказал, если бы у меня спросили, какой совет я дам перед тем, как свалить отсюда? Никогда не присматривайтесь к тому, что вокруг вас. Разочароваться недолго, а жить с этим… грустно.