– Я хотела узнать, что госпожа будет на завтрак, – пробормотала хозяйка, стараясь опять поймать взгляд синеглазки.
– Мне все равно, спасибо, – тихо ответила девушка.
– Принесите ей кашу, выпечку и молоко, – распорядился брюнет, даже не интересуясь, есть ли все это у хозяйки. Хотя Сумеречные обладали магией, так что вполне возможно, мужчина ничего не спрашивал, потому что знал ответы.
Когда все указанное было на столе, девушка тихо вздохнула и медленно принялась за еду. Мужчины сидели неподвижно, хоть и расслабленно, и уходить, похоже, не собирались. Так что женщина разочарованно постояла и ушла в кухню, периодически оттуда выглядывая.
Но картина не менялась.
* * *
Оникс неторопливо пила молоко из большой кружки и смотрела в окно. Погода портилась, небо затягивалось темными тучами, обещая грозу. В обители, когда шел дождь, старая Марвея говорила, что это плачут Небесные Заступники, а когда гремел гром, что они гневаются, глядя на бесчинства людей внизу. Но даже в детстве Оникс не очень-то ей верила и совсем не боялась. Впрочем, девочку, выросшую в окружении мрачных стен из черного дерева, умирающих стариков и старух в масках, вообще трудно было испугать.
Так думала Оникс до встречи с аидом.
Она тряхнула головой, прогоняя эти мысли. Оникс заметила любопытный взгляд хозяйки, но слишком свежа в ее памяти была смерть кузнеца, пытающегося ей помочь, и потому рисковать чужими жизнями девушка больше не хотела. И старалась даже не смотреть на дородную, румяную женщину.
– Думаю, придется задержаться, – сказал аид. – Переждем грозу здесь.
Если Сумеречные и удивились, то виду не подали. Для мужчин, закаленных в боях, гроза не была препятствием. Ну гремит сверху да льет, не особо и беспокоит, плащ и капюшон – вот и все дела. Но удивляться или задавать вопросы аиду никто не осмелился. Решил задержаться – хорошо, им же лучше.
Хотя, конечно, все поняли причину их остановки. Эта причина сейчас с безучастным видом смотрела в окно, аккуратно отламывала тонкими пальцами кусочки сдобы и отправляла в рот. И каждый из них старался не облизываться и дышать не слишком шумно, глядя, как она это делает.
Сумеречные не знали, были ли это чары, или просто девушка была красива, но от ее присутствия у всех слаженно перехватывало дыхание, и каждый из них ловил себя на таких мыслях, которые очень старался скрыть от остальных, но сны всем четверым снились примерно одинаковые.
Оникс на заявление аида не откликнулась и головы не повернула, хотя нежданная остановка ее обрадовала. Тело все еще болело после скачки в седле, к тому же любая остановка продлевает ей жизнь. И дает еще один шанс.
Доев, она поднялась и по привычке, как в обители, понесла тарелку на кухню. Аид перегородил ей дорогу так быстро, что она только вздрогнула. Подняла на него испуганные глаза.
– Иди наверх, – приказал он.
Оникс молча развернулась, поставила тарелку на стол и пошла к лестнице. В своей комнате она походила из угла в угол, не зная, чем себя занять. На улице лил дождь, и в комнате стало темно и прохладно. Она застыла у окна, рассматривая водяные дорожки. Предательница-дверь даже не скрипнула, когда он вошел, так что Оникс уже привычно вздрогнула, ощутив обнявшего ее мужчину. Она вздохнула.
– Ты не можешь оставить меня в покое? – с тоской спросила она.
– Не могу, раяна, не могу. Меня тянет к тебе невыносимо. Ты должна быть благодарна мне. Мы сейчас не трясемся в седлах под ливнем, а находимся в тепле… и уюте.
– За что мне быть тебе благодарной? Если бы я не встретила тебя, сейчас я была бы дома. Как же я жалею о том дне! Жалею, что не оставила тебя подыхать!
– Тебе так хорошо удается меня злить, раяна. Говори еще.
Оникс осеклась, почувствовав его возбуждение.
Он скользнул ладонями по ее телу. Сжал ей грудь.
– Я хочу посмотреть на тебя, – тихо сказал он. – Разденься.
– Нет!
– Да. Ты будешь делать то, что я говорю.
– А то что? – с отчаянием спросила она. – Будешь бить меня? Или снова причинять боль?
Он рассмеялся.
– Нет, раяна. Тебе – нет. Я буду причинять боль другим, например, нашей славной хозяйке. Я могу сделать ей очень больно… Хочешь?
Оникс передернула плечами. Чудовище.
– Разденься, – снова приказал он и отошел, сел в кресло, вытянул ноги.
Оникс не поворачиваясь скинула сапоги, торопливо стянула жилет, рубаху и штаны. Застыла, все так же глядя в окно, но уже не видя дождя.
– Иди сюда.
Она резко повернулась и подошла, не поднимая глаз. Смотреть в его лицо девушке не хотелось. Он протянул руку, дернул ее на себя, усадил на колени спиной к своей груди. Оникс забилась.
– Ты меня возбуждаешь, – протянул он, – сделай так еще.
И она застыла, напряженно выпрямив спину и сведя колени. Аид распустил ей волосы, рассматривая прядки на свет, наматывая их на свою ладонь, пропуская через пальцы. Его дыхание учащалось, и Оникс дрожала от страха. Аид перекинул волосы ей на грудь, чуть нажал на спину, заставляя девушку немного наклонится вперед. Левой рукой он держал ее поперек талии, а правой водил по спине, там, где цвел лори. Ее цветок двигался за его рукой, перемещался, и Оникс было слегка щекотно, и она снова заерзала, пытаясь избежать этого прикосновения.
Аид за ее спиной издал тихий рык и опрокинул ее на себя. Руки в перчатках легли на ее грудь. Оникс старалась не смотреть. Она ненавидела его руки и эти черные перчатки, которые всегда были на нем.
– Поерзай еще, – выдохнул он.
Девушка тихо всхлипнула и чуть-чуть передвинулась.
– М-м-м, как сладко… – прошептал он. – Ты даже не представляешь, что я мечтаю с тобой сделать, сладкая раяна.
– Рада, что у меня не столь больная фантазия, – тихо отозвалась она. Он снова рассмеялся.
– Мне нравится твой язык. Как жаль, что я не могу применить его по назначению. Но мне пришлись по вкусу наши игры в воде. У меня для тебя… подарок.
Лавьер вытащил из кармана длинную нитку розового жемчуга – настоящее богатство. Оникс с отвращением отвернулась.
– Не нравится? А ты привереда, раяна. Тогда найдем этой безделушке другое применение.
Он сделал из нити петлю и стал медленно проводить ею по телу девушки. Жемчужины были гладкие, прохладные и рождали в теле приятное ощущение мягкости… нежности… неги.
– Тебе ведь приятно? – негромко спросил он.
Оникс не ответила, какая разница, что ей приятно? Он ведь все равно будет делать то, что хочет. А сейчас аид хотел забавляться… И помешать ему Оникс не могла.
Гладкие жемчужины скользнули по ее животу, а потом он отпустил петлю, и бусины упали вниз.
– Раздвинь ноги, – приказал он, – вот так…
Он пропустил жемчужную нить между ее ног и сдвинул их. Только теперь бусины лежали на ее самом чувствительном месте и глубоко между ее нижних губ и ягодиц. А потом он стал эту нить двигать. Вверх – вниз. Вверх – вниз. И снова. Гладкие бусины скользили, а по телу Оникс пошла сладкая тягучая волна.
– Вот так, раяна… вот так, – шептал он, прижимая к себе ее тело. – А теперь назови мое имя.
Вверх – вниз. Чуть быстрее. Чуть глубже. Оникс забилась, пытаясь вырваться. Но из его хватки вырваться было невозможно…
– Давай, раяна, назови.
– Ран.
– Еще раз.
– Ран…
– Добавь «я хочу тебя». – Он дышал тяжело, и Оникс чувствовала, как под ягодицами напряжен его член. Там словно все огнем горело, рвалось сквозь ткань штанов к ее телу.
Вверх – вниз. Оникс ненавидела жемчуг.
– Говори.
– Ран. Я хочу тебя.
– Да… – он не прошептал, простонал. Сжал ее сосок и задвигался, чуть насаживая ее на себя и не переставая двигать жемчуг. Оникс выгибалась от этой сладкой пытки и ненавидела уже и его за то, что он делает это, и себя, за то, что не может сопротивляться. – Скажи: «Ран, не останавливайся… Ран, еще…»
Оникс повторила.
Ран Лавьер кусал губы, чтобы не сорваться. Он снова не сдержался и пришел к ней. Знал, что это мучительно, что это лишь иллюзия близости, которая не удовлетворяла его и заставляла только мучиться, но все равно пришел. Он хотел видеть ее. Ее лицо, ее тело, хотел слышать ее стоны, ее дыхание. Хотел, чтобы она называла его по имени и желала близости… Он умел играть в эти игры, использовать для возбуждения не только руки и язык, но и другие предметы. И покупая в городе нить розового жемчуга, он уже знал зачем…
Только не учел, что играть с раяной, слишком опасно. Искушение так велико… Запретная игра, от которой он был не в силах отказаться. Он двигал нить и неосознанно прижимал ее все сильнее, мучаясь и ища разрядки, желая хоть какого-нибудь соприкосновения с ее телом. Хоть малейшего. Она лежала на нем, обнаженная, восхитительная, задыхающаяся от его ласк, а он не мог до нее дотронуться. Аиду хотелось завыть.
Вверх – вниз. И тело девушки выгибается дугой, она стонет, бьется, а он отбрасывает нить и с силой прижимает ее ягодицы к своим бедрам. Чуть отпускает и прижимает снова.
Это невыносимо.
Он быстро приподнял раяну, освободил член, положил между ними тонкий шелковый платок. И прижал ее к себе.
– Скажи… еще… раз.
Оникс повернула голову. Архар! Как же близко ее губы. Розовые, влажные, чуть раскрытые… Созданные для поцелуев. Такие манящие. Так близко… Невыносимо… Только бы сдержаться…
– Я. Тебя. Ненавижу. Ран, – раздельно сказала она, и он дернулся, забился ей в бедра, вжимая свой член в шелк платка, и зарычал, кончая, выплескиваясь мощной струей, глядя ей в глаза, в эти бесконечные омуты, полные отвращения.
Никогда в жизни Ран Лавьер не хотел так убить. Только не знал кого.
Глава 5
Аид уехал, приказав псам не выпускать девушку из дома. А сам запрыгнул в седло и умчался, даже не взяв плащ. Косые струи дождя хлестали, били в лицо, но он не пытался отвернуться. Напротив, желая оказаться в центре непогоды, в самом сердце стихии.
Он доскакал до края долины, туда, где бурлила река, остановил коня. Скакун раздраженно фыркал, не понимая странной прихоти своего хозяина, прял ушами.
Лавьер замер, закрыл глаза, погружаясь внутрь себя.
Он умел концентрироваться. Выбрасывать из головы все мысли и эмоции, отсекать ненужное не только от чужой души, но и от своей. И к своей он был еще более беспощаден, убивая в себе любую слабость с истовостью фанатика. Если бы он этого не умел, Верховный аид давно был бы мертв.
Когда у маленького Рана открылся дар, его отец, лорд Синих Скал, обрадовался. Будучи человеком честолюбивым и жестоким, он всю жизнь мечтал добиться высот, которые не мог одолеть в силу того, что не хватало у него на это ни разумения, ни сноровки. И всю свою злость лорд вымещал на домочадцах и многочисленных любовницах.
Ран не любил отца. Разве можно любить человека, способного бить кожаной плетью пятилетнего малыша? Собственно, в их семье никто никого не любил, как и в семьях почти всей знати. Браки заключались для выгодного обмена землями, для укрепления власти, для рождения наследников, в конце концов. Так что расти в обстановке полнейшего равнодушия и жестокости было нормальным для богатых детей.
Любить – удел простолюдинов. А богачи привыкли пользоваться.
Свою мать Ран почти не видел. Изнеженная брюнетка предпочитала проводить время в летней резиденции Лавьеров, в доме на озере, где был чудесный сад, благоухающий розами. И не менее чудесный садовник.
Когда Рану было шесть лет, он, будучи ребенком любознательным и непоседливым, залез на вишню посмотреть гнездо, что свил на ветвях пересмешник. И надо же было его матушке предаться играм с садовником, здоровым, крепким мужиком именно под этим деревом…
Несмотря на свою смышленость, ребенок не сразу понял, что именно происходит на утоптанной полянке. Зачем садовник стянул с себя штаны и тычет матушке в обнаженные бедра? Мужик задрал ей юбки, так что они упали, закрывая голову, и из-под желтых тканей лишь доносились странные глухие стоны.
Тогда мальчик сильно перепугался, что матушку убивают. А что еще мог подумать малыш, видя перекошенное лицо садовника и слыша рычание, что он издавал?
Конечно, это был странный способ убийства, непонятный… И в этом убийстве было что-то притягательное. К тому же матушка, похоже, умирать не спешила, напротив, лицо, выглянувшее из-за вороха тканей и рюшей, казалось на редкость… довольным. Маленький Ран никогда не видел матушку такой радостной, когда она смотрела на него. Обычно малышу доставались хмурые недовольные взгляды и поджатые губы. Леди Лавьер всегда была очень сдержанной в проявлении своих эмоций, никогда не ласкала и не обнимала мальчика, считая это лишним баловством. Зато сейчас малыш с изумлением наблюдал на ее лице такую гамму разнообразных чувств, которые он и представить не мог в своей чопорной и холодной маменьке. При этом она активно двигалась навстречу бедрам садовника и постанывала.
Шестилетний малыш никому не сказал об увиденном.
И еще долго сидел на ветке вишни, несмотря на то что тело давно затекло, а солнце уже окрасило горизонт красным заревом заката. Когда он вернулся, ему крепко влетело от старой няньки за то, что он весь день шлялся незнамо где.
А через два дня у мальчика открылся дар, и отец впервые в жизни посмотрел на отпрыска с гордостью, даже похлопал по плечу, как взрослого, и подарил свой кинжал. Матушка равнодушно улыбалась, и, глядя на нее, Ран видел перекошенное лицо садовника.
Утром малыша отвезли в Долину Смерти, в цитадель Сумеречных псов, где обучались мальчики с даром. В Синие Скалы Ран вернулся лишь спустя десять лет. К тому времени отец уже прирезал матушку, застукав ее на конюшне с задранными юбками, а сам погиб на охоте, глупо свалившись под копыта собственной лошади. Обе эти смерти почти не вызвали отклика в душе Рана, к тому времени он был уже ведущим у псов – юный и злой, беспощадный настолько, что даже наставники опасались с ним спорить. А сокурсники просто обходили десятой дорогой.
Все знали, что с Лавьером лучше не связываться. Его боялись. Его уважали. И им восхищались. Издалека.
* * *
Ран Лавьер поднял голову, подставил лицо под струи дождя. Тугие капли били по коже, хлестали по щекам. Аиду нравилось. В отличие от большинства людей Лавьер любил непогоду. Разгул стихии странным образом успокаивал его, а в водовороте бури он видел красоту. Он чувствовал ее как часть себя.
Теплые и погожие деньки, радующие нормальных людей, вызывали у Лавьера сонную зевоту и скуку. Он не понимал, как можно сидеть целый день на солнышке, грея бока под теплыми лучами, и получать от этого удовольствие? Впрочем, у него никогда не было времени на то, чтобы это попробовать.
Аид смотрел на тучи, в глубине которых мелькали молнии и зарождался гром, и напряженно думал. Подумать было о чем. За три оборота луны на него совершено четыре покушения, к счастью, неудачных.
Зато после последнего удара ножом он чуть не отправился к Сумеречным Вратам. Если бы не монахиня обители Скорби, что подобрала его…
Лавьер нахмурился, додумать не удалось. Потому что мысли снова сбились, а внутри заворочалось, закрутилось тугое желание вернуться, увидеть, прикоснуться… Почему его мысли постоянно возвращаются к ней? Сколько было в его жизни женщин – разных, красивых, восхитительных! И почему сейчас он не может вспомнить ни одного имени, вызвать перед мысленным взором ни одного лица? Перед глазами стояла лишь она. Ведьма…
Он закрыл глаза, раскрыл ладони, заставляя непогоду усилиться. Выть еще сильнее, сходить с ума, бесноваться и закручиваться вихрями, бить о землю палки и мусор, хлестать и рвать… Бессмысленная растрата магии, глупый поступок, который совершают лишь юнцы, впервые ощутившие дар. Но Лавьер первый раз за долгие годы позволил себе эту глупость и с усмешкой продолжал, ловя удовольствие от буйства стихии.
* * *
Когда аид ушел, поправив свою одежду и больше не посмотрев на девушку, Оникс вскочила, схватила с кровати покрывало, укуталась. И посмотрела на жемчуг, брошенный на полу. Даже она знала, что такая нитка стоила очень дорого, розовый жемчуг добывался только в далеком море на юге империи.
Оникс мечтала увидеть море. Всю свою жизнь она провела на скалах, где было прохладно даже летом. А на южном море, говорят, можно ходить совсем без одежды, настолько там тепло, или в тонких шелковых шальварах, которые легки, словно перышко, и раскрашены, как оперение дивной птицы-сан. Хотя, возможно, все это лишь байки.