Недавно Шаповалов попал в переделку. Он пробрался в деревню, где помещался немецкий штаб. Сидел, замаскировавшись, в яме, в пятнадцати метрах от штаба, и фиксировал в своей знаменитой тетради расписание смены постов возле штаба, местожительство офицеров и т. д. На вторые сутки своего пребывания он заметил, что прибыло крупное подкрепление с танками, и решил: надо немедленно известить об этом своего командира. Дожидаться темноты было долго, и он тронулся в обратный путь тут же, среди ясного майского дня.
Полз он отлично — только наблюдатель такой же зоркости, как он сам, смог бы его заметить. Но возле околицы поторопился, привстал. Часовой увидел его и дал сигнал тревоги. Под пулями Шаповалов укрылся в ближний лесок. Дело было слишком серьёзное — русский лазутчик в штабе, — и немцы сразу организовали облаву. Лес обложили со всех сторон. Шаповалов попал в ловушку.
Он укрылся так, как только он умел укрываться. Несколько раз немцы проходили рядом и не замечали его. Он думал, что к ночи немцы прекратят облаву. Не тут-то было! Едва он в темноте попытался тронуться в путь, как тут же напоролся на патруль.
Двое суток его ловили. Немцы обшаривали лес метр за метром и всё же не могли найти Шаповалова. Он часто менял своё место: то был он кучкой валежника, то прошлогодней листвой, то обвалившимся скатом земли возле ручья. Запас продуктов у него давно кончился. Он ничего не ел. Силы его стали слабеть.
Тогда он решил итти болотом: немцы не поставили там постов, потому что болотом нельзя было пройти.
Едва стемнело, он пополз. Ночь была светлая, лунная. Как только лазутчик достиг болота, так сразу увяз, едва выбрался.
— Выбрался и сижу. Что делать? Погиб да я только! Гляжу на болото, а оно светится на луне, — осока. Вдруг вижу — справа будто и не осока, а что-то позеленей — трава — у нас на севере она «ползунком» называется. Вспомнил я тут, что раз агронома возил, так он говорил, что, где «ползунок» на болоте, — там твёрдо. Ах ты, боже мой, думаю. Неужто правда? Неужели спасусь? И счастье меня взяло и озноб. Подтянулся я до этого «ползунка», руками упёрся — твердо!
Дальше ползу — твёрдо! Только она, окаянная эта трава, не прямиком идет, а мысками, островками. Что я тут претерпел, — сказать невозможно. То вязну, руками хлопаю, то опять на «ползунок» выбираюсь. Отдохну — и опять в болото. На рассвете выбрался и, как был чумазый, к командиру. Так верите, нет ли — меня не узнали: часовой стрелять хотел. «Сдурел, говорю, это я — Андрей Шаповалов». Не верит!
В общем — спасся.
Вот и всё, пожалуй, что можно сказать о лазутчике Шаповалове. Следует, впрочем, добавить, что ему 28 лет и что он пишет стихи в боевом листке взвода разведчиков.
М. Тевелев
РАССКАЗЫ О ИВАНЕ БОГАТЫРЕ
I
Все, что делалось ими в разведке до сих пор, было пустяками по сравнению с тем, что надо было совершить сегодня ночью. Иван Богатырь понял это сразу, как только они вышли из штаба.
— Ну? — спросил он Николая Долгова, останавливаясь у плетня.
— Мне нравится, — ответил Долгов.
— Святое дело, — подтвердил Богатырь.
— Только меня беспокоит, что это штаб дивизии, — сказал Долгов, — и что брать придется штабных офицеров... непривычно...
Богатырь нахмурился.
— Что и говорить, общество деликатное, шуму будет, я знаю!
Они замолчали, одновременно вытащили кисеты и стали сворачивать цыгарки. Но цыгарки крутились плохо. У Богатыря дрожали пальцы. Он всегда волновался перед делом, но зато потом становился удивительно спокойным.
Вдали, у самого моря, в голубоватой дымке спал город. Отсюда, с передовой линии, были хорошо видны белые домики его предместий. Степь, покрытая обильно выпавшей за ночь росой, казалась стальной и совершенно безжизненной, только справа, там, где находился противник, дымилось пожарище хутора. Вдруг далеко-далеко, на востоке, зазолотился горизонт. Земля как бы притаилась: стрекотнул в траве кузнечик и смолк, щебетнули в палисадниках птицы и замолчали.
Но хлопцы у плетня были безучастны к восходу. Они глядели на солнце и думали о ночи. Они ждали её со всем нетерпением молодости. Вот встанет она над землей — и двадцать пять отборных разведчиков перейдут линию фронта в тыл врага, к хутору, где, по имеющимся данным, находился штаб румынской дивизии. Двадцать два человека расположатся вокруг хутора, и только трое, во главе с красноармейцем Богатырём, должны бесшумно пробраться в самое здание штаба. Всё точно и просто. Но как это на самом деле трудно, об этом знают одни лишь разведчики.
Ещё совсем недавно Богатырь был только пулемётчиком. Он пришел воевать вместе с тем самым пулемётом, который ему пришлось ремонтировать на курсах оружейных мастеров при одесском пограничном отряде, где Богатырь учился. Работа пулемётчика нравилась Ивану: пустит очередь — и пой «со святыми» целому десятку колбасников. Но Богатырю этого было мало. Когда наступало затишье между боями, томило безделье. Спал он мало, пустые ночи тянулись до бесконечности. И он стал разведчиком.
Три месяца Богатырь ходил в учениках. Учиться надо было многому — и говорить шопотом, и бесшумно двигаться, и свистеть, и ползать так, чтобы ни один чорт тебя не приметил.
— Всё в тебе должно быть втрое больше хорошего бойца, — говорил сержант Сундуков, прославленный разведчик, «артист» своего дела. — Хороший боец хорошо стреляет, а ты стреляй лучше его втрое. Хороший боец смел, а ты будь смелее его втрое. Вот и соблюдай пропорцию.
Помогла служба на границе, умение воевать в одиночку, слушать, терпеливо ждать, а если надо, действовать мгновенно. И в июльское утро у плетня стоял уже не ученик, а опытный разведчик Иван Богатырь со своим неразлучным напарником Николаем Долговым.
Ударила немецкая пушка. Снаряд курлыкнул над головой и разорвался далеко позади в городском предместье. Утро наступило.
— Пошли, — сказал Долгов Богатырю. — До ночи надо выспаться.
Они вошли в землянку, улеглись на нары, устланные сухой кукурузной листвой, но заснуть не могли. Сначала они курили до одури, одну цыгарку за другой, без остановки. Потом Богатырь стал рассказывать про то, как он работал токарем на паровозоремонтном заводе в Днепропетровске, как его там несколько раз премировали наперекор одному человечку, с которым он цапался каждый день. И хотя Долгов не раз слышал все эти рассказы, он лежал молча и не перебивал товарища. Богатырь говорил и через каждые пять минут поглядывал на часы. Ночь! Придёт ли она когда-нибудь?
Ночь всё же пришла. Темень над степью стояла такая, хоть глаза выколи. Темень — хорошо! И то, что ветер шелестит травой, — тоже хорошо. Лучшей ночи для разведки не выдумаешь.
Богатырь полз глубокой лощинкой рядом с командиром группы лейтенантом Фурсовым, позади, на равном расстоянии друг от друга пробирались остальные разведчики. Люди ползли так бесшумно, что просто душа радовалась: ни камешек не покатится, ни сучок не треснет. Теперь Богатырь был уже спокоен — день, полный волнений, остался позади.
Штаб румынской дивизии, куда шли в «гости» разведчики, стоял километрах в двенадцати от переднего края.
Разведчики перешли линию фронта на стыке двух неприятельских полков, миновали вражеские землянки и лощиной выбрались к просёлочной дороге; отсюда до штаба дивизии оставалось ещё километров шесть.
— Пора добывать пропуск, — сказал лейтенант.
Вся группа осталась в высокой траве, а Богатырь и Долгов, знавший румынский язык, подползли к самому просёлку и залегли. Мимо прошли двое румынских солдат, охранявших дорогу. Богатырь дал знак Долгову, и они поползли вслед за патрульными. Это была трудная, изнурительная прогулка, и, как на зло, навстречу ни живой души. Долгов слегка занервничал, но Богатырь был спокоен. Он знал одно: надо добыть пропуск, и, если придётся, будет пробираться ползком и двадцать километров. Можно было, конечно, дойти до штаба без пропуска, но Богатырь любил рисковать только в деле, а не по дороге к нему. Наконец, судьба всё же улыбнулась разведчикам. Где-то на повороте дороги скрипнула повозка. Караульные вскинули ружья и крикнули: «Стой!». Повозка остановилась, чуть заметная во мраке. Теперь нельзя было зевать. Богатырь и Долгов подползли к повозке вплотную.
— Пропуск? — спросил один из патрульных.
— Палаш, — шопотом отозвался повозочный, — отзыв?
— Примария, — чуть слышно произнёс патрульный.
Но и этого шопота было достаточно для чуткого уха Долгова.
К хутору группа разведчиков добралась в полночь. До восхода луны оставалось не так уже много времени — надо было спешить. Пока всё шло как нельзя лучше. Домик, в котором помещался штаб, был бесшумно обложен со всех сторон. Богатырь и Долгов рассматривали его лёжа, снизу, потому что в темноте на фоне неба контуры его выделялись чётче. Дом был как дом, очень обыкновенный, несложный. На углу маячила фигура часового.
— Часовой здесь ни к чему, — шепнул Богатырь Долгову.
— По-моему — тоже, — ответил Николай.
— Я бы предпочел, — сказал Богатырь, — чтобы на его месте стоял свой парень.
— Дам своего парня, — ответил лейтенант Фурсов, когда Богатырь доложил ему о часовом.
По знаку лейтенанта вперёд выполз плечистый боец.
— Теперь всё в порядке?
— Всё, — ответил Богатырь.
— Начинайте... Счастливо.
Богатырь поднялся, за ним поднялись Долгов и ещё один боец, и втроём, не таясь, двинулись они во весь рост прямо к штабу. Богатырь шёл впереди, небрежно насвистывая мелодию какой-то солдатской песенки.
...В штабной комнате было душно, и дверь стояла полуоткрытой. У стола, на котором горела керосиновая лампа, сидел румынский майор. У стены, на топчане, сладко похрапывая, спал в одежде второй офицер.
Долгов сильным ударом оглушил майора. Офицер пошатнулся. Николай Долгов подхватил его одной рукой, другой, свободной, быстро достал из кармана стальные браслеты, и не успел майор очнуться, как браслетные замки щёлкнули на его руках и во рту очутился надёжный кляп из кострицы.
Когда с майором было кончено, Богатырь улыбнулся.
— Красиво, — сказал он.
В его устах это было высшей похвалой. Он любил, когда люди красиво делали свое дело.
Теперь оставался спящий офицер. Богатырь склонился над ним и осторожно перевернул его на бок, чтобы заложить за спину руки. Офицер промычал что-то во сне и мотнул головой. «Силён спать», — подумал Богатырь, вытащил из кармана браслеты и защёлкнул их на руках офицера. Румын проснулся. Мутными спросонья глазами глядел он на Богатыря. Взгляд его скользнул к столу и остановился на майоре. Г лаза офицера расширились, губы разомкнулись для крика.
— Браток, не торопись, — спокойно предупредил его Богатырь и сунул ему в рот большой клок кострицы.
Не теряя времени, разведчики принялись за ящики стола. В сторону летели чистые листки бумаги, отбирались только те, на которых было что-нибудь написано. Потом Богатырь с Долговым перешли к шкафу. Они раскрыли дверцы и увидели на полках чинно расставленные папки.
— Это товар! — крякнул Богатырь.
— Попробуй, унеси его, — сказал мрачно Долгов.
Богатырь окинул взглядом папки. Их было очень много; они стояли плотно прижатые друг к другу, с аккуратными наклейками на корешках.
— А знаешь что, — сказал Богатырь, — давай отбирать по датам. Которые поновее, те и заберём.
На самой верхней полке Богатырь нашёл ярко-желтый кожаный портфель.
— Это что? — спросил он у Долгова, вытаскивая из портфеля бумаги.
Долгов перелистал бумаги.
— Личное дело командира дивизии!
Все было кончено. Богатырь в последний раз окинул комнату.
— Пошли, — сказал он офицерам, махнув пистолетом. В эту минуту Ивану страстно захотелось, чтобы, вот здесь, в комнате штаба румынской дивизии, в этом зверином логове врагов, увидели бы его, Ивана Богатыря, старший лейтенант Денисов и отец. Отец кашлянул бы и сказал: «Хорошо носишь фамилию», а вот что сказал бы Денисов, лейтенант пограничных войск, отдавший пятнадцать лет жизни границе, учитель Ивана? Пожалуй, он бы только улыбнулся и бросил своё излюбленное: «Шагай, шагай, чекист». «Где он сейчас, — подумал Иван, — жив ли?»
Волоча за собой перевязанные бечевками папки и подталкивая пистолетами офицеров, разведчики осторожно спустились с крыльца во двор. После светлой комнаты глухая темень окутала их, но натренированные глаза быстро освоились с мраком. Кругом было тихо, сонно.
Минут через тридцать группа разведчиков двигалась по просёлку к переднему краю. Офицеров вели в середине.
Всходила луна. Она тяжело, заметно для глаза, взбиралась всё выше, и вскоре зеленоватый свет её разлился по степи.
Когда разведчики прошли уже три километра, в штабе дивизии спохватились. Рота румынских солдат бросилась вслед за разведчиками. Вспыхнул в степи автоматный огонь. Отстреливаясь, разведчики отходили, но румын было во много раз больше. Они окружили разведчиков и стали сжимать кольцо. Группе пришлось залечь в круговой обороне.
Шел неравный бой.
Лейтенант Фурсов подполз к Богатырю и тронул его за плечо.
— Ваня, — сказал лейтенант. — Бери с собой кого хочешь, пробейся к нашим и скажи — нуждаемся в помощи.
— Понятно, товарищ лейтенант, — ответил Богатырь.
— Кого берёшь?
— Долгова.
— Ладно, действуй.
Пробраться незамеченными сквозь цепь — об этом не стоило и мечтать. Надо подползти как можно ближе к румынам и кинжалами проложить себе дорогу.
Они ползли, прижимаясь к земле, почти сливаясь с нею. Ещё один метр, ещё... ещё...
Враги заметили Богатыря и Долгова лишь тогда, когда те выросли перед ними впритык. Румыны уже не могли стрелять.
Увёртываясь от ударов прикладов, Богатырь и Долгов били ножами. Они дрались молча, румыны — крича и ругаясь. Наконец, Богатырь сделал рывок вперёд, остановился на одно мгновение и почувствовал, что вокруг него никого нет.
— Коля! — крикнул Иван.
— Здесь! — отозвался Долгов.
Они бежали, петляя по степи, в них стреляли, но они точно не слышали выстрелов. Богатырь несколько раз падал, но быстро вскакивал, обрывая высокую путавшую ноги траву. Потом они выбрались на какую-то стёжку и на секунду остановились. Больше никто не стрелял. Бой шёл далеко позади.
Богатырь оглядел себя. Фуражки на голове не было, вместо обмундирования болтались клочья. У Долгова было не лучше.
На часового разведчики наткнулись нежданно-негаданно. Он вынырнул из-за высоких кустов и окликнул. После всего пережитого пароль выскочил из головы. Они попытались вспомнить его, но не смогли; да и нужен ли он был им сейчас, когда из штаба румынской дивизии, вероятно, успели уже сообщить по всем подразделениям, что в тылу действует группа советских разведчиков. Пароль, наверное, заменён другим.
Богатырь и Долгов бросились в сторону. Часовой выстрелил. Заголосили свистки. На дороге замелькали тени бегущих людей.
— Погоня! — крикнул Богатырь.
Только потом разведчики узнали, что наткнулись на командный пункт румынского батальона.
Перепрыгнув через кусты, они свернули в молодую посадку деревьев. Посреди аллеи стояла немецкая танкетка. Люк её был открыт. Богатырь подкрался к машине и прислушался, — внутри было пусто. Погоня приближалась. Уже ясно слышны были голоса.
— Давай, забирайся! — приказал Богатырь своему напарнику.
Разведчики осторожно опустили за собою люк и крепко-накрепко завинтили его. В танкетке было темно, тесно и сильно пахло бензином. Друзья сидели, не шевелясь, затаив дыхание. Не прошло и минуты, как погоня была уже возле танкетки. В танкетку постучали. Стук по броне гулко отдался внутри. Кто-то попытался приоткрыть люк. Богатыря обдало жаром. Вдруг они догадаются, что люк закрыт изнутри? Люк дёрнули ещё раз. Долгов зевнул и завозился.
— Какого черта стучите? — спросил он по-румынски.
— Эй, приятель! — донёсся снаружи голос, — тут бежали советские разведчики...
— Ну, и ищи их, — ответил Долгов, — а спать не мешай, — и выругался. Это сразу подействовало. Солдаты заговорили шопотом и побежали прочь.
Переждав, Богатырь приоткрыл люк и высунулся наружу. Вокруг было тихо. Он хотел было уже вылезть из танкетки, но вдруг юркнул обратно в машину. Ещё на заводе он знал моторы, во время войны любил посматривать, как возятся со своими машинами танкисты, и даже сам пробовал водить машину.