– Думаешь, они и правда...
– Ничего я не думаю, – сказал Лаврик. – Думать в такой ситуации – дело заведомо безнадежное. Конкретика нужна...
Глянув в окно, Мазур тихо выругался: трое стражей порядка вывели из домика Веру и Вадима, окружив их с трех сторон. Дежуривший у калитки торопливо ее распахнул, открыл боковую дверцу «Уазика». Вера с Вадимом остановились, что-то говорили, мотали головами – но в конце концов их не грубо, однако непреклонно, все же заставили влезть в машину, и «Уазик» укатил.
– Арестовали... – сказал Мазур.
– Строго говоря, пока что задержали, – сказал Лаврик.
– Но надо же что-то делать!
– Вообще-то надо, – сказал Лаврик. – Но вот пороть горячку не надо. Даже если мы кинемся в горотдел и начнем махать «мурками», и их не выручим, и сами безнадежно засветимся. Вернется дядя Гоша, обговорим то и это. К тому же надо подождать, пока нас на допрос стаскают в качестве свидетелей. Из тех вопросов, что будут задавать, кое-какая малость прояснится... Их, конечно, закроют – но, в конце концов, не в сырое подземелье с крысами... Горячку пороть нельзя, Кирилл... Тс!
Мазур обернулся. В дверном проеме стояла тетя Фая, выглядевшая испуганной, подурневшей.
– Ребята, что случилось? – спросила она ломающимся голосом. – За все лето, сколько людей жили, у меня первый раз такое...
Теперь, когда Мазур знал, что это за персона, больше всего хотелось послать ее в семь этажей с мезонином, но ничего не поделаешь, приходилось и далее изображать ничего не подозревающего курортника.
– Наркотики нашли, – сказал он.
Тетя Фая натуральным образом всплеснула руками:
– Да быть не может! Приличные люди, ничуть не похожи...
– Однако ж нашли вот... – сказал Лаврик.
– Бедные, за две тыщи километров от дома... Вот что, – сказала она решительно. – У меня тут есть подруга, а у нее муж адвокат. Я к ней сейчас схожу, может, посоветует что толковое... Я сама и понятия не имею, что в таких случаях делают...
– Да и мы тоже, что досадно, – сказал Лаврик.
– А может, с Гошей потолкуете? Он человек опытный, да и знает здесь всех...
– Это мысль, тетя Фая, – сказал Лаврик с энтузиазмом. – Как только домой вернется.
– Ну, а я прямо сейчас схожу...
Она проворно ушла в лом, минут через пять появилась уже в платье вместо домашнего халата, с хозяйственной сумкой в руке, хлопнула калиткой и вскоре скрылась за углом.
– Добрая душа, – сказал Лаврик, кривя губы. – Как-то сразу поверила, что приличные молодые люди тут ни при чем... Близко к сердцу все приняла...
Мазур покосился на него:
– И какой тут подтекст?
– А никакого пока что, – сказал Лаврик. – Не знаю я, какой должен быть подтекст... Утро вечера мудренее – вот и все, что я сейчас сказать могу... Оба мы из одного были вылеплены теста, не осталось от того ни подтекста, и ни текста... Одним словом, ждем дальнейшего развития событий, которого просто не может не последовать...
...Лаврик частенько, даже когда игра шла с открытыми картами, изображал ангела небесного, милого и кроткого. Капитан Приходько, напротив которого уселся Мазур, явно придерживался противоположной тактики, нисколько не пытался сделать более благообразной свою довольно брутальную физиономию с тяжелой челюстью. На ней большими буквами читалось: «Ну да, волкодав я, и что? Ты на свободе ходишь, очкастый, только потому, что весомых улик против тебя нет...» В свое время Мазуру с Лавриком пришлось три вечера просидеть за рюмочкой с милейшим на вид стариканом, начавшим служить еще в ОГПУ в двадцать шестом и ухитрившимся пережить все чистки и реформы, периодически сотрясавшие контору, и выйти в отставку уже подполковником КГБ в шестьдесят первом. Крайне неприятный оказался тип, но столько интересного – особенно для Лаврика – рассказал, что они бы его и дольше терпели. Так вот, упоминал как-то дедушка, что у них одно время ходила милая такая шутка: «Осужденный – это которого арестовали. А те, которые по улицам еще ходят, те все – подследственные». А впрочем, и Лымарь приговаривает, что все люди делятся на две категории: больные и необследованные. Профессиональная деформация личности, учено выражаясь...
– Распишитесь вот здесь, – сказал капитан. – О том, что предупреждены об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Так... Мазур Кирилл Степанович, пятьдесят второго года рождения, образование – высшее, партийность – кандидат в члены КПСС, под судом и следствием не состояли... Давно знакомы с Еремеевыми?
– Неполных три недели, – сказал Мазур. – Мы приехали, а они у хозяйки уже жили пару...
– Это несущественно. Пишем – неполных три недели. А точнее можете?
Мазур старательно припомнил:
– Восемнадцать дней. И сколько-то часов... Это вспоминать?
– Не нужно. В каких отношениях находились?
– Можно сказать, в приятельских. На пляж вместе, на рыбалку...
– Пишем – в приятельских. Были случаи, чтобы кто-то из Еремеевых в вашем присутствии употреблял наркотики?
Мазур подумал и сказал, не особо и задираясь:
– Может быть, вы сформулируете понятие «употреблять наркотики»? А то я ведь в этих делах не специалист...
– Вы же должны помнить ту коробочку с пастообразным веществом коричневого цвета.
– Помню.
Приходько терпеливо, даже чуточку нудновато пояснил:
– В данном случае «употребление наркотиков» означает, что они либо могли... ну, скажем, черпать ложечкой вещество и глотать, либо курить его, как табак.
– Ничего такого при мне не происходило, – сказал Мазур.
– А вам они не предлагали употребить опий тем или иным способом?
– Не случалось, – сказал Мазур.
– А не бывало, чтобы из их окна тянуло необычным запахом? Не похожим на обычный запах горелого?
– Я, честно говоря, как-то не принюхивался, – сказал Мазур. – Но если запах, как вы говорите, необычный, запомнил бы. Не было никаких необычных запахов. И вообще, я никого из них ни разу не видел под воздействием наркотика.
Приходько глянул на него с явным интересом:
– А вы что, хорошо знаете, как выглядит человек, находящийся под воздействием наркотиков?
– Насмотрелся.
– Где это, интересно?
– Я только что из дальнего плавания, – сказал Мазур. – Два месяца плавали, в основном были в Индийском океане. Часто бывали в портах. Вот там и насмотрелся...
Приходько хмыкнул:
– Вы же только что сказали, что не специалист в «этих делах». И попросили сформулировать понятие «употреблять наркотики».
Вот тут он меня подловил, Анискин хренов, подумал Мазур. Ну и что? Вряд ли это под дачу ложных показаний подведешь...
– Я имел в виду данный конкретный случай, – сказал Мазур.
– Понятно... И где именно вы наркоманов видели?
– Да портах в пяти, – оказал Мазур. – Долго перечислять. Конечно, если для протокола и это требуется...
– Не требуется. Они там тоже употребляли опий? То есть тогда вы могли не знать, как опий выглядит, но теперь-то знаете.
– Да нет, – сказал Мазур. – Они там крутили самокрутки с чем-то наподобие табака, только или зеленого цвета, или бело-желтого, хлебали какую-то гадость, корешки жевали, про которые местные мне говорили, что это наркотик... Опия не было.
– То есть это были другие виды наркотиков. Правильно?
– Правильно, я думаю, – сказал Мазур.
– У нас есть свои справочники, – сказал Приходько. – В том числе и по наркотикам. Там написано, что разные виды наркотиков оказывают разное действие, а значит, и человек со стороны выглядит по-разному. Опийных наркоманов вы до этого видели?
– Нет.
– Ну вот, – удовлетворенно сказал Приходько. – Значит, не можете утверждать, что оба супруга – или кто-то один из них – никогда не находились под воздействием опия. Правильно?
– Правильно-то правильно, – сказал Мазур. – Но формулировка такая мне не нравится.
– Предложите свою, – сказал Приходько. – Имеете право. Все должно быть записано с ваших слов.
Мазур немного подумал:
– Я бы сказал так... Вы запишете точно?
– Обязан.
– Никогда не видел кого-то из них в каком-то необычном состоянии, не похожем на обычное поведение человека. Выпившими видел, мы несколько раз вместе выпивали, но это совсем другое...
– Запишем. В каком-либо необычном состоянии...
– А вдруг это и не опий? – спросил Мазур. – А что-то похожее?
Приходько усмехнулся уголком рта:
– Кирилл Степанович... Есть акт экспертизы. Данное вещество представляет собой опийную массу... причем очень высокого качества, то есть практически не разбавленную, – он снизошел до объяснения: – Видите ли, торговцы наркотиком ради извлечения прибыли...
– Бодяжат, – кивнул Мазур. – Тальк подсыпают и все такое прочее... В детективах читал и в кино видел.
– Что-то я не помню у нас таких детективов и фильмов, где показывался бы этот процесс. Наркомания у нас как социальное явление отсутствует.
– Так я и не о наших говорю, – сказал Мазур. – Об иностранных. За границей насмотрелся и начитался...
– Понятно. Так вот, изъятый у супругов Еремеевых опий – очень высокого качества, практически «чистяк».
– А это само по себе – какое-то дополнительное преступление?
– Нет, – сказал Приходько. – Я вам просто объясняю: это именно что наркотик. Что еще... При вас кто-нибудь передавал кому-нибудь из Еремеевых какие-нибудь свертки, пакеты?
– Ни разу.
– Кто-нибудь из них вас когда-нибудь просил забрать у кого-нибудь сверток, пакет?
– Никогда.
– Ну что же... Прочитайте и подпишите вот здесь: «Мною прочитано, с моих слов записано верно».
Мазур прочитал недлинный текст, занимавший три четверти казенного бланка. Придраться было не к чему. Расписался, на оставшемся пустом месте поставил размашистый «знак Зорро». Приходько сказал без выражения:
– Под судом и следствием не состояли, но знаете, что нужно делать в таких случаях... Я вам и объяснить не успел...
Ну не рассказывать же ему, такому душевному, что Мазур в курсантские годы дважды оказывался в милиции за обычные молодые художества вроде драки на танцах? Оба раза удавалось открутиться, но протоколы оба раза пришлось подписывать, вот и запомнил «знак Зорро».
– Я два месяца назад был свидетелем аварии, – сказал Мазур. – Не забыл еще...
Приходько все так же скупо усмехнулся:
– Свидетели аварии просто ставят свою подпись в протоколе, составленном сотрудником Госавтоинспекции, отдельного протокола не составляется... Ну что же, Кирилл Степанович, я вас больше не задерживаю. Если еще раз понадобитесь – вызовем.
– А можно узнать... – сказал Мазур. – Вы так и будете их держать под арестом?
– Это не арест, а задержание, – сказал Приходько. – Да, задерживать мы их будем и дальше, статья такая. Тяжелая.
– А... передачу там... можно?
– Это уже не ко мне. Обратитесь в дежурную часть, там вам объяснят порядок.
И недвусмысленным взглядом посоветовал выметаться. Мазур вышел, спустился по четырем ступенькам низкого крылечка, свернул направо, прошел с квартал, распахнул дверцу стоявшего на обочине немощеной улицы «газика» дяди Гоши. Сел на заднее сиденье – передние занимали дядя Гоша с Лавриком.
Оба обернулись:
– Ну что?
Мазур рассказал кратенько, благо и рассказывать было особенно нечего.
– Стандарт, – хмыкнул Лаврик. – У всех то же спрашивал... Пока тебя не было, адвокат подходил. Самое занятное, оказалось, у Фаины в самом деле есть подруга с мужем-адвокатом. Он тут немножко покрутился, кое-что выяснил. В большом городе, скорее всего, не удалось бы, но при здешней патриархальности... Короче, на баночке нет отпечатков ни Веры, ни Вадима, вообще ничьих отпечатков нет, словно с ней обращались исключительно в перчатках. Анализы брали у обоих. Следов наркотика в организме нет.
– В общем, дело дохлое, – сказал дядя Гоша. – В суде развалится на раз. В особенности если ушлый адвокат Фаину подучит сказать, что эта стопка газет-журналов от прежних жильцов осталась...
– Вот только до суда черт знает времени пройдет, а им сидеть, – сказал Мазур. – Дядя Гоша, вы ж тут знаете все и всех... Что, ничего нельзя сделать?
– Ну почему, – сказал дядя Гоша. – Можно. С Омельченко – с начальником милиции – мы вась-вась.
– Из правильных?
– Как тебе сказать, Кирилл... С кое-какими изъянцами, но все ж скорее правильный, чем нет. По такой вот мелочи я бы с ним договорился. Если поговорить по-хорошему, объяснить, что дело предельно дохлое... Да и Вадим все сделает по правилам...
Они с Лавриком обменялись понимающими взглядами, Мазур представления не имел, о чем речь, но спрашивать не стал, подозревал, что могут и не ответить.
– Так что? – спросил дядя Гоша. – Иду к Омельченко? Ты банкуешь, Костя, не я. Я приказа жду...
– Приказ будет, – сказал Лаврик. – К Омельченко ты не идешь, – он повернулся к Мазуру. – Это ты Кирилл, идешь... вон к тому телефону-автомату. Я отсюда вижу, что у него трубка не оторвана, ничего не вывернуто... Звонишь Мише, просишь срочно встретиться и излагаешь ситуацию. Мы, сколько бы времени ни прошло, ждем тебя тут, в машине... разве что у тебя, дядя Гоша, срочные дела? Тогда я один на той вон лавочке обоснуюсь.
– Да нет особых дел, – сказал дядя Гоша. – Посижу. Получается, это и мои подопечные тоже, не только ваши...
– Кирилл, давай в темпе, – сказал Лаврик. – Двушки есть?
– Найду, – сказал Мазур и вылез.
...Миша, прислонившись плечом к темно-вишневой «Волге» босса, слушал Мазура внимательно, с обычным бесстрастным видом.
– Интересно, Кирилл Степанович... – сказал он, когда Мазур закончил. – Кто ж их навел-то?
Действительно, подумал Мазур. Подкинули опий, или Вадим с Верой в самом деле балуют еще и этим – кто-то должен был навести. Если допустить, что они уже здесь купили, – мог и продавец.
Но не станешь же Мишу расспрашивать, как тут обстоит с торговлей опием – даже если что-то знает, промолчит. Мазур для них, в конце концов, не более чем шестерка наемная, разве что обращение культурнее, чем с Жорой...
– Ну ладно, – сказал Миша. – Не моего ума дело, поеду посоветуюсь с кем надо... Вас никуда не подбросить по дороге?
– Да нет, мне тут пешком близко... – сказал Мазур.
На обратном пути он успел кое-что обдумать. Когда он сел в машину, дядя Гоша переехал на другую сторону улицы, проехал почти квартал и остановился там, откуда здание городской милиции просматривалось прекрасно.
Ждали около получаса. Потом появилась знакомая темно-вишневая «Волга», лихо затормозила, встала параллельно крыльцу, и из нее вылез Горский, вошел в здание – степенно, неторопливо, по-прежнему вальяжный и весь из себя представительный.
– Дядя Гоша, – сказал Лаврик. – А Горский может договориться с этим вашим Омельченко?
– Не хуже меня, – сказал дядя Гоша. – Старый знакомый. Рыбалка, коньячок на даче, всякое такое... Речь, в конце концов, идет о мелочевке, да еще такой, что в суде заведомо рассыплется...
– Послушайте, – сказал Мазур. – А вдруг это очередной ход наших сексуально озабоченных? Может он придумать какой-нибудь финт, чтобы выпустили одну Веру? Тогда им и карты в руки...
– Не знаю, врать не буду... – сказал дядя Гоша. – Умный человек всегда может что-то придумать, а Иваныч – мужик умный...
– Вот и посмотрим, – сказал Лаврик.
– Ага, – фыркнул дядя Гоша. – Потому ты и не меня пустил, Горского предпочел?
– Ну да, – безмятежно сказал Лаврик. И повторил: – Вот и посмотрим.
Горский пробыл в здании минут двадцать. Вышел столь же степенный, с бесстрастным лицом, так что невозможно было определить, чем закончилась его миссия. Сел в машину, и она тут же отъехала.
– Вот и думай теперь, чем кончилось...
– А что тут думать, дядя Гоша? – сказал Лаврик. – Сидим и ждем. Если через полчаса не выйдут, придется тебя запускать, как орудие главного калибра... Омельченко знает, кто ты такой не снаружи, а внутри?
– Знает. По должности знать обязан. Мало ли что мне потребуется от доблестной милиции...