- Тогда что такое похоть?
- Ты задаешь прекрасные вопросы. Это вопросы молодой девушки, которая не кусает себе губы.
- С этого момента я буду кусать свои губы.
- Я знал, что именно так и поступишь. Не хочешь узнать ответ на свой вопрос?
- О похоти? Ага.
- Пойдем в святилище. Там ты можешь присесть.
- Я не против послушать стоя.
- На тебе военные ботинки.
- Они удобные.
- Где юная леди в Уэйкфилде, Коннектикут, купила военные ботинки?
- В Гудвилле3, - ответила она.
- Ты носишь ботинки из Гудвилла?
- Да.
- Поздравляю, Элеонор. Твоя обувь заслужила иронию.
Прежде чем она успела спросить, что он имел в виду, мужчина прошел мимо нее. Она развернулась на каблуках своих ботинок из Гудвилла и последовала за Сореном в святилище. Он открыл двери и поставил стопер, чтобы они оставались открытыми.
- Вы и правда «избегаете любого проявления зла»?
- Да. Я бы не хотел, чтобы нас обвинили в том, чего мы не делали.
- А что, если мы уже что-то сделали? - спросила она, опускаясь на колени на одну из лавочек, чтобы быть лицом к Сорену, который сел в ряду позади нее.
- Это совершенно другая ситуация. Но мы говорим о похоти.
- Я жажду вашего ответа.
- На самом деле, нет. - Он пристально посмотрел на нее своими пронзительными глазами. - Ты просто хочешь моего ответа. Похоть - это всепоглощающее и неконтролируемое желание, которое ведет к греху. Мужчина может желать жену другого мужчины. Так бывает. Вопрос, который он задает сам себе - при возможности, пойдет ли он на поводу своих желаний? Попытается ли он соблазнить ее, как только они останутся наедине? Набросится ли он на нее? Если она придет к нему, сдастся ли он? Или будет уважать ее семейное положение, вежливо откажет ей и предложит ей с мужем сходить на семейную консультацию?
- Значит, все дело в том, как сильно ты чего-то хочешь, в этом и есть разница между любовью и похотью?
- Частично. Но вопрос не только в степени желания, а в том, что ты делаешь с ним. Если я посчитаю девушку невероятно привлекательной, интригующей и умной, тогда я не согрешу. Я бы мог рассказать это своему духовнику, он бы посмеялся и сказал не возвращаться, пока у меня не появится что-то достойное исповеди. Сейчас, если бы я пошел на поводу своего влечения к этой девушке, тогда у меня могли бы возникнуть проблемы.
- Или очень хороший вечер. - Она улыбнулась ему. Сорен изогнул бровь. - То есть очень грешный вечер.
- Так-то лучше.
- Значит, нормально желать кого-то, пока ты не поддаешься желанию?
- Существует много ситуаций, когда следование за своими желаниями не грех.
- Супружеские пары, верно? Они могут заниматься сексом, как и когда захотят.
- Супружеские пары определенно могут вступать в сексуальные акты друг с другом.
- И... - Элеонор взмахнула рукой, надеясь получить еще ответы. - Больше никто? Остальные в заднице? То есть, не в заднице?
- Думаю, этот вопрос на твоей совести. Я не категоричен, когда дело касается сексуального поведения в современном мире. Церковь может запрещать все и вся, но церковь все еще состоит из людей. Наложение правил на правила в нашей пастве не сделает никого святым. Это послужит лишь добавлению греха, который свойственен нашим церквям.
Элеонор указала на двери святилища.
- Пять минут назад вы ввели новые правила в церкви.
- Правила не для церкви. Они для меня. Если я позволю себе находиться с тобой наедине в моем кабинете, я бы нарушил правило, а не ты.
- Так для чего все эти правила?
- Ничего обременительного, клянусь. На самом деле ты можешь помочь мне с одним из них. У меня предчувствие, что оно не очень хорошо воспримется.
- О, нет. Что вы собираетесь делать? - Элеонор достаточно хорошо знала прихожан и понимала, что любые крупные перемены будут встречены со страхом, гневом и смятением. Она не могла дождаться, когда увидит, как все бесятся.
- Дом священника. Я закрываю его для посещения прихожан.
- Воу. Погодите. Вы закроете дом?
- Ни одному прихожанину не разрешается в него входить.
Глаза Элеонор чуть не выпали из орбит.
- Судя по твоему безумному взгляду, такое заявление заденет чьи-то чувства? - спросил Сорен с легкой улыбкой на губах. Он не казался взволнованным такой перспективой.
- Если вы превратите церковь в «Макдональдс», это точно заденет чьи-то чувства. Да там все охренеют. Простите за мой плохой французский.
- Прощаю.
- Зачем закрывать дом? Церковь постоянно его использует.
- У этой церкви есть храм, часовня и большая пристройка. Нет необходимости использовать дом священника для церковных нужд. Мне, так или иначе, нужен дом. Я не буду слушать исповеди в спальне, а затем принимать ванну в кабинете.
Ответил он без намека на кокетство, но это не помешало Элеонор представить Сорена лежащим мокрым и обнаженным в ванне. Или просто мокрым и обнаженным?
- Элеонор?
- Простите. Я пыталась вспомнить разницу между словами «лежать» и «лгать», - солгала она.
- Лгут кому-то, а лежат сами по себе.
- О, точно. Спасибо. И еще. Вы не можете закрыть дом. Вы выведете из себя всю церковь.
- Я так и думал. Служба, на которой ты хотела присутствовать, проходит прямо сейчас в доме. По какой-то причине ни храм, ни часовня не подходят для этого.
- В доме уютнее. И у отца Грега всегда были вкусняшки.
Сорен похлопал по колену.
- Это прискорбно, но я так решил. Для священника важно иметь четкие границы между ним и его прихожанами. Я постараюсь изо всех сил, чтобы объяснить логично им мою точку зрения.
- Логично? Вы собираетесь использовать логику с католиками?
- У тебя есть идея получше? - От кого-то другого этот вопрос прозвучал бы саркастически или как вызов. Но от Сорена вопрос прозвучал с неподдельным интересом. Если у нее была идея получше, он хотел ее знать.
- Послушайте, я знаю этих людей. Я выросла с ними. Они, правда, не любят новичков. Все и так напуганы тем, что вы иезуит, а не обычный священник.
- Они боятся иезуитов?
- Говорят, что иезуиты очень... - Она поманила Сорена рукой. Он наклонился вперед, и она прошептала ему на ухо. – Либеральные.
Сорен отстранился и посмотрел ей в глаза.
- Должен рассказать тебе секрет. - Она снова наклонилась к Сорену и вдохнула. С этим вздохом она ощутила аромат зимы, чистоты и холода, и на мгновение подумала, что кто-то отставил открытым окно. - Мы либеральные.
Он откинулся на спинку скамьи и прижал палец к губам.
- Но ты этого от меня не слышала, - ответил он и подмигнул ей. Тело Элеонор закипело, и вялотекущая лихорадка, возникшая от присутствия с ним в одном помещении, усилилась еще больше. - Но это не имеет значения. Ты собиралась подсказать мне идею, которая лучше моей.
- Ага... нет. Логичность не сработает. Она может сработать, если вы заставите их думать, что закрытие дома, было их идеей.
- И как же?
Она пожала плечами и подняла руки: - Не знаю. Скажите им, что слышали от заинтересованных членов церкви, которые хотят больше правил и мер безопасности, или что-то в этом роде? - Они всегда говорили о безопасности в школе. - И вы можете сказать, что услышали мольбы людей и решили последовать их совету и добавить несколько новых правил, таким образом, вы сможете поддерживать всеобщую безопасность и избегать происков зла. Никто не хочет ходить в церковь со скандальной репутацией, верно? Вы лишь делаете то, о чем они просили.
Сорен поднял пальцы к губам и медленно провел ими по нижней губе. Жест казался бессознательным, как и ее покусывание губы. Тогда как покусывание губы, очевидно, делало ее похожей на идиотку, его касание губы заставляло ее хотеть оседлать его бедра, обернуть руки вокруг него и провести языком по его горлу.
- Значит, ты говоришь, что мне стоит манипулировать прихожанами, заставляя их думать, что закрытие дома было их предложением?
- Или же напрямую солгать. Обмануть. Все, что угодно.
- Я могу солгать. Это грех, но я ценю твое предложение.
- Вы не грешите?
- Пытаюсь.
- А я нет.
- Ты не грешишь? - Сорен спросил с таким сомнением, что она бы обиделась, если бы у него не было права быть скептичным на этот счет.
- Нет, я не пытаюсь не грешить.
Сорен закрыл глаза и покачал головой.
- Что? - спросила она.
Он поднял руку вверх, говоря о потребности в тишине.
- Что? - прошептала она.
- Ты это слышала?
Она наклонила голову и прислушалась.
- Нет. Я ничего не слышу. А вы слышите? - спросила она Сорена.
- Да.
- Что?
- Как Бог смеется надо мной.
Элеонор подперла рукой подбородок: - Вы слышите, как Бог смеется над вами?
- Громко. Удивлен, что ты не слышишь.
- Он смеется над вами, а не надо мной, - ответила она.
- Отличное замечание. И ты отлично подметила момент с управлением приходом. Я обдумаю твое предложение.
- Правда?
- Это мудрая и макиавеллианская стратегия.
- Это плохо?
- Нет. Это по-библейски. От Матфея 10:16 «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби».
- Овца среди волков. В таком свете приход выглядит опасным. Вы думаете, мы опасны.
- Я думаю, ты опасна.
Элеонор села на пятки. Они шутили все время, пока находились в храме, но то, что он сказал и как он сказал? Это не было шуткой.
- Я? Опасная? - повторила она.
- Да. Очень.
- Почему?
- Потому что хочешь такой быть. Это часть причины.
- А еще я хочу вырасти до шести футов и иметь прямые светлые волосы, но желать чего-то не значит иметь. Я не опасная.
- Я бы объяснил причины, по которым ты так говоришь, но мне нужно вернуться к упаковке вещей. Я пообещал сестре отца Грегори, что все его вещи будут собраны до завтра.
- Знаете, в приходе миллион старушек, которые упакуют весь кабинет за вас.
- Знаю, но я сказал, что сам сделаю, и считаю, что только другой священник должен прикасаться к его личным вещам.
- Очень мило с вашей стороны. - Она подмигнула. «Мило с вашей стороны?» Она могла выглядеть еще большей подлизой или идиоткой? - Думаю, мне пора домой. Мама может позвонить и будет волноваться, где я.
- Где твоя мать?
- Работает. - Элеонор пошла за ним из храма.
- Она часто работает допоздна?
- Это рано. Она часто берет поздние смены. За них больше платят.
- Твой отец не помогает вам финансово?
Элеонор снова остановилась в дверях кабинета, пока Сорен вернулся к наполнению коробок.
- Мама не примет от него ни цента, даже если он предложит, в чем я очень сомневаюсь. Он говорит, что на мели.
- Я так понимаю, развод не был мирным.
- Она ненавидит его.
- А ты?
- Ненавижу папу? Ни за что. Я люблю его.
- Почему твоя мать ненавидит его? И если эти вопросы слишком личные, ты не должна отвечать на них.
- Нет, все хорошо. - Ей нравилось отвечать на вопросы Сорена. Они были личными, но не смущающими. - Мама с папой поженились, когда она была на восьмом месяце беременности.
- Восьмом? А кто-то совсем не торопился.
Элеонор попыталась улыбнуться, но не смогла.
- Что такое? - спросил Сорен.
- Она так долго оттягивала, потому что надеялась на выкидыш.
Сорен с громким стуком уронил книгу на стол.
- Конечно же, нет.
- Это правда. Я подслушала однажды, как она говорила с бабушкой о каком-то парне по имени Томас Мартин. Она сказала, что ей стыдно думать об этом, но она желала, чтобы Бог завершил беременность так же, как и с Томасом Мартином, кем бы о ни был.
- Томас Мертон, - поправил Сорен.
- Вы знаете его?
- Он был монахом-траппистом в аббатстве Гефсимани в Бардстауне, штат Кентукки. Возможно, он самый известный католический писатель двадцатого века. Когда он был юношей, у него появился внебрачный ребенок, но мать и дитя были убиты во время воздушного налета во Вторую мировую войну, что и позволило ему стать монахом, без семейных обязательств отцовства.
- Думаю, теперь всю понятно. Она надеялась, что Бог убьет меня, чтобы она смогла стать монахиней.
Сорен с таким глубоким и проникновенным сочувствием посмотрел на нее, что она не смогла этого вынести.
- Элеонор... мне так...
- Жаль. Знаю. Не надо. Сейчас она меня любит. Я так думаю. - Элеонор усмехнулась. - Так или иначе, с папой это был порыв страсти. Ей было семнадцать. Через год после моего рождения, она узнала, чем отец зарабатывает на жизнь. И они развелись. Она не хотела его денег, потому что, как она сказала, они были грязными.
- Грязные деньги? И чем же зарабатывает твой отец?
- Он... - Элеонор замолчала и обдумывала, как лучше выразиться. - Он механик, вроде как. Работает с машинами.
- Здесь нечего стыдиться.
- Машины не всегда принадлежат ему.
Сорен кивнул: - Понимаю.
- Несколько раз он был в тюрьме.
- Это тебя беспокоит?
- Нет, - ответила она. - Во всяком случае, не сильно.
Мгновение они смотрели друг на друга в полном молчании. Это не было неловкое молчание, скорее, многозначительное.
- Так или иначе, оставлю вас с вашими сборами. - Элеонор хотела остаться и продолжать беседовать с ним. Но и навязываться не хотела, испытывать на прочность его гостеприимство.
- Я увижу тебя в воскресенье? - спросил он.
- А что в воскресенье?
- Месса? Церковь? День святого обязательства?
- Верно. Воскресенье. Я уточню у своего секретаря, - ответила она. - Свободна ли я буду.
- У тебя есть номер этого кабинета?
- Он на холодильнике.
- Набери его, когда будешь дома. Хочу удостовериться, что ты благополучно добралась до дома.
Она уставилась на него.
- Серьезно?
- Как долго тебе идти до дома?
- Не знаю. Минут двадцать.
- Тогда жду твоего звонка меньше, чем через полчаса. Пожалуйста, будь осторожна.
Она помахала ему и шагнула назад. Уходить было больно. Шнур, который она ощутила в прошлое воскресенье, возник опять, в его присутствии, она ощутила его даже сильнее, когда уходила от Сорена.
- Еще три просьбы, Элеанор, пока ты не ушла.
- Какие? - Она повернулась к нему. Он снова стоял в дверях своего кабинета.
- Первое. - Он поднял один палец. - Ты сказала, что хотела бы быть ростом под шесть футов и иметь светлые длинные прямые волосы. Никогда больше не желай этого. Бог создал тебя. Не оспаривай эстетику Создателя. Поняла?
- Да, наверное, - ответила она.
- Второе. - Он поднял второй палец. - Не переживай насчет того, что я назвал тебя опасной. Это было не оскорбление.
- Как скажете.
- Именно. И третье. - Он шагнул в кабинет. - Я уже четыре дня в «Пресвятом Сердце», и половина прихода дала ясно понять, что мне здесь не рады. Отца Грегори очень любили. Приход не готов его отпустить и принять нового проповедника. Ты не единственная, кто знает, каково это чувствовать себя нежеланным.
Элеонор ощутила что-то щекочущее в горле. Это обжигало, и она проглотила это. Но жжение осталось.
- Церковь не ваша собственная мать.
- Нет. Я и не преуменьшаю твою боль, притворяясь, что недоверие прихода ко мне сравнимо с беременностью тобой, напуганной семнадцатилетней матерью, отчаянно желающей, чтобы ее проблемы волшебным образом исчезли, и мечта, которую она утратила, вернулась к ней. Но я скажу, что сейчас не имеет значения, хотела тебя мама тогда или нет. Как и неважно, хочет меня эта церковь или нет. Мы здесь, ты и я. Мы не уйдем. Мы здесь, и если нет другой причины, кроме той, что Бог хочет чтобы мы были здесь, за Ним и будет последнее слово.
- Если вам станет чуточку легче, я хочу, чтобы вы были здесь.
Сорен опять взял одну из книг Отца Грегори.
- Мне стало легче.
- Спасибо... Сорен. - Она до сих пор не могла поверить, что обратилась к священнику по имени, без обращения «отец».
- Спокойной ночи.
Она развернулась и начала уходить.
- Тридцать минут, - крикнул Сорен, и Элеонор позволила себе улыбку от уха до уха, которую сдерживала последний час.