― Ради вас. Я люблю говорить о балете, ― соизволил ответить на флирт Ханя Кай. В нужном ключе. ― Но я слишком строгий наставник. Уверены, что не пожалеете?
Хань привычно поставил галочку в уме ― Кай предпочитал вести и недвусмысленно это только что продемонстрировал.
― Вы лучший, я видел это. Не пожалею. Скажите, а что о вас думают друзья? Скажем, если бы они захотели охарактеризовать вас одним словом и как танцовщика, и как человека… Какое это было бы слово?
Кай всерьёз задумался. Немедленно пальцы заскользили по ручке чашки, по ложке, по поверхности стола, тронули салфетку. О вращающихся почти непрерывно ступнях Хань даже не вспоминал уже и не фиксировал лёгкие повороты и наклоны как головы, так и корпуса, едва заметные «волны» от плеч до бёдер и от бёдер до лодыжек. Игру мышц скрывала просторная одежда, но Хань всё равно улавливал её отголоски так или иначе. Кай сидел напротив, пил горячий шоколад, неторопливо ел фруктовый салат и вёл беседу, но продолжал танцевать при этом. Если не акцентировать на этом внимание, не сразу и заметишь, но Хань акцентировал и видел это чётко и ясно.
«Человек, влюблённый в танец». Да, именно так. И именно так будет называться статья Ханя.
― Наверное… ― Кай задумчиво прикоснулся пальцем к собственной нижней губе ― жест немного наивный, очень детский и ― в то же время ― мягко-эротичный. Хань ни разу в жизни не видел ничего подобного. Кай не соблазнял, он размышлял, но делал это так, что хотелось соблазниться. Этот жест не напоминал об огне и страсти, он напоминал о тепле и нежности, но безумно остро. Хань отпустил на волю собственное воображение и позволил взгляду изучить полную нижнюю губу Кая и прикасавшийся к ней кончик пальца. Если бы он мог, то осторожно сжал бы губу Кая собственными губами, вовлекая в медленный томный поцелуй со вкусом кофе и шоколада. Нежный и чувственный поцелуй, без натиска и пыла, но бесконечно долгий и заставляющий забыть о реальности.
Хань спохватился и переключился на тарелку со сластями, стараясь не глазеть на трогавшего пальцем губу Кая. Этот человек в самом деле умел двигаться и выражать движениями уйму всего такого, что могло свести с ума людей вокруг.
― Наверное, это было бы слово «сентиментальность».
От неожиданности Хань поперхнулся и закашлялся, после сипло уточнил:
― Что?
― Сентиментальность. Мне часто говорили об этом. Кажется, так считают все мои близкие. Они считают меня очень сентиментальным.
― Вы не кажетесь мне таким уж чувствительным, ― честно признался Хань, не заметивший в Кае ни грамма той самой чувствительности или нежности. ― У вас вообще много близких?
― Нет. Скорее, мало.
― И сентиментальным вас считают только они?
― Пожалуй. На что вы намекаете?
― На то, что вы замкнуты сами по себе. Вероятно, с вами не так уж просто наладить отношения. А поскольку близких у вас немного, вы ими дорожите. И только поэтому им кажется, что вы сентиментальны. Они путают ваши расположение к ним, искреннюю заботу и теплоту с чувствительностью. Я так думаю. Простите, просто совершенно не ощущаю вашей сентиментальности за всё время нашего общения. Либо вы и ваши близкие как-то иначе понимаете это слово.
Хань мог бы добавить ещё и соображения, и наблюдения по поводу контроля Каем их беседы, но счёл это лишним. Подобная жёсткость паршиво сочеталась с сентиментальностью. Нет, Хань ни за что не назвал бы Кая сентиментальным. Привязчивым ― возможно, да и то… Кай далеко не ко всем привязывался, лишь к избранным, судя по всему. В конце концов, Кай даже не позволил Ханю называть его настоящим именем. Чонин… Это имя так и просилось на язык, и Ханю приходилось напоминать себе, что он Чонина не знает. Ему дозволено пока узнать лишь Кая.
Удивительный. Влюблённый в танец. Далёкий. И у него уже есть тот, чьи руки он готов всегда согреть собственным теплом. Грустно, но красиво.
― Вы скучаете по родным местам?
― Иногда. Много солнца и много моря. Но когда я танцую, не остаётся ничего плохого или печального.
Кто бы сомневался…
Хань отставил пустую тарелку и с сожалением отметил, что кофе в чашке осталось на пару глотков. И он лихорадочно искал в голове ещё какие-нибудь вопросы, потому что отчаянно не хотел завершать беседу и расставаться с этим удивительным человеком. Кай всё ещё был тайной, загадкой, и Хань желал разгадать его, получить сразу все ответы, чтобы потом забыть и потерять интерес. Это стало бы лучшим выходом, потому что Ханя уже всерьёз беспокоило собственное отношение к Каю.
Нет, он не подозревал себя во влюблённости или прочей подобной чепухе, в конце концов, то, что они оба встречались с парнями, ещё ничего не значило, но само по себе желание задавать Каю вопросы, выходящие за рамки статьи, вызывало у Ханя опасения. Так нельзя, так быть не должно, это вообще неправильно, но это было.
― Что ж, буду рад видеть вас завтра на занятиях. Лучше, если вы оденетесь поудобнее. Спасибо за приглашение и приятную беседу. Всего доброго. ― Кай перехватил инициативу именно тогда, когда Хань ничего подобного не ждал. Предпринять ничего он уже не успел: Кай оставил деньги на столе, накинул куртку и исчез за дверью раньше, чем Хань обрёл дар речи и придумал достойное возражение. Хань заказал ещё чашечку кофе и рассеянно посмотрел в окно.
На другой стороне улицы неприкаянно стоял Чанёль в надвинутой на глаза шапке, и Кай шёл именно к нему. Хань зачарованно следил, как они медленно двигались навстречу друг другу, остановились на миг, не обменявшись и парой слов, и зашагали дальше вместе ― плечом к плечу. Они молчали и просто шли вперёд, но выглядели так, словно делили пополам одни и те же мысли. Люди на улице оглядывались на них. Неудивительно. Эти двое казались странными, но притягательными. И очень тёплыми. Особенно в такой промозглый и хмурый осенний день.
Чанёль и Кай остановились у перехода в ожидании зелёного сигнала, и Хань стал свидетелем поразившего его короткого и странного происшествия. Он увидел, как Чанёль поднял руку, словно хотел то ли приобнять Кая, то ли просто ободряюще похлопать или дотронуться. Но рука Чанёля нерешительно замерла над плечом на несколько секунд, а после бессильно опустилась, так и не коснувшись Кая. Причём Кай ничего этого не заметил. А Хань сожалел, что видел всё это со спины и не мог оценить выражение на лице Чанёля. Теперь ему приходилось гадать, что это вообще было и почему.
Хотя один вывод напрашивался сам: для Чанёля Кай не меньшая загадка, чем для Ханя.
В тот вечер Хань ночевал у себя дома в гордом одиночестве и с выключенным телефоном. Меньше всего он хотел что-то объяснять Минсоку и винить в чём-либо Чонина. То есть, Кая. Чонина он не знал вообще.
И не существовало ни единого основания полагать, что Хань хоть когда-нибудь получит возможность узнать именно Чонина.
― * ―
Утром Хань торчал в жёлтом классе под прицелом множества детских глаз и чувствовал себя пусть не идиотом, но где-то близко. Ровно в десять в класс зашёл Кай ― и дети немедленно обрушились на него радостно галдящей волной. Кай весело смеялся, успевал как-то отвечать на сыпавшиеся со всех сторон приветствия и вопросы и прикасаться ладонями к детским макушкам в мимолётной ласке. Причём он вовсе не вёл себя во взрослой манере наставника, скорее уж, в манере старшего товарища.
Через десять минут детишки дисциплинированно выстроились у палки и приступили к упражнениям, которые, вероятно, уже неплохо запомнили. Кай же отвёл Ханя в сторонку.
― По поводу занятия. Обычно занятия начинаются с упражнений у палки, потом выполняются упражнения в центре класса. За ними следуют адажио и аллегро. Адажио обычно выполняется медленно, тоже как у палки, так и в центре. И в адажио могут входить любые па классического танца. Аллегро гораздо быстрее и строится на прыжках.
Хань слушал и кивал.
― Поскольку вы не ученик и впервые на таком занятии, попробуйте выполнять упражнения, повторяя их за детьми. Делайте то, что получается, и не переживайте, если что-то не сможете выполнить. Если вам будет больно что-то делать, тоже не пытайтесь. В любом случае, вы хотели просто посмотреть и разобраться, так? Это сделать вы сможете. Ну как? Рискнёте? Если вас смущает обстановка, можете просто присесть где-нибудь в уголке и смотреть со стороны.
― Я попробую, ― самонадеянно решил Хань. У палки торчали и совсем крохи. Если они делали упражнения, то уж Хань точно мог всё повторить. В теории. Он помнил, как пытался встать в первую позицию и чем это кончилось. Попытки провернуть это дома, честно говоря, желанного результата не дали. Зато Хань написал приличный кусок статьи и остался доволен текстом.
Он вернулся к палке и постарался сосредоточиться на упражнениях и трёхфазном дыхании ― штука тоже не из лёгких. Многое по-прежнему казалось ему простым, но когда он сам хотел сделать это «простое», вновь и вновь убеждался, насколько обманчива видимость и насколько сложно контролировать сразу и тело, и движения, и дыхание, и равновесие.
Кай наблюдал за учениками, подходил к каждому и ненавязчиво вносил исправления или давал подсказки. Хань придирчиво разглядывал мешковатую одежду Кая и невольно гадал, что же под ней скрыто.
Прямо сейчас Кай мог видеть мышцы на ногах Ханя и оценить его физическую подготовку. Хань не рассчитывал поразить Кая, но произвести впечатление вполне приятное очень хотел. Однако Кай оставил без внимания натренированные игрой в футбол ноги и к Ханю не подходил пока, но, несомненно, видел все жалкие попытки встать в позиции, приседания и прочие извращения, что Хань повторял за детьми.
― Первая позиция, ― неожиданно скомандовал Кай. ― Плие.
Детишки согнули коленки, встав в первую позицию, и так застыли. Хань страдал, но честно пытался. Мышцы сводило от долгого пребывания в положении, казавшемся Ханю чертовски неудобным.
Кай молчал, детишки хранили неподвижность ― кто-то без усилий, кто-то с трудом.
― Пор-де-бра, ― вновь неожиданно и резко.
Девочка у палки перед Ханем красиво повела рукой и изящно наклонилась.
― Первая позиция. Фондю.
Дети снова согнули коленки, но мягче, чем в плие, изящнее и легче. И снова замерли, храня неподвижность в этой позе. Вечность спустя Кай скомандовал:
― Пор-де-бра.
Хань попытался сделать нужное движение рукой, но всё равно не добился требуемой плавности и правильного положения руки.
Несколько долгих минут и новых страданий ― и всё повторилось, но уже без палки. И Хань осознал, насколько трудно выполнять те же упражнения вовсе без страховки. Удержать равновесие без палки казалось просто невозможным. И не только ему. Получалось сносно далеко не у всех детей, но они старались изо всех сил и не стеснялись просить наставника о помощи.
Хань глазел на Кая, когда тот бережно поддерживал одну из лучших учениц и тихо объяснял ей, как должны работать мышцы при правильном выполнении упражнения.
Потом настало время адажио. Дети что-то там раньше учили и показывали Каю результат, после чего Кай стянул бесформенную кофту, позволив наконец Ханю полюбоваться на его торс. Это был тот самый случай, когда в статике всё кажется отталкивающим и пугающим. Худой, даже слишком, одни длинные мышцы сверху на костях, сплетения жил и сухожилий. Рельефность тела чересчур сложна. Но всё мгновенно изменилось, едва Кай начал двигаться. Мышцы перекатывались под смуглой кожей и тонкой тканью майки, они словно жили сами по себе, независимо от Кая. И отвести глаза было просто невозможно. Каждое движение завораживало. Настолько красиво, точно и естественно, что это казалось почти чудом.
Кай показывал простейшие движения, плавно переходящие из одного в другое. Всего три или четыре за раз. Три связки, словно на одном вдохе или выдохе. Непрерывная нить, наполненная движением тела и игрой мышц. Что-то базовое и почти примитивное, для маленьких детей. Но нельзя было не стоять и не пялиться с раскрытым от восхищения ртом.
И Хань чётко и ясно понимал, что в жизни повторить это не сможет. Особенно вот так ― со смыслом, целенаправленно и страстно, как сделал это Кай. Первое, о чём Хань подумал, когда увидел рисунок показанного Каем адажио, ― ветер. Порыв свободного ветра, пробежавшегося по земле и подхватившего листья. Почти осязаемая и видимая картинка. Никаких слов, никаких пояснений, даже без музыки, но это был именно порыв ветра, закружившего опавшую листву. Выразительность движений Кая поражала до глубины души. Всего три танцевальные фразы ― и реальная картина встала перед глазами, полная, трёхмерная и исчерпывающая.
После демонстрации Кай вновь натянул кофту, спрятав под ней отточенное бесчисленными тренировками тело. Пока дети отрабатывали движения, Кай вновь отвёл Ханя в сторонку.
― Я буду тут до двух. Сегодня у меня вечернее выступление на шоу, поэтому остаться дольше не смогу. Надеюсь, я не испортил вам планы?
― Всё в порядке. Я останусь до двух, ― заверил его Хань. ― Это… то, что вы показали… Это было невероятно.
Лёгкое смущение и тихие слова благодарности. Кажется, Кай так и не научился принимать похвалу и комплименты, хотя он сам, несомненно, прекрасно знал, что в танце великолепен.
Хань мог бы и не торчать в школе до двух, но он решил остаться до упора с умыслом. Хотел пойти в душ в компании Кая и получше разглядеть смуглое тело, напоминавшее ему оружие. Как гибкий и закалённый клинок меча.
Хань накануне просмотрел в сети несколько выступлений Кая в Европе, из ранних. В двадцать Кай выглядел иначе ― чуть нескладным, но более тонким и хрупким, потому что его мышцы в то время напоминали больше о плавности и мягкости. Те самые остатки юношеской гибкости и изысканности. В нём сквозили неповторимое очарование и намёк на зрелость. Но теперь, спустя четыре года, в Кае уже не осталось ничего незрелого и мягкого. Его гибкость была плодом тренировок, а мышцы обрели завершённую жёсткость. Поэтому прямо сейчас Хань думал об оружии, когда вспоминал его тело и работу мышц.
В душ с Каем Ханю попасть удалось, как и убедиться в своих предположениях. Кай казался порой не просто худым, а иногда даже тощим, как голодный бродячий кот, но это свойственно многим танцорам, в самом деле повёрнутым на танцах. Если тренироваться по десять и больше часов каждый день, хлестать воду литрами, мало есть и беситься каждый раз, когда что-то получается не так, как хочется, то тут в любом случае отощаешь и превратишься в скелет, обмотанный вкривь и вкось мышцами и обтянутый кожей. А Кай наверняка бесился, потому что Хань успел услышать о нём от других наставников и наставниц, а они считали Кая перфекционистом. Проще говоря, Кай бесился несомненно в погоне за идеалом, отсюда и тяга к столь длительным тренировкам.
Так вот, тощим бродячим котом он выглядел тогда, когда ничего не делал, но в движении он преображался весь. Полностью. Кардинально. В движении он был прекрасен. Даже просто шаг или наклон в его исполнении выглядели неповторимо и изумительно. Сила и грация сразу. Напор и гибкость. Жёсткость и мягкость. Ровно пополам всего того, что, по сути, должно быть противоположностями. Несовместимыми противоположностями. Кай умудрялся их совмещать. Поровну. В самом себе.
И Хань, вместо того, чтобы смывать с себя пот, торчал у крана и пялился на Кая, крутившегося под тёплыми струями. И Ханя совершенно не смущало, что Кай прекрасно замечал его взгляд. Впрочем, Кая тоже совершенно не смущало столь пристальное внимание. Кай принимал восторженный взгляд Ханя как нечто естественное и обыденное и продолжал красоваться силой и гибкостью смуглого тела под символическим прикрытием в виде прозрачной завесы из воды.
Хань вспомнил о душе лишь тогда, когда Кай закончил и ушёл. Оставшись в одиночестве, Хань сунулся под воду и прикрыл глаза, чтобы воскресить в памяти образ Кая. Ничего лишнего, только «инструмент» для танца. Все гении странные, и Кай не был исключением в этом правиле. Он в самом деле считал собственное тело инструментом, при всей своей стеснительности не видел ничего плохого в том, когда его «инструментом» восхищались другие люди. Без сексуального подтекста. А может, и с оным. Хань точно не знал, потому что несколько минут назад он пялился на Кая с чистым восхищением и без всяких эротических фантазий.
Правда, теперь, когда Хань остался один и просто вспоминал, он позволил себе добавить немного эротики. Робко и чуть-чуть. Просто потому, что попытался представить, каково это ― коснуться такого тела. Что получится ощутить под пальцами? Как именно? И что будет, если прижаться к этому рельефному телу? Насколько это горячо? Насколько твёрдо? Насколько сильно? А если вдруг выйдет оказаться в кольце рук Кая? На что это будет похоже? Возможно ли будет вырваться? И захочется ли вообще вырываться?