― Он любит тебя. Это естественно.
― Не совсем. Естественно тогда, когда взаимно. От меня он получил намного меньше.
― Почему ты так думаешь?
― Я знаю. У меня ведь почти ни на что нет времени. Тем более на любовь. У него ― тоже. Плотное расписание. ― Кривая и горькая улыбка на выразительных губах. ― Может, в этом есть доля истины. В том, о чём ты говорил. Слишком мало секса. Слишком редкие встречи. Тайком от всех. Слишком много тренировок, выступлений. Слишком мало времени. Слишком быстро и поспешно, где придётся и как получится. Аэропорт, такси, тёмные и тесные подсобки. Только и успевали быстро разрядить друг друга руками. Полноценные свидания можно пересчитать по пальцам одной руки. И этого даже много. Я всего два раза помню, когда это было так, как надо. Но даже тогда я спешил. Вряд ли ему понравилось. Унизительно для него, наверное, это было. Я думал, он после этого… уйдёт сам.
― Но не ушёл? ― Хань пытался прийти в себя от ошеломляющей контрастности Чонина. То непреодолимые скрытность и замкнутость, то полная откровенность. И хорошо ещё, что прямо сейчас ясно, где одно, а где другое. Но без предупреждения… можно здорово расшибить голову, попутав многозначность скрытности с откровенностью или наоборот.
― Нет. Пришлось уйти мне. Потому что так нельзя. ― Чонин вздохнул, но не сбросил руки Ханя.
― Можно. Просто тебе нужен кто-то не такой приметный. Не такой, как ты сам. Кто-то, у кого нет плотного расписания.
― Нет. Плотное расписание останется всё равно ― у меня. Это всё равно будет… не в полную силу. Я всё понимаю и никого не виню. Просто терять даже такое… такую иллюзию всё равно больно. Просто привыкаешь ждать чего-то, как короткого и редкого праздника. Потому что в жизни должны быть праздники. Хоть какие-нибудь и хоть иногда. Когда их не остаётся… это печально.
Чонин всё-таки высвободил руки, снова поднялся и ушёл. На сей раз остановить его Хань не смог. Впрочем, теперь это уже было неважно. Чонин выговорился. Хоть как-то. Остальное Хань оставил времени и влюблённости Чонина в танец ― они лечили лучше, чем кто-либо ещё.
― * ―
Кода
― * ―
Выпал снег. И время, в самом деле, оказалось лучшим лекарем. Хань продолжал приходить в школу и писать время от времени новые статьи. И он приходил почти каждое воскресенье на балет. Сочетание оперы и балета ему особенно сильно нравилось. Ким Суро даже подарила ему старинный театральный бинокль из белой кости, привезённый из Италии.
Редактор расщедрился и выделил Ханю колонку с обзорами различных постановок. Хань писал как о достоинствах, так и о недостатках. Не то чтобы он заделался критиком в театральной сфере, но непременно общался с профессионалами по поводу каждого солидного мероприятия и излагал их точки зрения в статьях и обзорах.
Руководство не возражало против нововведения, поскольку колонка Ханя неизменно вызывала интерес. Вскоре там даже появился маленький раздел для ответов на вопросы читателей.
С Минсоком Хань виделся несколько раз и честно пытался наладить отношения, но ничего толкового из затеи не вышло. В итоге они пока поставили если не точку, то запятую и взяли тайм-аут. И Минсок не подозревал о существовании Чонина, потому что Хань не счёл нужным говорить об этом. Всё равно в приостановлении их отношений Чонин не был виноват.
Трудно в чём-либо обвинить человека, если сам до конца не понимаешь, что он для тебя значит. Хань не понимал. И не мог остановиться. Если он довольно долго не видел Чонина, места себе не находил. Таким образом, всё-таки появилась шутка о необходимой «дозе Чонина». Хань мог выдержать без Чонина примерно неделю, затем ему требовалось увидеть Чонина и перекинуться с ним хотя бы одной пустой фразой ― «привет» тоже подошло бы. Этого хватало снова на неделю. Иногда Хань видел его чаще и разговаривал куда дольше и больше. Иногда получалось именно вот так ― мельком и «привет».
Чонин всё так же сильно был влюблён в танец и тренировался ещё больше, чем в прежние времена. Словно разлука с Чанёлем заставила его испытывать голод. А потом он пропадал почти неделю в клинике с осложнением ― травма спины напомнила о себе, что неудивительно при таких нагрузках. Хань хотел его навестить, но Чонин запретил. Суро после рассказала Ханю, как сильно Чонин ненавидел показываться хоть кому-то на глаза, будучи не в форме.
После пребывания в клинике Чонин тренировался ещё больше. Хань порой приходил и тихо подглядывал. Видел, как у Чонина не получались какие-нибудь сложные движения, но тот не бесился, а упрямо пытался снова и опять. И побеждал в итоге.
Балет «Юноша и Смерть» всё же поставили, и господин Ли выступил перед прессой с заявлением. Хань дожидался Чонина ― теперь уже ведущего танцовщика ― в гримёрке, затем смотрел, как тот смывал с лица сценический макияж.
― У тебя забавное отношение к возрасту. ― Хань салфеткой, пропитанной маслом, провёл по скуле и щеке, оценил результат и довольно кивнул, проигнорировав немного удивлённый взгляд Чонина.
― В каком смысле?
― Обычно ты всегда вежлив, но те твои близкие знакомые, которые старше тебя, никогда не слышат от тебя «хён», например. Меня ты точно никогда так не называл. Странно для корейца.
― Наверное, я слишком долго пробыл в Европе, ― легкомысленно отозвался Чонин. ― Хотя я и до этого не придавал возрасту особого значения. Любой человек либо заслуживает уважения, либо не заслуживает, но я не вижу пользы в формальностях, которые утяжеляют речь и не несут особого смысла. Сейчас ведь по большому счёту такие формальности бессмысленны. Многие люди используют их, но в мыслях у них нет ничего, кроме раздражения. Таким образом…
― Это лицемерие? ― развеселился Хань и с трудом подавил желание запустить пальцы в тёмные волосы Чонина, чтобы растрепать их. ― То есть, ты можешь назвать меня «хён», но подумаешь при этом «вот ведь скотина»?
― Нет, так я не подумаю, но видеть в тебе «старшего брата» я как-то не могу. Отношение не то. Просто трудно объяснить нюансы. И я до сих пор привыкнуть не могу к твоему возрасту, потому что выглядишь ты гораздо моложе. Даже на моего ровесника не тянешь. Надеюсь, ты не обиделся.
― Всё в порядке, ― немного натянуто улыбнулся Хань. ― Я ведь действительно не твой брат.
Но он обиделся. Сам не знал, почему и на что, но обиделся. Он отчаянно хотел быть для Чонина особенным, только не получалось. Ожидания не соответствовали реальности, и Хань не чувствовал особенного отношения к себе. Чонин дорожил им точно так же, как дорожил Суро, например. И Чонин одинаково бросился бы на помощь как Суро, так и Ханю, если б они позвонили и сказали, что оказались в беде. Глупо делать из этого причину для обиды, но за неимением иных вариантов…
Когда они выбрались из гримёрки и присоединились к остальным артистам, чтобы тихо и скромно отметить очередное успешное выступление, к ним подошла Суро и протянула Ханю красочную книгу с глянцевыми страницами. Там были снимки: цветные и чёрно-белые, текст на китайском, пометка, что тираж ограничен. Книга относилась к разряду редких и коллекционных. Даже думать не хотелось, в какую сумму она обошлась Суро.
― Это об итальянском балете. Мне захотелось сделать тебе подарок. За твои прекрасные статьи. Особенно ― за первую. По-моему, никто не писал о балете и Чонине так, как написал ты. И никто так не смотрел на всё это. Это была чудесная статья. Я даже расплакалась, когда прочла её. Надеюсь, ты напишешь ещё немало интересных и трогательных статей.
― Ты не говорил, что статьи уже напечатали, ― нахмурившись, заметил Чонин.
― Ты бы читал журналы просто, они же каждую субботу выходят, ― упрекнула Чонина Суро, пока Хань пялился на книгу и пытался обрести дар речи, дееспособность и запустить мозги в рабочем режиме.
― Я знаю, но Хань не говорил, что пишет о балете для каждого выпуска, а у меня просто слишком мало времени, чтобы следить за прессой.
― Я принесу тебе журналы с его статьями. Напомни мне только, хорошо? Но статьи чудесные, можешь поверить мне на слово. Хань очень талантливый. ― Суро порывисто обняла всё ещё недееспособного Ханя, неловко державшего в руках подарок, похлопала Чонина по плечу и упорхнула к стайке балерин.
― Всё равно, мог бы и сказать, ― проворчал Чонин, покосившись на Ханя.
― Ну знаешь… мне бы не хотелось, чтобы это выглядело навязчивым. Вроде как я подсовываю тебе свою писанину на заценить…
― По-моему, я никогда не считал тебя навязчивым.
― Ты мог считать так про себя. Молча.
― Гм… помнится, я ещё при нашем знакомстве честно сказал тебе, что я довольно прямолинеен. Если бы считал тебя навязчивым, сказал бы в лоб.
― Чудесно. Напишу новую статью, непременно подсуну тебе и заставлю прочесть, ― сердито пообещал всё ещё обиженный, но слегка оклемавшийся Хань. Чонин ответил ему чуть грустной улыбкой, после чего его потребовали к себе другие гости.
Хань немного потоптался у столиков в одиночестве, повздыхал, собрался и тихо ушёл домой. Чонином и невидимой чониновской стеной он уже был сыт по горло и планировал провести неделю в благородном одиночестве. Как раз сочельник на носу, а Хань никогда не ел на Рождество индейку. Повод купить, найти в сети рецепт и поставить эксперимент, дабы оправдать стереотип об умении китайцев готовить всё, что шевелится. А всё, что не шевелится, тыкать палочкой и тоже готовить.
― * ―
Через день, вечером, ему позвонил внезапно Минсок и предложил отпраздновать Рождество вместе. Хань воздержался от принятия решения сразу и попросил сутки на раздумье.
Он решил всё же согласиться и на следующий вечер уже набрал номер Минсока, но нажать на кнопку вызова не успел ― подскочил на месте от звонка в дверь.
― Кого там черти принесли так поздно?
Хань одёрнул футболку, сунул ноги в тёплые пушистые тапки и побрёл к двери, распахнул и окаменел, уставившись на Чонина. Тот торчал у порога в расстёгнутой лёгкой куртке, изрядно припорошенный снегом. Снег белел в его волосах, таял на скулах и на шее, превращался в сверкающие капли на тонком свитере. В руках Чонин держал старый номер «Субботы», развёрнутый на статье с заголовком «Человек, влюблённый в танец». Под статьёй красовалось имя автора ― Лу Хань.
Поражённый Хань ничего не мог сказать, просто возмущённо смотрел на Чонина и пытался отыскать подходящие слова, чтобы вбить раз и навсегда в одну упрямую голову сведения о том, как следует одеваться зимой и беречь собственное здоровье. Чонин сам зашёл в квартиру и сердито захлопнул за собой дверь. Перед носом Ханя возник журнал.
― Ты вообще понимал, что именно пишешь?
― Не имею привычки писать, не подумав, ― машинально огрызнулся Хань. ― Что тебе не понравилось? Или ты…
Хань попытался сделать вдох, но не смог, потому что его губы надёжно запечатали поцелуем. Где-то там, в другой реальности, наверное, шлёпнулся на пол журнал. Хань ударился спиной о стену и настороженно замер. Поначалу. Потом всё перестало иметь значение, потому что это было слишком исступлённо. Всего лишь второй поцелуй, но уже исступлённо. Твёрдые и сухие губы с отчётливым вкусом шоколада, холодные после уличного мороза, неровное дыхание с теми же тёплыми шоколадными нотками ― и обыденное корейское слово «чебаль» никогда не звучало для Ханя такой проникновенной музыкой, как сейчас.
Чонин оставил в покое его губы и чуть отстранился, немного нахмурился и опустил голову. Хань не дал ему ни единого шанса поддаться сомнениям, протянул руку, провёл ладонью по обжигающе горячей смуглой шее, запустил пальцы в тёмные волосы на затылке и притянул к себе. Ближе, плотнее, чтобы снежинки таяли между ними, опаляя холодом и нагреваясь, тая от жара их тел.
На пол полетели куртка, свитер, рубашка, футболка и майка ― чёрт знает, где и чьё. Потом к лодыжкам Ханя благополучно съехали свободные брюки, пока он возился с пряжкой и молнией на джинсах Чонина. Чонин собирался что-то то ли сказать, то ли спросить, но уверенное прикосновение прохладной ладони Ханя к низу живота заставило его забыть об этом.
Дистанция в вытянутую руку крошилась между ними, и ломалось на куски одиночество.
В комнате на столе надрывался телефон, но никому не было до него дела.
Хань торопливо высвобождал из складок ткани напряжённую плоть, дразняще проводил пальцами по всей длине и жмурился от прикосновений жёстких рук к собственным бёдрам.
― Не надо церемоний, ― прошептал он, притянув Чонина к себе ближе. ― Просто не останавливайся.
Хватка на бёдрах усилилась, резкий рывок заставил их обоих тихо застонать. Слишком быстро и напористо, но хотелось именно так и никак иначе. Слишком долго они ходили кругами и чего-то ждали. Достаточно уже ожиданий. Хватит. Тем более, при плотном расписании.
Хань проехался спиной по шершавой стене и зашипел от саднящей боли. Кожу содрал, что ли… Ну и чёрт с ней. Он обхватил шею Чонина руками и прижался к горячему и твёрдому телу так плотно, как только мог. Ему не хватало просто части тела внутри, он хотел Чонина всего полностью. Вжать в себя, впитать всего без остатка, чтобы Чонин принадлежал всегда лишь ему одному и никому больше. Весь Чонин, весь его танец, вся его музыка, каждое движение и каждый жест.
― Мой… ― выдохнул он на новом толчке. Жадно, нетерпеливо, немного болезненно, но искренне.
Они замирали время от времени, чтобы отвлечься на собственнические поцелуи, потом вновь стремились стать одним целым: Чонин двигался мощно, сильно, стараясь проникнуть глубже, Хань сам подавался навстречу, насаживался, опираясь ладонями о широкие плечи, стремясь к абсолютной близости. Хриплое дыхание оставалось на губах напротив, как и отрывистые стоны, как и их имена, потом всё смешивалось опять в соприкосновениях губ, дрожало на кончиках языков, проступало вместе с каплями пота на коже ― светлой и смуглой. Им друг друга не хватало ― до боли и пьянящего вкуса лёгкого безумия.
Ближе, чем когда-либо ещё, но всё равно мало.
Они дышали друг другом, целовали, слепо водили руками по разгорячённым и дрожащим телам, бросали себя друг к другу, сливались в одном из самых древних танцев и не могли насытиться.
Хань задохнулся, ощутив в себе член Чонина предельно остро, тут же забился в его руках, когда удовольствие захлестнуло с головой. И они застыли, обнявшись и прильнув друг к другу, пытаясь научиться дышать заново, продолжая крупно дрожать и вспоминая, что же они себе позволили только что.
Хань прикрыл глаза, почувствовав на шее горячее дыхание Чонина. Чонин ещё крепче обнял его ― прижал с силой к твёрдым от напряжения мышцам.
― Что ж ты… так долго? ― едва слышно прошептал Хань.
― Прости.
― Это было быстро. Но если ты скажешь, что унизительно, я тебя ударю. Потому что мне хорошо.
― Я…
― Мне наплевать на твоё плотное расписание. Мне ты нужен, а не твоё расписание. Даже если тебя будет мало и очень быстро, мне в самый раз. Ты запомнил? ― Торопливый хриплый шёпот терялся между ними и таял в шумном дыхании, разбавленном быстрыми касаниями губ.
― Хань…
― Это значит, что ты не имеешь права уйти из-за какого-то грёбаного расписания. Я доступно объяснил?
― Хань…
― Доступно? ― Жёстко потянуть за тёмные волосы и ожечь поцелуем шею.
― Да. Хань, перестань закручивать гайки, это всё-таки…
― Первый раз? Поэтому и закручиваю гайки, чтобы он не стал последним. Все гении с приветом ― ты не исключение, а я морально не готов к потрясениям на почве личной жизни в силу почтенного возраста, пусть ты и не считаешь нужным называть меня хёном. И ты виноват в том, что я теперь знаю о балете столько, сколько никогда не знал.
― Жалеешь об этом? ― Твёрдые губы потёрлись о кожу под правым ухом Ханя.
― Ни капельки. Пока у меня есть ты. В комнате есть диван. В спальне ― кровать.
― Мне и так хорошо.
― Охотно верю, но моя спина повторения не выдержит. Честно.
― Чёрт… прости.
― Ещё раз попросишь прощения ― я тебя ударю. Это было лучшее, что могло со мной случиться. Но много хорошо тоже не хорошо. Повторим, когда спина придёт в норму. А сейчас лучше мягкое что-нибудь. Кроватка или диванчик подойдут вполне.
Чонин явно собирался извиниться ещё раз, но вовремя прикусил язык и превратил «прости» в поцелуй. Умница.