Итак, у нас появился капитал, небольшой, но для начала достаточный. Прежде чем сделать следующий шаг, нужно было кое-что серьезно обдумать. Многие зарабатывают на жизнь, убеждая миллионы покупателей, что, к примеру, мыло «Стико» — лучшее в мире. Наша задача была гораздо сложнее: во-первых, мы должны выпускать продукцию, пользующуюся спросом и прибыльную; во-вторых, мы должны убедить миллионы и миллионы людей, что наш «товар» не подделка и гарантирует полную достоверность. Как известно, любое суждение — если на все лады достаточно долго и достаточно громко повторять его — для многих, а то и для большинства превращается в непогрешимую истину. Значит, необходимо придать рекламе международный размах. В расчете на скептиков, которые не доверяют даже самой изощренной рекламе, мы предусмотрели иную тактику. А поскольку другой возможности у нас явно не будет, надо было с первого же раза без промаха попасть в цель. Без аппарата Майка наш замысел был бы невыполним и все усилия тщетны.
Много воды пополам с потом утекло, прежде чем мы выработали — как считали тогда и считаем до сих пор — единственно реальный план. Мы изыскали единственно возможный путь воздействовать на умы человечества, не встречая отпора, — через сферу развлекательного искусства. В обстановке строжайшей секретности, лишь продумав все до мелочей, мы приступили к делу.
Сперва мы, вернее, Майк, так как я на месяц уехал в Рочестер, подыскали и сняли подходящее здание, где раньше помещался какой-то банк. Мы распорядились замуровать окна, оборудовать на первом этаже шикарную контору с пуленепробиваемыми стеклами (моя идея!), установить кондиционеры и переносной бар; по желанию Майка сделали дополнительную электропроводку и наняли блондинку-секретаршу, которая полагала, что работает в «Экспериментальной лаборатории М. и Э.». Вернувшись из Рочестера, я взял на себя руководство строителями и электриками, а Майк предавался безделью в номере гостиницы «Люкс-Кадиллак», любуясь из окна своим бывшим кинотеатром. Если верить новейшим слухам, там теперь торговали снадобьями из змеиного яда. Когда «студия», как мы ее прозвали, была готова, Майк перебрался туда, а блондинка приступила к своим будничным обязанностям, сводившимся к чтению любовных романов да отваживанию торговцев и коммивояжеров. Сам я отправился в Голливуд.
С неделю я копался там в картотеке Отдела подбора киноактеров, пока выискал то, что нужно. Однако пришлось еще месяц убить на завязывание нужных знакомств, закулисные переговоры и даже взятки, чтобы получить напрокат хорошую камеру для цветной съемки. Свалив эту гору с плеч, я вернулся в Детройт; одновременно из Рочестера на грузовике прибыла киноаппаратура, цветная пленка и фотокассеты. Итак, все было готово.
Отмечали мы тот день торжественно. Поплотнее задернули шторы и откупорили одну из заранее припасенных бутылок шампанского. На нашу блондинку-секретаршу, служебные обязанности которой пока что заключались в приемке бандеролей, ящиков и коробок, это явно произвело впечатление. Бокалами для вина мы не обзавелись, но это нас не смущало. Однако мы были слишком взвинчены и осушили всего одну бутылку, а остальные отдали блондинке и отпустили ее домой. Когда она ушла — как мне показалось, разочарованная, что так славно начатая вечеринка слишком рано кончилась, — мы заперли входную дверь, перешли в студию, закрылись на ключ и приступили к делу.
Как я уже упоминал, окна у нас в студии были замурованы. Выкрашенные тускло-черной краской стены и высокий потолок придавали ей строгий, но отнюдь не мрачный вид. Посреди студии стояла кинокамера, заряженная цветной пленкой. Аппарат Майка был сдвинут в сторону, готовый проецировать изображение на торцовую стену. Не совсем на стену, конечно, ведь воспроизводимые прибором объемные изображения возникают в воздухе, как бы в точке, где скрещиваются лучи двух прожекторов. Майк откинул крышку, и в слабом свете контрольных приборов я увидел его силуэт.
— Ну что? — выжидающе спросил Майк.
Мое самочувствие в тот миг было отменным, чему немало способствовал туго набитый бумажник.
— Командуй парадом, Майк, — отозвался я. Щелкнул переключатель. И вот перед нами возник юноша — он умер двадцать пять веков назад, но казался таким живым, что его хотелось потрогать. Александр. Александр Македонский.
Я позволю себе подробно рассказать о первой нашей кинокартине. Думаю, мне никогда не забыть тех первых полутора лет. Вначале мы как бы прожили вместе с великим полководцем всю его жизнь, от начала и до конца. Пропускали, конечно, всякие мелочи, проскакивая порою несколько дней, недель и даже лет. Случалось, мы теряли его или обнаруживали, что он переместился в пространстве. Тогда нам, как артиллеристам, берущим цель в вилку, приходилось то возвращаться назад, то прыгать во времени вперед, пока он не отыщется вновь. Опубликованные жизнеописания помогали нам лишь изредка: поразительно, до чего искажена его биография. Я часто задумываюсь над тем, отчего знаменитости обрастают легендами. Ведь их жизнь сама по себе не уступит выдумке ни увлекательностью, ни мерзостью. Но, к сожалению, мы были вынуждены придерживаться общепринятой исторической версии. В противном случае каждый профессор-историк от души похихикал бы над нами. Такой риск был не для нас, особенно на первых порах.
Составив себе общее представление о том, что происходило и где именно, мы, ориентируясь на свои записи, возвращались к тем периодам и событиям жизни Александра Македонского, которые казались нам наиболее киногеничными, и некоторое время работали над ними. В конечном итоге мы довольно четко уяснили, что следует зафиксировать на пленке, а тогда уж сели и написали режиссерский сценарий фильма, пометив в нем, для каких кадров позднее придется пригласить дублеров-профессионалов. Майк использовал свой аппарат как проектор, я же, установив кинокамеру на определенный фокус, вел съемку так, как если бы сидел в кино и снимал идущий на экране фильм. Отсняв ролик, мы тут же отсылали его для проявления в Рочестер, а не в Голливуд, хоть там это обошлось бы дешевле. Зато в Рочестере настолько привыкли к идиотским любительским фильмам, что навряд ли просматривают их. Когда проявленный ролик возвращался, мы сами прокручивали его, проверяя качество съемки, точность цвета, правильность отбора эпизодов и прочее.
К примеру, надо было отобразить пресловутые ссоры между Александром и его отцом Филиппом Македонским. Большинство сцен мы решили доснять позже, с помощью дублеров. А вот его мать Олимпиаду с ее любимицами — ручными змеями отсняли без дублирования, используя ракурсы и планы, позволявшие обойтись без прямых диалогов. История о том, как Александр обуздал неукротимого коня Буцефала, была придумана одним из биографов, но приобрела слишком громкую славу, чтобы выбросить ее. На самом деле укротителем был молодой скиф, работавший в царских конюшнях, а кадры с крупным планом Александра мы подмонтировали. Роксана, как и прочие персиянки, взятые в полон Александром, была лицом достаточно реальным. К счастью, большинство этих пленниц были пышнотелы и выглядели довольно соблазнительно. Филипп Македонский, полководец Парменион и остальные персонажи носили густые бороды, что облегчало необходимое дублирование и озвучивание. Ты не представляешь, до чего трудно было бриться в те времена, а то бы понял, почему бороды и усы были в почете.
Самые большие хлопоты принесли нам павильонные съемки. Горящие фитили в сальных плошках, будь их хоть за сотню, светят слишком тускло даже для высокочувствительной пленки. Мы преодолели эту сложность, снимая каждый кадр с секундной выдержкой. Это обеспечило поразительную контрастность и объемность изображения. Мы не были ограничены временем, и ничто не мешало нам подбирать самые выигрышные сцены и ракурсы. Лучшие актеры мира, дорогостоящие кинотрюки, повторные дубли под руководством самых требовательных режиссеров не могли бы с нами потягаться. В нашем распоряжении была яркая жизнь, откуда мы могли черпать эпизоды по своему усмотрению.
Наконец мы отсняли около восьмидесяти процентов того, что впоследствии вошло в фильм. На скорую руку смонтировали ленту и, воочию узрев результаты своих трудов, онемели от восторга. Фильм получился еще более увлекательным, более зрелищным, чем мы смели надеяться. Даже некоторая нестройность сюжета и отсутствие звука не мешали нам сознавать, что потрудились мы на славу. Мы сделали все, что могли, а худшее было еще где-то впереди. Поэтому мы заказали ящик шампанского и сообщили нашей блондинке-секретарше, что есть повод для праздника. Она хихикнула:
— Чем вы там все-таки занимаетесь? Каждый заходящий к нам коммивояжер интересуется.
Я откупорил первую бутылку.
— Скажите, что не знаете.
— Так я им и говорю. Они считают, что я глупа как пробка.
Мы дружно захохотали.
— Если мы собираемся устраивать такие праздники чаще, — глубокомысленно произнес Майк, — не мешало бы завести парочку-другую роскошных бокалов с тоненькими ножками.
Блондинке это понравилось.
— Мы могли бы хранить их в нижнем ящике моего стола. — Она сморщила точеный носик. — Эта шипучка… Знаете, я никогда раньше не пила шампанского, только раз на свадьбе, и то всего один бокал.
— Налей-ка ей еще, — предложил Майк. — Да и у меня стакан пуст.
Я налил.
— А что случилось с теми бутылками, которые вы в прошлый раз унесли? — полюбопытствовал Майк.
Стыдливый румянец и смешок.
— Отец хотел их открыть, но я сказала, что вы велели приберечь их до особого случая.
К этому времени я уже сидел, закинув ноги на ее письменный стол.
— Тогда этот случай как раз теперь и наступил. Налить вам еще, мисс… кстати, как вас зовут? Не люблю официальности в нерабочее время.
Она даже растерялась.
— Но ведь вы и мистер Лавиада каждую неделю выписываете чек на мое имя! Руфь меня зовут.
— Руфь, Руфь, — произнес я, смакуя пузырящееся шампанское. Получалось неплохо.
Она кивнула.
— А вас — Эдуард, а мистера Лавиаду — Мигуелл, правда? — И Руфь одарила его улыбкой.
— Мигель, — уточнил он, улыбнувшись в ответ. — Исконное испанское имя. Сокращенно Майк.
— Передайте мне новую бутылку, — сказал я, — и вместо Эдуарда называйте меня Эд. — Бутылка перешла ко мне в руки.
К тому времени, как откупоривали четвертую, мы уже стали закадычными друзьями. Оказалось, ей двадцать четыре года, она не замужем, свободна, одинока и обожает шампанское.
— Но, — капризно протянула она, — мне все равно хочется узнать, чем вы так заняты в студии целыми днями и вечерами. Вы иногда даже ночью работаете, знаю, сама видела вашу машину у подъезда.
Подумав минутку, Майк не совсем уверенно сказал:
— Знаете, мы фотографируем. — Он подмигнул одним глазом. — Можем и вас сфотографировать, если как следует попросите.
— Мы фотографируем модели, — вмешался я.
— Не может быть.
— Правда. Модели различных вещей, людей и все такое. Маленькие модели. Уменьшенные копии. А фотографируем так, чтобы они на снимках выглядели словно настоящие.
По-моему, она была немножко разочарована.
— Теперь, когда я узнала, у меня как-то полегчало на душе. А то расписываюсь на всяких там накладных и счетах из Рочестера, а за что они — понятия не имею. Должно быть, за пленку и тому подобное.
— Совершенно верно. За пленку и тому подобное.
— А то я все беспокоилась… Нет. Две еще остались, вон там, на столе, за вентилятором.
Всего лишь две. Способная девушка. Я спросил, не хочет ли она пойти в отпуск. Об отпуске она пока еще не задумывалась. Я сказал, что пора бы подумать.
— Мы послезавтра уезжаем в Лос-Анджелес, в Голливуд.
— Послезавтра? Как же так…
Я поспешил успокоить ее:
— Жалованье вы будете получать, как и раньше. Сейчас трудно сказать, надолго ли мы уедем, а вам нет смысла сидеть тут сложа руки.
— Давай-ка сюда бутылку, — перебил Майк. Я протянул ему бутылку и продолжил:
— Каждую неделю будете получать чек, или, если хотите, мы заплатим вам вперед, так что…
Шампанское уже ударило мне в голову, да и моим компаньонам тоже. Майк что-то тихо напевал себе под нос, счастливый, как подгулявший морячок. Блондинка Руфь почему-то двоилась у меня в левом глазу. Я знал, как она себя чувствует: мне самому было трудновато смотреть туда, где она непринужденно полулежала во вращающемся кресле. Голубоглазая, высокая, вьющиеся волосы. Гм-м. Все работа да работа, никаких развлечений… Она протянула мне последнюю бутылку и, легонько икнув украдкой, сказала:
— Сохраню на память все пробки… хотя нет. Отец станет спрашивать, в своем ли я уме — распиваю вино с начальством.
Я заметил, что сердить отца не годится. Майк заявил, что незачем забивать себе голову дурацкими идеями, когда его осенила удачная. Мы заинтересовались. Что лучше скрасит жизнь, чем удачная идея?
Майк был дьявольски красноречив:
— Едем в Лос-Анджелес.
Мы торжественно кивнули.
— Едем в Лос-Анджелес работать.
Снова кивки.
— Едем на работу в Лос-Анджелес. Кто станет печатать нам деловые письма вместо хорошенькой блондинки?
Нет там симпатичной блондинки, чтобы печатать письма и пить с нами шампанское. Тяжелый случай.
— Все равно придется кого-то нанять, чтобы печатала письма. А может, она окажется не блондинкой? В Голливуде нет блондинок. Тем более хорошеньких. Поэтому…
Меня озарила догадка, и я докончил за Майка:
— Поэтому берем с собой блондинку, пусть печатает письма!
Вот это идея! Бутылкой меньше, и ее гениальность была бы не столь очевидной. Руфь взыграла, как только что открытая бутылка шампанского, а мы с Майком заулыбались во весь рот.
— Но я не могу! Не могу я просто так взять и уехать послезавтра!..
Майк был великолепен:
— Кто сказал «послезавтра»? Отставить! Уезжаем немедленно.
— Немедленно! — ужаснулась она. — Прямо вот так?
— Немедленно. Прямо вот так, — твердо заявил я.
— Но ведь…
— Никаких «но». Немедленно. С ходу.
— Нечего надеть…
— Купить наряды можно где угодно. Лучше всего в Лос-Анджелесе.
— А прическа…
Майк высказался в том смысле, что в Голливуде и укладку сделают.
Я хлопнул ладонью по столу. Стол не пошатнулся.
— Звоните в аэропорт. Три билета.
Она позвонила в аэропорт. Ее нетрудно было взять на испуг.
В аэропорту ответили, что можно любым рейсом вылететь в Чикаго и сделать там пересадку на Лос-Анджелес. Майк стал выяснять, почему Руфь теряет время на телефонные переговоры, когда мы могли бы уже быть в пути. Ложимся поперек дороги прогрессу, да еще сыплем ему наждачную пыль в коробку передач. Всего одна минута — на то, чтобы надеть шляпку.
— Папочке своему позвоните из аэропорта.
Возражения Руфи были легко отметены красочным описанием того, как лихо мы будем развлекаться в Голливуде. Нацепив на дверь табличку «Ушли на обед. Вернемся в декабре», мы махнули в аэропорт и прибыли туда, когда началась посадка на четырехчасовой рейс. Времени позвонить папочке уже не осталось. Я бросил машину на автостоянке, попросив сторожа присматривать за ней до моего возвращения, и мы едва успели подняться по трапу в самолет. Трап отогнали, моторы взревели, самолет взмыл вверх, причем Руфь покрепче ухватилась рукой за шляпку, опасаясь несуществующего ветра.
В Чикаго до пересадки на другой рейс у нас образовалось двухчасовое «окно». Спиртными напитками в аэропорту не торговали, но услужливый таксист подбросил нас в ближайший бар, откуда Руфь позвонила отцу. Мы на всякий случай отошли подальше от телефонной будки: по словам Руфи, папочка примется упрекать ее во всех смертных грехах. Шампанского в баре не было, но бармен обслужил нас по высшему разряду, как и пристало клиентам с такими запросами. Водитель проследил за тем, чтобы мы вовремя успели на самолет.
В Лос-Анджелесе, протрезвев и стыдясь самих себя, мы остановились в отеле «Коммодор». Наутро Руфь отправилась закупать себе и нам летний гардероб. Мы сообщили ей свои размеры, снабдили ее деньгами в количестве, вполне достаточном, чтобы одолеть похмелье, и сели на телефон.