Где мы только не побывали и чего только не видели. То целый вечер следили за пройдохой поэтом Франсуа Вийоном, то бродили по городу с Гаруном аль-Рашидом (уж если кому и стоило родиться на несколько веков позже, так именно этому беспечному калифу). Порой — в дурном настроении или вконец приуныв — наблюдали за ходом Тридцатилетней войны, а когда хотели подурачиться, заглядывали в Радио-Сити в уборные к актрисам. У Майка неизменный и острый интерес вызывала гибель Атлантиды — вероятно, он боялся, что люди, вновь открыв тайну ядерной энергии, повторят эту катастрофу. Когда же я впадаю в дремоту, он наверняка переносится к началу начал, к возникновению нашей нынешней Вселенной.
Если как следует поразмыслить, то, пожалуй, даже к лучшему, что ни один из нас не женился. Конечно, у нас есть надежды на будущее, но сейчас мы оба устали от людей, устали от алчных физиономий и жадных рук. Стоит ли удивляться, что в обществе, где ценятся в первую очередь богатство, власть и сила, даже та порядочность, что сохранилась, рождена страхом перед действительностью или тревогой за завтрашний день. Мы видели в мире столько подспудных, темных делишек — можете назвать это подглядыванием, если хотите, — что отучили себя принимать за чистую монету внешние проявления сердечности и доброты. Всего лишь раз мы с Майком заглянули в частную жизнь человека, которого знали, любили и уважали. Этого было достаточно. С того дня мы взяли себе за правило принимать людей такими, как они есть.
Следующие две кинокартины — «Свободу американцам!» о Войне за независимость и «Братья и пушки» о Гражданской войне в США 1861–1865 годов — вышли на экран почти одновременно. И грянул гром! Каждый третий политикан, целое сонмище так называемых просветителей и все казенные патриоты выступили в поход за нашими скальпами. Все отделения таких ультрапатриотических организаций, как Дочери Американской Революции, Сыны ветеранов Союза и Дочери Конфедерации, очертя голову дружно ринулись в бой. Юг неистовствовал. В южных штатах оба фильма были сразу же запрещены: второй — потому что был правдив, первый — потому что цензура — болезнь заразная. И оставались под запретом до тех пор, пока не спохватились профессиональные политики. Запрет сняли, и когорта последователей Линча и других приверженцев веревки и петли, указывая на оба фильма как на гнусный пример умонастроений и убеждений отдельных американцев, обрадовалась возможности влезть на бочку и бить в барабаны шовинизма и расовой ненависти.
Новая Англия испытывала соблазн хранить беспристрастное достоинство, но не выдержала нажима. К северу от Нью-Йорка демонстрация обеих кинокартин была прекращена. В штате Нью-Йорк представители сельскохозяйственных округов единодушно проголосовали за запрет, и он был введен по всему штату. Специальные поезда возили зрителей в штат Делавэр: тамошние власти еще не удосужились принять соответствующий законодательный акт. Судебные иски о клевете множились как грибы после дождя, и, хотя экстренные выпуски газет подымали сенсационную шумиху вокруг каждого процесса, лишь немногие знали, что мы не проиграли ни одного возбужденного против нас иска. Правда, нам почти в каждом случае приходилось апеллировать в высшие судебные инстанции, а подчас даже просить о переносе слушания дела в другой судебный округ — на что нам редко давали согласие, — но едва мы представали перед судьей, как извлеченные из архивов документы оправдывали нас без ущерба для наших карманов и престижа.
Удар, нанесенный нами по национальной спеси, был весьма и весьма чувствителен. Мы показали, что отнюдь не все великие американцы были озарены нимбом святости и не все английские офицеры были заносчивыми задирами, хотя ангелами их тоже не назовешь. Доступ обоим фильмам в Британскую империю был закрыт, а Лондон сделал ряд гневных представлений государственному департаменту. Трудно себе представить, но конгрессмены от южных штатов и Новой Англии поддержали попытки некоего иностранного посла ограничить свободу слова, причем в определенных кругах этот парадоксальный инцидент был встречен бурными аплодисментами. Обозреватель X.Л.Менкен, потирая руки от восторга, время от времени старательно подливал масла в огонь, а газеты путались в трех соснах — в антииностранной, ура-патриотической и квазилогической критике. В Детройте у входа в нашу студию куклуксклановцы сожгли чахлый фанерный крест, а объединение ирландских иммигрантов «Дружные сыновья св. Патрика», Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и Объединение профсоюзов Западного побережья приняли резолюции в нашу поддержку. Наиболее злобные, полные нецензурной брани анонимные письма, указав имена и адреса кое-кого из возможных отправителей, мы передали нашим адвокатам, а также в Управление почтовой службы. Южнее Иллинойса никто из писавших к ответственности привлечен не был.
Джонсон и его ребята гребли деньги лопатой. Джонсон вложил свой куш в международную кинопрокатную организацию и быстренько заставил Маррса нанять всех до одного лучших специалистов по печати и рекламе как на Востоке, так и на Западе Штатов. Ну и работенку они провернули! Буквально за считанные дни сложились две вполне определенные школы мышления, и в почтовые ящики хлынули потоки писем. Одна школа считала, что не наше дело ворошить старое грязное белье, что такие вещи лучше забыть и простить, что ничего дурного в помине не было, а если и было, то все равно мы — лгуны. Другая школа аргументировала скорее в нашу пользу. Сперва медленно и осторожно, затем все уверенней и шире стала распространяться следующая точка зрения: такие события действительно происходили и могут произойти вновь, а может быть, происходят даже и сейчас; происходили они потому, что искаженная правда слишком долго воздействовала на отношения между народами и расами. Нас порадовало, когда многие начали соглашаться, что важно уметь забывать прошлое, но гораздо важнее понять и оценить его без мелочных придирок. Именно эту идею мы и стремились довести до общественного сознания.
Введенный в некоторых штатах запрет на демонстрацию наших фильмов лишь незначительно отразился на общей сумме выручки от проката, что несколько оправдало нас в глазах Джонсона. Он мрачно предсказывал потерю половины доходов в масштабе всей страны, поскольку «нельзя безнаказанно открыть в кинофильме правду. Если в зале свыше трехсот зрителей, то сухим из воды не выйдешь». — «И даже со сцены театра нельзя?» — «А разве, кроме кино, люди еще куда-нибудь ходят?»
Пока все шло так, как мы рассчитывали. Мы приобрели бóльшую известность и славу — и добрую, и дурную, — чем любой из наших современников. В основном все объяснялось тем, что наши дела представляли интерес для средств массовой информации. Кое-что, естественно, относилось к числу сенсаций-однодневок, до которых так падки жаждущие новостей газеты. Мы всячески остерегались наживать себе врагов в тех кругах, какие могут дать сдачи. Помните старую поговорку о том, что человека узнают по его врагам? Нашим могучим оружием стала реклама — «паблисити». Вот как мы его заострили.
Я позвонил Джонсону в Голливуд. Он обрадовался, услышав мой голос:
— Давненько не виделись. Какие новости, Эд?
— Мне нужны люди, умеющие читать по губам. И нужны они, как ты любишь говорить, вчера.
— Читают по губам? Ты что, рехнулся? Зачем они тебе?
— Неважно зачем. Нужны, и все. Можешь подыскать?
— Понятия не имею! Зачем они тебе?
— Я спрашиваю: можешь ты найти таких?
— По-моему, ты совсем заработался, — неуверенно сказал он.
— Ну знаешь…
— Погоди, я же не сказал, что не могу. Не кипятись. Когда они тебе нужны и в каком количестве?
— Лучше запиши. Готов? Мне нужны специалисты, умеющие читать по губам на следующих языках: английском, французском, немецком, русском, китайском, японском, греческом, голландском, испанском.
— Эд Левко!!! Ты что, совсем спятил?!
Пожалуй, в чем-то он был прав: сказанное мною звучало диковато.
— Возможно. Но эти языки крайне необходимы. Если попадутся люди, умеющие читать по губам на любых других языках, не выпускай их. Они тоже могут пригодиться. — Я живо представил себе, как Джонсон сидит у телефона, печально качая головой: помешался, не иначе; должно быть, жара доконала Левко… бедный старина Эд. — Ты все записал?
— Да, записал. Если это розыгрыш…
— Никакого розыгрыша. Я совершенно серьезно.
— Откуда, по-твоему, я достану таких специалистов? — разозлился он. — Из шляпы, что ли, вытащу, как фокусник?
— Это твоя забота. Для начала я бы предложил заглянуть в местную школу глухонемых.
Он промолчал.
— Слушай, пойми ты, наконец, это не розыгрыш, а самое настоящее деловое поручение. Мне без разницы, что ты будешь делать, куда пойдешь, сколько заплатишь. Я хочу одного: чтобы к нашему приезду эти специалисты были в Голливуде или хотя бы находились в пути.
— Когда вас ждать?
Я ответил, что точно не знаю.
— Вероятно, через день-другой. Надо завершить кое-какие дела.
Джонсон замысловато выругался, сетуя на несправедливость судьбы.
— Советую придумать убедительные доводы, когда появишься…
Я повесил трубку.
Майк ждал меня в студии.
— Переговорил с Джонсоном?
Я пересказал ему разговор, и он рассмеялся:
— А ведь действительно звучит дико. Но если такие специалисты существуют и любят деньги, то он их раздобудет. В изобретательности и предприимчивости равных Джонсону не было и нет.
— Я рад, что все идет к концу. — Я швырнул шляпу в угол. — Ты-то со своими делами управился?
— Все уладил и готов двинуться в путь. Пленки и документы отосланы, агентство по недвижимости готово арендовать у нас дом. С секретаршами полностью рассчитался и выдал премиальные.
Я достал из бара бутылку пива. Майк уже держал свою в руках.
— Как поступим с конторской перепиской и досье? И что будем делать с этим вот баром?
— Переписка и досье передаются в банк на хранение. Бар? О нем я не подумал.
Пиво было холодное.
— Пусть его упакуют и перешлют Джонсону.
Мы оба заулыбались.
— Джонсону так Джонсону. Ему пригодится.
Я кивнул на «радиолу»:
— А что с ней?
— Полетит с нами на самолете как срочный груз. — Он пристально посмотрел на меня. — Что с тобой: нервишки шалят?
— Нет. Поджилки трясутся. Один черт.
— У меня тоже. Наши чемоданы я отправил сегодня утром.
— Что, ни одной чистой рубашки не осталось?
— Ни одной. Как тогда…
— …в первую поездку с Руфью, — докончил я. — С небольшой, пожалуй, разницей.
— Разница большая, — задумчиво произнес Майк.
Я откупорил новую бутылку.
— Тебе здесь что-нибудь еще нужно, что-нибудь еще надо сделать?
Я ответил отрицательно.
— О'кей. Тогда давай закругляться. Все необходимое сложим в машину, по пути в аэропорт заскочим в бар «Курвиль».
Я не понял:
— Так пиво же еще осталось…
— Но нет шампанского.
Тут до меня дошло.
— О'кей. Я временами туго соображаю. Ладно, поехали.
Мы отнесли аппарат в машину, погрузили туда же свой бар, оставили ключи от студии в бакалейном магазине на углу (передадут куда надо) и двинули в аэропорт, заскочив по дороге в «Курвиль». Руфь была в Калифорнии, но шампанское у Джо нашлось. В аэропорт мы прибыли поздно вечером.
В Лос-Анджелесе нас встретил Маррс.
— Что происходит? Джонсон мечется как угорелый, с ног сбился.
— Он назвал причину?
— Да чушь какая-то. Здесь ждет парочка репортеров. Хотите им что-нибудь сказать?
— Не сейчас. Поехали отсюда.
Джонсон встретил нас холодно.
— Так я жду объяснений. Где вы рассчитываете найти специалиста, разбирающего по губам китайскую речь? Или русскую?
Мы все уселись в кресла..
— Что у тебя есть на сегодняшний день?
— Помимо головной боли? — Джонсон протянул мне краткий список.
Я пробежал его глазами.
— За сколько времени можно доставить их сюда?
— Доставить их сюда? — взорвался Джонсон. — Я вам что, мальчик на побегушках?
— Практически — да. Хватит валять дурака. Так сколько времени потребуется?
Маррс хихикнул при виде Джонсоновой мины.
— Что ты скалишься, идиот?
Маррс не выдержал и расхохотался от всей души, я тоже.
— Ну смейтесь, смейтесь. Мне лично не до смеха. Когда я позвонил в местную школу глухонемых, там бросили трубку. Сочли меня досужим остряком. Ладно, опустим детали. В этом списке три женщины и один мужчина. Они владеют английским, французским, испанским и немецким. Двое из этой четверки работают на Восточном побережье, я им телеграфировал и жду ответа. Один живет в Помоне, а еще один работает в Аризонской школе глухонемых. Вот все, что мне удалось сделать.
Мы обдумали его сообщение.
— Садитесь на телефон, обзвоните все штаты, а если потребуется, свяжитесь с заграницей.
Джонсон пнул ногой стол.
— А что вы будете делать с ними, если мне посчастливится их найти?
— Потом узнаете. Сажайте их в самолет и везите сюда. Когда они прибудут, поговорим начистоту. Мне понадобится небольшой кинозал — не ваш, а другой, и хороший судебный стенографист.
Джонсон призвал небо в свидетели своей нелегкой доли.
— Мы будем в «Коммодоре». А вы, Маррс, держите пока репортеров подальше. В свое время мы им подбросим материальчик. — И мы откланялись.
Джонсону так и не удалось найти англоязычного специалиста, который умел бы читать с губ по-гречески. Эксперта по русскому языку он откопал где-то в Пенсильвании, специалистка по фламандскому и голландскому языкам прибыла из Нидерландов, из Лейдена, а в самую последнюю минуту он наткнулся на кореянку, которая работала в Сиэтле наблюдателем по поручению китайского правительства. Пять женщин и двое мужчин. Мы заключили с ними надежные контракты, составленные Самюэлсом, который вел теперь все наши юридические дела. Прежде чем специалисты поставили под контрактами свои подписи, я произнес небольшую речь:
— Эти контракты, как вы могли убедиться, будут регламентировать вашу личную жизнь и работу в течение целого года. В них включен особый пункт, согласно которому вы по нашему желанию вправе продлить контракт еще на год. Так что давайте внесем ясность. Жильем мы вас обеспечим, все остальное вы будете получать от наших поставщиков. Любая попытка общаться с кем-либо без нашего ведома приведет к расторжению контракта. Понятно? Хорошо. Работа у вас будет несложная, но чрезвычайно ответственная. По всей видимости, вы завершите ее через три месяца, но в любое время будьте готовы выехать в любое место по нашему усмотрению, разумеется за наш счет. Мистер Соренсон, поскольку вы отвечаете за стенограмму, вам должно быть ясно, что все сказанное в равной степени относится и к вам.
Соренсон кивнул.
— Ваши рекомендательные письма, ваше профессиональное мастерство и предыдущая трудовая деятельность прошли тщательную проверку, но вы и впредь останетесь под постоянным надзором. Вы должны будете лично заверить и нотариально засвидетельствовать каждую страницу, возможно даже каждую строчку, сделанных вами протокольных записей, в чем вам поможет мистер Соренсон. Вопросы есть?
Вопросов не было. Каждый получал баснословное жалованье и всячески подчеркивал ревностную готовность добросовестно выполнять свои обязанности. Все подписали контракт.
Предприимчивый Джонсон купил небольшой пансионат, и, положив в карман кругленькую сумму, некое частное детективное агентство согласилось взять на себя приготовление пищи, уборку помещений и необходимый транспорт. От самих специалистов мы потребовали, чтобы они не обсуждали друг с другом свою работу, особенно в присутствии домашней прислуги, и они пунктуально следовали этим указаниям.
Примерно через месяц мы созвали совещание в кинозале у Джонсона. С собой у нас был один-единственный ролик с пленкой.
— А ролик зачем?
— Он-то и объяснит вам причину всей нашей скрытности. Киномеханика звать не надо. Фильм прокручу я сам, посмотрим, что вы о нем скажете.