— У нас уже есть любовь.
— Иди сюда.
Он потянулся к ней и подняв ее на колени, нашел ее губы в утреннем свете. Раздеть ее было делом одной минуты, и она сидела на нем, а он сдергивал свои штаны вниз.
— О, моя Лиззи, — застонал он ей в губы.
Ее грудь уместилась вся в его ладонях, и она вздрогнула, когда он сжал их. Она всегда была откровением для него, всегда чем-то новым… каждый поцелуй, каждое касание, словно он возвращался домой или попадал одновременно на Луну.
Превосходно.
Она приподнялась на коленях, он направил себя в нее, они соединились, она двигалась сверху на нем, он удерживал ее за талию. Она двигалась, полностью осознавая, что происходит, ее глаза были закрыты, словно она не хотела отвлекаться от процесса и от своих ощущений.
Он удерживал ее разведенные ноги.
О, она была прекрасна, когда выгибалась назад, когда ее голова запрокидывалась, грудь поднималась, и утренний свет струился по ее великолепной наготе и светлым волосам.
Он надолго это запомнит, сказал он про себя. Этот момент, когда все почти утонуло в панике… этот замечательный, важный момент с той, которую он так любил, что они были живы, были одни и были вместе, никто не мог прикоснуться к этой части их личной жизни и никто не мог ее отнять, он будет вспоминать этот миг, наряду со всеми остальными, произошедшими сегодня вечером.
«Да», — подумал он. Ему необходимо подзарядить силы, надежду в сердце, как раз воспоминаниями о его Лиззи.
Впереди его ждала борьба, и стоял вопрос сможет ли он разрулить все, что ждало его впереди. Но Лиззи придавала ему сил, он чувствовал себя воином, которым он хотел и ему стоило быть.
«Забудь о деньгах», — подумал он.
Все, что ему действительно необходимо в его жизни, было здесь и сейчас в его объятиях.
— Я люблю тебя, — выдохнул он. — Я люблю тебя…
Глава 7
Эдвард был удивлен, когда Шелби не вскочила на ноги и с раздражением не побежала к двери. Ведь настоящие христианки, когда их работодатель сообщает, что хочет поцеловать, как правило, обижаются и убегают. Но чем дольше она оставалась, уставившись на него с его ботинком в руках, тем больше он пугался.
«Она не должна быть такой», — подумал он про себя. Он нагнулся к ней, но она отодвинулась, окончательно забыв про чертова доктора.
— Иногда земля должна принять бурю, — прошептала Шелби.
— Что?
Она просто дернула головой, поднявшись на коленях.
— Это не важно.
И она была права. Ничего не было особенно важным, когда она поцеловала его, ее губы были мягкими, застенчивыми, словно она ничего не знала о соблазнении.
Для него это не было большой проблемой.
Эдвард взял все в свои руки, стараясь быть более внимательным к ней, нежели с любой другой женщиной… ну, с которыми он был когда-то. Он легко прошелся руками по ее торсу, притянув ее между своими ногами, вверх по ее груди. Под толстовкой ее тело было упругим, таким же как у него, но по другой причине. Оно была упругим из-за физического труда, здоровья, данного природой, и ее усилий от работы с животными, которые весили на тысячу фунтов больше, нежели она сама, подвозя им литры кормежки, а также таская наполненные тачки опилками, делая километры ходок от конюшни к сараю, от пастбища к пастбищу.
Она не носила бюстгальтер.
Он обнаружил, потянув толстовку вверх ей через голову, что у нее не было даже внизу майки. Ее груди были идеальны, маленькие, упругие, как и она вся. Ее соски были девчачьими розовыми и для него это был полный сюрприз…
И он сделал правильный выбор — остановившись.
Несмотря на жажду, которая царапала когтями его брюхо, желая попробовать ее сладость, кое-что гораздо более важное стукнуло ему по затылку.
— Ты девственница? — спросил он.
— Нет.
— Мне кажется, что ты лжешь.
— Есть только один способ узнать это, не так ли?
Странное, непривычное сомнение, заставило его оцепенеть, он отвернулся, не потому, что ему не нравился ее полуобнаженный вид, а потому, что он вообще на это решился. С ее скромностью, ее неловкостью, ему захотелось наброситься на нее и взять, подобно тому, как берет мужчина, заявляя права на женщину, обнаружив, что она ничья.
И еще она не испугалась, а наоборот, как бы дала понять, что позволяет ему это сделать, это и многое другое.
Отведя глаза в сторону, он раздумывал над этой ситуацией, в некоторой степени эта черта была свойственна ему всегда, быть собственником, еще до того, кем он стал… но он вдруг увидел деньги.
Одну тысячу долларов.
Десять сто долларовых купюр, которые лежали веером.
На тумбочке у двери.
Он оставил деньги для одной из проституток в прошлую пятницу, он исправно платил за то, что они были с ним. И в самом деле, женщина той ночью (за исключением того, что она вела себя и была одета именно так, как он и хотел, чтобы…) реальная женщина сама пришла к нему.
Его Саттон.
Они занимались сексом, потому что он предполагал, будто она настолько идеальный двойник Саттон Смайт. Какая же была первая подсказка? Когда все закончилось, женщина не взяла денег, они остались лежать на столике. А вторая? На следующее утро он обнаружил ее клатч на столике у кресла и когда открыл его, в нем было водительское удостоверение Саттон.
Иногда, он задавался вопросом — произошло ли это на самом деле или был лишь сон. Хотя напряжение между ними, когда он вернул ей клатч ядерным… да, это должно быть все же произошло.
И он точно знал, почему занимался с ней сексом. Саттон была классной, достойной, блестящей бизнесвумен, в которую он был влюблен уже много лет. Почему она разрешила ему прикоснуться к себе, поцеловать ее и войти внутрь?
Да, она сказала, что тоже была влюблена в него. Но разве это может быть правдой?
Эдвард сосредоточился на дочери Джеба. Расправив ее толстовку, он аккуратно прикрыл ее наготу.
— Никакого врача, — сказал он отстраненно. — Мне не нужно.
— Вам необходим врач.
Немного смущало, насколько она спокойно поднялась и пошла к телефону, как будто ничего не случилось. Взяв трубку древнего, настенного телефонного аппарата, он нахмурился, возмущаясь ее прагматизмом.
— Мое дал мне номер, — объяснила она, начиная набирать диск указательным пальцем. — Доктор Колби, правда ведь?
— Вот, черт возьми, если ты знала его имя и номер, зачем доставала меня?
— Я давала вам шанс стать разумным, но мне не стоило рассчитывать на это.
— Черт побери.
Повернувшись к нему, она приложила трубку к уху.
— Я просила вас не произносить имя Господа всуе в моем присутствии и не сквернословить. И я знаю, что вы никогда не влюбитесь в меня. Вы всегда будите ее.
— Какого черта ты несешь? — выстрелил он.
— Вы произносите ее имя во сне. Типо Сат… Саттер?
Эдвард запрокинул голову назад и закрыл глаза от отчаяния. Может, это все ему привиделось. Скорее всего, что да, он просто отключился у стойла Наба, и все это видение, ставшее результатом пойла, которое в настоящее время бежало у него по крови.
Он надеялся на это.
— Мисс Смайт? Еще кофе?
Саттон вернулась в реальность, улыбнувшись пожилой женщине в униформе с кофейником в руках. Эллин Айзекс работала в семейном имении очень давно, насколько помнила Саттон, она чем-то напоминала бабушку и всегда заставляла ее вспоминать о Ханне Груэн из «Нэнси Дрю».
— Нет, спасибо, миссис Айзекс. Как не печально, но мне пора ехать.
— Машина ждет вас.
Саттон промокнула рот дамасской салфеткой с монограммой и поднялась.
— Я пойду за отцом.
Миссис Айзекс улыбнулась и поправила накрахмаленный белый передник, висевший спереди на ее сером платье.
— Отец в своем кабинете. И я сообщила ему, что ты уезжаешь.
— Спасибо.
Фамильная столовая была маленькой и очаровательной, размером пятнадцать на пятнадцать, оконный проем находился между основной кухней особняка и официальной столовой. В окнах, наполненных светом, особенно в утренние часы, виднелись кирпичные стены, увитые плющом и тщательно ухоженные клумбы роз в семейном саду, а также имелись соответствующие старой школы Colefax и Fowler всевозможные растения. Это комната была одной из самых любимых комнат ее матери, пока она была жива. Саттон с братом вместе со всей семьей всегда здесь завтракали перед школой, общаясь и сообщая новости. После того, как умерла ее мать, а Винн уехал в университет Виргинии, в этой комнате проводили время только она и отец.
И когда она уехала в Гарвард, здесь завтракал только ее отец… и потом миссис Айзекс начала сервировать ему утреннюю трапезу у него за столом, в кабинете.
Это стало привычкой, которая так и осталась, даже когда Саттон вернулся из бизнес-школы при Университете Чикаго и начала работать в корпорации «Ликеро-водочные заводы Саттон».
Она сложила салфетку рядом со съеденной половинкой грейпфрута, булочкой, разрезанной пополам и оставшейся скорлупой в держателе для яиц, сваренных в крутую, и задалась вопросом, почему каждое утро она продолжала завтракать здесь в одиночестве?
Возможно, дань прошлому, а может фантазии о будущем.
Огромный дом, в котором она жила с отцом, и каждый был сам по себе (за исключением, когда приезжал Винн) состоял из двадцати пяти тысяч квадратных метров и исторически содержался в тщательном великолепии, все предметы старины передавались из поколения в поколение, множество картин и экспонатов музейного значения, ковры из Персии, за исключением некоторых, ручной работы из Франции. Это было великолепное убежище, где латунные перила и светильники, обрамленные золотыми листьями, сверкали от бесчисленной полировки, а свисающие хрустальные люстры мерцали у потолка, отбрасывая свет на стены, дерево стало более теплых оттенков со временем, отдавая свою теплоту, как зола в топке.
Но этот дом был одиноким.
Звук ее шпилек глухим эхом раздавался в самом сердце пустоты, ее учили, как следует правильно ходить спокойным шагом, когда она направилась к передней части дома, проходя мимо гостиной и библиотеки, комнаты отдыха и дамских комнат. Здесь ничего не было неуместным или не кстати, все было с тщательностью убрано, нигде не было ни пушинки или пылинки.
Двери в кабинет отца была открыта, и он поднял глаза от своего стола.
— А вот и ты.
Его руки рефлекторно легли на ручки кресла, врожденный такт, когда женщина входила или выходила, он всегда вставал. Но это был бессильный жест, сил у него уже не осталось, от чего стало грустно, он не мог уже сделать простое движение, но она решительно проигнорировала это.
— Ты собираешься поехать сейчас или позднее? — спросил он, опустив руки на колени.
— Мы собираемся, — она обогнула стол и поцеловала его в щеку. — Пойдем. Финансовый Комитет начнется через сорок пять минут.
Рейнольдс Винн Уилшир Смайт IV кивнул на угол стола.
— Я читал материалы. Дела идут хорошо.
— Мы немного мягки в Южной Америке. Думаю, что нам нужно…
— Саттон. Присядь, пожалуйста.
Нахмурившись, она заняла место напротив него, скрестив лодыжки под столом и поправляя свой костюм. Как обычно, она была одета в Армани, персикового цвета, один из любимых своего отца.
— Что-то не так?
— Пришло время объявить о нашем решении.
От его слов она пришла в ужас и ее сердце замерло.
Позже, она будет вспоминать каждую мелочь, как они сидели друг напротив друга в его кабинете… насколько он был красив с седой шевелюрой в своем прекрасно сшитом костюме в тонкую полоску… и как ее руки, так же как и его, лежали на коленях.
— Нет, — категорически ответила она. — Еще не время.
Рейнольдс попытался протянуть к ней руку, но его ладонь шлепнулась на кожаное пресс-папье, и на мгновение Саттон захотелось закричать. Вместо этого, она проглотила свои эмоции и соединила с ним руки на середине, склонившись над великим простором его стола, подминая кипы бумаг.
— Моя дорогая, — он улыбнулся ей. — Я так горжусь тобой.
— Остановись, — она сделала вид, что поглядывает на запястье на свои золотые часы. — Мы должны идти, чтобы встретиться с Коннором, прежде чем мы начнем…
— Я уже сказал Коннору, Лакшми и Джеймсу. Пресс-релиз будет опубликован в «Таймс» и «Уолл Стрит Джорнал», как только в твоей трудовой договор будут внесены изменения. Лакшми займется этим, как мы и говорили. Это уже не касается только меня и тебя.
Саттон почувствовала холодок страха, такой же, когда у вас начинают волосы вставать на затылке, и вы начинаете усиленно потеть.
— Нет. Это не законно. Договор должен быть ратифицирован правлением.
— Они приняли его вчера вечером.
Она откинулась на спинку кресла, сосредоточившись. Жесткое кресло впилось в лопатки, и по какой-то нелепой причине она подумала о количестве рабочих по всему миру. Тысячи и тысячи. И сколько они производили бутылок, перегоняя бурбон, различное вино, а потом водку, джин и ром, разной ценовой категории. Десять миллиардов в год это почти четыре миллиарда валовой прибыли. Она вспомнила, как ее брат как-то ее спросил, как она чувствует себя по этому поводу.
Винну еще два года назад было объявлено, как будут разворачиваться события в семейном бизнесе. И он отлично понимал, что она единственная в их семье, не считая отца конечно, была с головой, заточенной на бизнес.
Саттон посмотрела на отца… и тут же забыла о корпорации.
Ее взор затуманился слезами, она отбросила всю воспитанность и вернулась в тот момент, когда потеряла свою мать.
— Я не хочу, чтобы ты умирал.
— Как и я. И я не собираюсь никуда уходить, — он невесело засмеялся. — Но болезнь Паркинсона прогрессирует, и я боюсь, что это более похоже на правду, чем мне бы хотелось.
— Я могу сделать что-нибудь? — прошептала она.
Он кивнул.
— Я не отдам тебе свою позицию, потому что ты моя дочь. Любовь хороша в семье, но не приветствуется в бизнесе. Ты сменишь меня, потому что ты именно тот человек, который поведет нас в будущее. Все очень отличается от того, когда мой отец передал мне свой кабинет. Сейчас все… настолько глобально, настолько нестабильно при жесткой конкуренции. И ты понимаешь эти проблемы.
— Мне нужен еще один год.
— У тебя его нет, прости, — он снова двинул своей рукой, а затем стиснул зубы от разочарования… потом взял себя в руки, скрыв свои мучения. — Запомни это. Я не зря потратил последние сорок лет своей жизни стремясь превратить кого-то в того, кто не подходит для этой работы. Ты можешь это сделать. Кроме того, ты сделаешь это. У тебя просто нет другого выбора, ты должна преуспеть.
Саттон опустила взгляд на их переплетенные руки. Он все еще носил свое простое золотое обручальное кольцо. Отец не женился второй раз. Он даже ни с кем не встречался. Он спал с ее фотографией, стоящей рядом с кроватью на тумбочке, и ее ночные рубашки до сих пор висели у него в шкафу.
Такая романтическая дань может и была настоящей любовью. И фактически одна часть его была скорее всего преданностью и уважением к его умершей жене, а вторая часть — болезнью, подтачивающей его здоровье, может это и было его данью.
Болезнь Паркинсона оказались изнурительной, тоскливой и страшной. И она тоже была существующей реальностью, богатые люди не живут в специальном классе, они тоже подвержены прихотям судьбы.
На самом деле, за последние пару месяцев ее отец заметно стал более медлительным, и в дальнейшем все будет только усугубляться, пока он не окажется прикован к постели.
— Ах, папа… — выдохнула она.
— Мы оба знали, что так произойдет.
Сделав глубокий вдох, Саттон поняла, что это был единственный раз, когда она показала свою уязвимость. Это был ее единственный шанс честно признаться, насколько ей страшно — в тридцать восемь лет встать у руля огромной корпорации, на которой покоиться успех ее семьи… а также смотреть в лицо смерти своего отца.
Смахнув слезу, она увидела мокрое пятно на пальце и сказала себе, что больше не будет слез, как только она выйдет из дома. Как только она доберется до штаб-квартиры, все будут внимательно рассматривать ее, оценивая в качестве нового лидера. И да, выползут змеи из-под деревьев, пытаясь подорвать ее и появятся люди, которые не воспримут ее всерьез, потому что она женщина и член семьи, а ее собственный брат скорее всего разозлиться.
Что не менее важно, она не могла теперь показывать свою слабость даже перед отцом. Если она проявит слабость, он будет беспокоиться правильный ли выбор сделал и, возможно, можно только предположить… стресс не поможет в его состоянии.