Продолжая держаться за канат, я приподнялся в челноке. А тем временем шхуна и ее спутник – мой челнок, продолжая нестись по течению, поравнялись с костром на берегу. Судно уже «заговорило», как выражаются моряки, то есть начало с шумом рассекать волны, и я не мог понять, почему пираты не поднимают тревогу, пока не заглянул в иллюминатор. Одного взгляда мне хватило: Израэль Хендс и его товарищ, сцепившись, катались по полу каюты.
Я мигом опустился на дно челнока – еще секунда, и он бы опрокинулся. В глазах у меня все еще стояли свирепые, налитые кровью лица пиратов, озаренные тусклым светом лампы. Я даже на миг прикрыл глаза, чтобы отогнать от себя это навязчивое видение.
Заунывные рулады на берегу наконец умолкли, и пираты хором загорланили свою любимую песню:
Я невольно подумал, что ром и в самом деле стал главной причиной схватки в каюте «Эспаньолы». Но тут мой челнок внезапно вздрогнул, накренился и изменил курс. Скорость течения увеличилась. Я открыл глаза и увидел, что вокруг пляшут мелкие пенистые волны с фосфоресцирующими гребешками. «Эспаньола» теперь плыла в нескольких ярдах впереди меня, но и она тоже, кажется, изменила курс. Вглядевшись в сумрак, я убедился, что теперь нас несет на юг.
Я взглянул на берег, и сердце у меня тревожно забилось. Прямо позади все еще виднелось пламя костра. Течение резко повернуло вправо, увлекая за собой и тяжелую шхуну, и мой невесомый челнок. Волны, становясь все выше, стремительно несли нас через узкий пролив в открытое море. Внезапно шхуна повернула еще на тридцать градусов, на борту послышались крики. Под тяжелыми башмаками загремели ступени трапа, ведущего в кают-компанию, и я решил, что пираты спохватились, поняв, в какой опасности оказались.
Положившись на Господа, я прилег на дно челнока и отдался воле волн и течения. На выходе из пролива я неминуемо должен был попасть в полосу могучих прибойных волн, они-то раз и навсегда избавят меня от всех мук. Я ждал гибели, но все же не решался броситься ей навстречу.
Так я пролежал в течение нескольких часов, ежеминутно ожидая смерти. Волны укачивали меня и обдавали солеными брызгами. Мало-помалу мной овладело странное оцепенение, и я, несмотря на весь ужас своего положения, уснул, и во сне мне привиделась наша старая таверна «Адмирал Бенбоу».
Глава 24
В челноке
Проснулся я при свете дня. Подняв голову, я увидел, что меня несет вдоль юго-западного берега Острова Сокровищ. Солнце уже взошло, но его скрывала от меня громада Подзорной Трубы, спускавшаяся к морю отвесными утесами. Невдалеке виднелись Грот-Мачта и Бизань-Мачта с их голыми вершинами, увенчанными утесами в сорок-пятьдесят футов высотой и окаймленные каменистыми осыпями и распадками.
Я находился всего в четверти мили от острова, и первой моей мыслью было схватиться за весло и грести к берегу. Однако кое-что вынудило меня отказаться от этого. У подножия скал бушевал и пенился прибой; огромные валы поминутно взмывали ввысь и с пушечным грохотом обрушивались на каменные громады. Приблизиться к берегу в таком месте – обречь себя на неминуемую гибель. Утонуть или быть расплющенным о скалы – другого выбора не было. Мало того: на скалах я заметил каких-то неуклюжих чудовищ, похожих на слизняков-переростков. Их там было десятка три, и они так ревели, что заглушали даже грохот прибоя. Позже я узнал, что это были морские львы, более-менее безвредные животные. Тем не менее всякая охота приставать к берегу у меня пропала – уж лучше погибнуть в открытом море.
К счастью, к северу от Грот-Мачты показалась обнажившаяся во время отлива длинная полоса песка. Вдали, еще севернее, виднелся Лесистый Мыс – так он назывался на карте, – сплошь поросший высокими соснами.
Я вспомнил слова Джона Сильвера о течении, проходящем вдоль западного берега Острова Сокровищ. Вероятно, я попал в него. Поразмыслив, я решил миновать Грот-Мачту и попытаться пристать к более гостеприимно выглядевшему Лесистому Мысу.
Мой челнок покачивала мелкая зыбь. Дул южный ветер, подгоняя его, и утлое суденышко плыло легко и свободно. Лежа на дне, я не раз видел приближающиеся гребни волн, которые, казалось, готовы поглотить мой челнок, но он, подпрыгнув, как на пружине, легко взлетал на верхушку волны и плавно опускался вниз.
Я настолько осмелел, что даже начал грести. Но малейшее нарушение равновесия тотчас сказывалось на ходе челнока. Едва я зашевелился, как он, вместо того, чтобы плавно спуститься с гребня, полетел вниз так стремительно и круто, что зарылся носом и зачерпнул воды. У меня даже закружилась голова. Перепуганный, промокший до нитки, я опять занял прежнее положение, и челнок, выровнявшись, опять плавно заскользил вперед. Мне стало ясно, что движением челнока невозможно управлять, но как в таком случае я достигну берега?
Несмотря на страх, голову я все же не потерял и начал осторожно вычерпывать своей матросской шапкой скопившуюся на дне воду. Затем, проследив за ходом челнока, я попытался понять, почему он так легко скользит по волнам, и вскоре убедился в том, что предоставленная самой себе моя скорлупка, лавируя, выбирает, так сказать, самый гладкий путь, избегая крутых скатов и высоких гребней волн.
Прекрасно, решил я. Значит, нужно спокойно лежать и не пытаться нарушить равновесие. А улучив подходящий момент, можно изредка делать пару взмахов веслом, направляя челнок к берегу.
Так я и поступил. Лежа на локтях в самом невероятном положении, я пытался править, и это, хоть и с огромным трудом, мне удавалось. Проплывая мимо Лесистого Мыса, я заметил, что еще не смогу к нему пристать, но зато нахожусь на пару сотен ярдов ближе к берегу. Я увидел зеленые вершины сосен, слегка покачивающиеся под дуновениями утреннего бриза, и проникся уверенностью, что непременно сумею высадиться на сушу на одном из следующих выступов берега.
Между тем, меня мучила жгучая жажда. Солнце палило, море ослепительно сверкало. Брызги покрывали мои губы коркой соли. Горло у меня пересохло, а голова пылала. Деревья на берегу манили прохладной тенью, но течение пронесло меня мимо мыса. Передо мной опять открылась широкая полоса моря, и то, что я увидел, мгновенно изменило все мои планы.
Менее чем в полумиле впереди меня шла под парусами «Эспаньола». Несомненно, меня заметят и подберут. Жажда так мучила меня, что я даже не знал, радоваться этому или огорчаться. Однако мне не пришлось долго размышлять над этим вопросом, ибо то, что я увидел, повергло меня в крайнее изумление.
«Эспаньола» шла под гротом и двумя кливерами, и ее паруса серебрились на солнце, как снег в горах. Сначала она держала курс на северо-запад, очевидно, возвращаясь к месту прежней стоянки. Потом шхуна свернула на запад, и я подумал, что там заметили меня и решили-таки подобрать. Но внезапно «Эспаньола» круто повернула к ветру, паруса ее обвисли, и она беспомощно остановилась.
– Болваны, – пробормотал я, – они, верно, оба до сих пор пьяны в стельку!
Представляю, что бы сделал с такими матросами капитан Смоллетт!
Между тем шхуна повернула и легла на другой галс, потом ее паруса потеряли ветер, обвисли, и она остановилась. Так повторилось несколько раз подряд. «Эспаньола», хлопая парусами, рыскала во все стороны: на север, юг, восток и запад. Похоже, судном вообще никто не управлял. Но если это так, куда девались пираты? Одно из двух: или они действительно мертвецки пьяны, или покинули шхуну. Что, если я поднимусь на борт? Может быть, мне удастся вернуть «Эспаньолу» ее капитану?
Течение несло челнок и шхуну с одинаковой скоростью. Но шхуна так часто меняла курс и внезапно останавливалась, что почти не продвигалась вперед. О, если бы только я мог начать грести, то, несомненно, я бы нагнал ее в два счета!
Я решил рискнуть, несмотря на то что челнок могло снова захлестнуть волной. Приподнявшись, я начал с величайшей осторожностью подгребать к «Эспаньоле». Иногда меня и в самом деле захлестывало, и тогда я останавливался и вычерпывал воду. Вскоре я так освоился, что меня лишь изредка окатывала какая-нибудь шальная волна.
Шхуна постепенно приближалась, и я уже мог разглядеть поблескивавшую на поворотах медь румпеля. На палубе не было ни души. Пираты или покинули судно или спали внизу. Тогда я запру палубный люк и смогу распоряжаться «Эспаньолой», как мне заблагорассудится.
Слегка накренившись, шхуна продолжала идти на юг. Ее паруса то наполнялись ветром, то бессильно опадали и начинали полоскаться. До меня доносился грохот блоков. В конце концов мне посчастливилось. Ветер ненадолго стих, и течение развернуло шхуну кормой ко мне. Сквозь открытый иллюминатор я увидел все еще горевшую над столом, несмотря на белый день, лампу. Грот опал, как знамя побежденных, и теперь шхуна двигалась только вместе с течением.
Удвоив усилия, я начал ее нагонять и был уже на расстоянии ста ярдов, как вдруг налетел новый порыв ветра. Шхуна легла на левый галс и снова заскользила по волнам, как ласточка. Я уже был в полном отчаянии, когда «Эспаньола вдруг описала широкий полукруг и устремилась прямо ко мне.
Расстояние между нами быстро сокращалось. Я видел, как пенятся под форштевнем шхуны волны, и с моей скорлупки она казалась ужасно громадной. И тут я понял, какая опасность мне угрожает. Времени для размышлений не оставалось. Челнок взлетел на гребень волны, а шхуна как раз зарылась в нее носом и ее бушприт навис прямо у меня над головой. Я вскочил на ноги и подпрыгнул, погрузив челнок в воду. Одной рукой я ухватился за утлегарь, а нога моя попала между штагом и брасом. Оцепенев от ужаса, я повис в воздухе. Слабый удар, раздавшийся снизу, дал мне понять, что шхуна отправила на дно мой челнок. Значит, все пути к отступлению отрезаны.
Глава 25
Черный флаг спущен
Едва я взобрался на бушприт, как полоскавшийся на ветру кливер с грохотом, похожим на пушечный выстрел, надулся, ложась на другой галс. Шхуна вздрогнула до самого киля, но в тот же миг все паруса снова потеряли ветер. Кливер хлопнул еще раз и обвис.
От внезапного толчка я едва не свалился в воду. В испуге я быстро пополз по бушприту и шлепнулся головой вниз на палубу. Я оказался на баке с подветренной стороны, и грот закрывал от меня часть кормы. На палубе никого не было. Доски палубы, немытые со времени начала мятежа, были покрыты следами грязных матросских башмаков. Пустая бутылка с отбитым горлышком перекатывалась от борта к борту.
Вдруг «Эспаньола» снова двинулась по ветру. Кливера позади меня заскрипели, растягивая снасти, руль повернулся сам собой, и все судно опять вздрогнуло. Ветер переложил гик грота на другой борт, и я увидел на корме обоих пиратов. Тот, что был в красном колпаке, неподвижно лежал на палубе, раскинув руки, как распятый. Зубы его были зверски оскалены. Израэль Хендс сидел у фальшборта, свесив голову на грудь и бессильно опустив руки. Лицо его, несмотря на загар, было мертвенно-желтым, словно вылепленным из воска.
Шхуна металась, как взбесившаяся лошадь. Паруса вздувались то с одной, то с другой стороны, дергая реи так, что мачты стонали. Иногда в борт тяжело била большая волна, и тогда брызги взлетали фонтаном, окатывая палубу. В отличие от легкого челнока, большое судно не могло само выбирать себе дорогу среди волн.
При каждом толчке шхуны пират в красном колпаке подпрыгивал, но не менял положения и по-прежнему скалил зубы. Зато Хендс съезжал все ниже и ниже и наконец рухнул у кормового ограждения – так, что теперь я видел только его ухо и завитки курчавых бакенбардов.
Рядом с обоими на палубе чернели лужи застывшей крови, и я решил, что пираты, подравшись во хмелю, прикончили друг друга кортиками.
Я с любопытством и отвращением разглядывал обоих и вдруг обнаружил, что Израэль Хендс приподнимается, испуская жалобные стоны, и пытается снова сесть. Эти стоны, в которых не было ничего, кроме мучительной боли и смертельной слабости, невольно пробудили во мне сострадание. Но оно мигом испарилось, как только я вспомнил о разговоре, который подслушал из бочки.
Я подошел к грот-мачте и насмешливо проговорил:
– Вот я и снова на шхуне, мистер Хендс!
Боцман поднял на меня мутный, ничего не выражающий взгляд и промычал одно слово:
– Рому!
Я решил не терять времени даром и, проскользнув под гиком на корму, спустился в каюту. Там все было перевернуто вверх дном. Замки всех шкафов и ящиков сломаны, очевидно, в поисках карты, на полу грязные следы ног пиратов, собиравшихся здесь для попоек или совещаний, на переборке, выкрашенной белой краской и украшенной золоченым бордюром, – отпечатки сальных пальцев. Пустые бутылки грудой валялись в углу и позвякивали от качки. Один из медицинских справочников доктора Ливси лежал на столе, половина листов из него была вырвана – явно для раскуривания трубок. Лампа все еще горела угрюмым желтым светом.
Я спустился в погреб для провианта. Там не уцелело ни одного бочонка, а почти все бутылки со спиртным отсутствовали. Очевидно, пираты беспробудно пьянствовали с самого начала бунта. Порывшись, я все же обнаружил одну недопитую бутылку для Хендса. Себе я взял немного сухарей, сушеных фруктов и кусок твердого как камень сыру. Поднявшись на палубу, я сложил все это у руля, подальше от боцмана, вдоволь напился воды из бака, а потом подал бутылку с ромом Хендсу. Тот жадно припал к горлышку.
– Черт побери, вот этого-то мне и не хватало! – прохрипел он.
Я сидел у руля и молча закусывал.
– Как ваша рана? – спросил я его.
Хендс прохрипел в ответ:
– Будь здесь доктор, он бы в два счета поставил меня на ноги… Но мне вечно не везет. Что же до этого молодчика, – он указал на пирата в красном колпаке, – то он спекся. Впрочем, он никогда не был дельным моряком… Но ты-то как сюда попал?
– Я прибыл на борт, чтобы принять командование шхуной, мистер Хендс. Поэтому прошу вас беспрекословно выполнять все мои распоряжения.
Хендс уставился на меня с кислой миной, но промолчал. Щеки его от рома малость порозовели, но выглядел он по-прежнему скверно и при толчках сползал на палубу.
– Между прочим, мистер Хендс, мне вовсе не по душе этот черный флаг. С вашего позволения, я его спущу. Лучше никакого, чем такой.
Я пробрался к мачте, спустил черный пиратский флаг и отправил его за борт.
– Долой капитана Сильвера! Да здравствует капитан Смоллетт! – прокричал я, размахивая шапкой.
Хендс исподлобья следил за мной.
– Я полагаю, – наконец проговорил он, – что вы, капитан Хокинс, не откажетесь причалить к берегу. Верно?
– Конечно, – ответил я. – С большим удовольствием, мистер Хендс. Продолжайте!
Я с волчьим аппетитом принялся за сухари и изюм.
– Этот парень, – продолжал Хендс, кивнув в сторону убитого, – ирландец по имени О’Брайен, поставил вместе со мной паруса, потому что мы хотели вернуться обратно в бухту. Но теперь он мертвее тухлой воды на дне трюма. Так кто же, спрашивается, поведет шхуну? Одному, без моих советов, тебе не справиться. Поэтому дай мне выпить и закусить и помоги перетянуть рану платком или шарфом. А я скажу тебе, что делать со шхуной. Договорились?
– Но предупреждаю – я не собираюсь возвращаться на прежнюю стоянку! Я хотел бы добраться до Северной стоянки и пристать именно там, – заявил я.