— Старается, — ответил Егоров, уловив в тоне капитана стремление рассматривать его и Дьяченко как неразрывное целое.
Наконец они добрались до спасительного островка. Какое счастье ступить на твердую землю! Даже если с тебя стекают потоки воды, а кожу стягивает колючий холод.
Первым, кого невольно заметил Егоров, был невысокий худощавый человек с седой бородой, одетый в черное пальто и серые брюки, заправленные в высокие сапоги. Он был похож на сторожа, из тех, которые по ночам дремлют в каком-нибудь укромном местечке в обнимку с заряженным дробью охотничьим ружьем. Так, по крайней мере, показалось Егорову в первый момент. Но, подойдя поближе, понял, что впечатление это обманчиво. Во всем облике этого человека, в его энергичном взгляде не было и намека на старость. И по тому, как внимательно слушали его Богачук и десантники, которые уже успели выбраться из камыша, можно было судить, что этот подпольщик рассказывает о чем-то важном.
Когда они с капитаном подошли поближе, Дьяченко, сразу же заметивший их появление, обернулся и шепнул Геннадию:
— Это их главный. Из Одессы. Федор Михайлович какой-то.
— А рядом с ним кто?
Это был немолодой человек в стеганой куртке, из-под которой виднелась серая, в рыжих пятнах высохшей глины фуфайка. Человек снял кепку, обнажив блестящую розоватую лысину.
— Не знаю. С этим не знакомили.
Егоров подвинулся поближе, внимательно разглядывая бородача, который без особых подробностей, но так, чтобы все поняли, как развивались события, рассказывал о действиях своей группы. Молодежь рассредоточена в основном на редких сухих островках. Положение тяжелое. За сутки никто не съел и кусочка хлеба. Во главе каждой группы — один или двое подпольщиков, они подбадривают ребят. Когда ночью появились самолеты, у всех приподнялось настроение. Есть раненые, несколько из них не могут самостоятельно двигаться.
«Наверно, с бородачом придется иметь дело в Одессе, — подумал Егоров. — И зачем только бороду отрастил? По ней его каждый гестаповский шпик за километр узнает… Может, прямо сейчас и поговорить с ним? Отозвать в сторонку и условиться о дальнейшем…»
Нет, Савицкий не дал ему такого права. Значит, надо молчать.
— Пора бы покормить товарищей, — спохватился Богачук. — Откройте там банки с тушенкой да хлеба побольше давайте.
Дьяченко почему-то принял этот возглас как личный приказ ему, тут же вытащил из кармана припасенную банку, раскрыл складной нож и вонзил его в жесть. Кто-то занялся второй банкой. Но выяснилось, что проголодались все, а не только гости, и один тюк был мгновенно опустошен.
— Вы что, забыли, где находитесь? — сердито накинулся на десантников Богачук. — По одной банке только нашим гостям!.. Остальным по половинке!.. И до вечера не просить…
Наверняка он тоже зверски проголодался, но понимал, что должен проявлять сдержанность. Поэтому он не спешил добираться до банки со своей долей. Богачук достал из планшета лист бумаги и начал подсчитывать, сколько снаряжения, оружия и продовольствия он может немедленно выдать молодежи.
Сколько же человек в плавнях? Не сумели убежать только из нескольких вагонов да кое-кто в последний момент струсил. Пока собраны почти все.
— Мы можем вооружить только старших ребят, — подумав, сказал Богачук.
— Что ж, это тоже дело, — ответил Федор Михайлович.
— А стрелять-то, наверно, никто из них не умеет?
Федор Михайлович, который ел с жадностью, тщательно выскреб ножом дно банки и отбросил ее в сторону.
— Многие стреляли из мелкокалиберной. Но, конечно, не снайперы. Придется учить…
— Полчаса на обучение найдем, — усмехнулся Богачук. — Ну, не будем терять время… Сколько у вас групп?
— Пока восемь.
— Ну, так вот. Разведите всех офицеров по местам. От каждой группы выделите по десять крепких ребят, которые и получат все необходимое.
— Где?
— Мы им укажем. Торопитесь! Сейчас пять утра. Не позднее семи группы должны двинуться к выходу из плавней.
— А куда их поведут?
— В леса. Я остаюсь здесь, со мной трое. Восемь офицеров пойдут с вами.
На островке он оставил капитана, Егорова и Дьяченко, остальным приказал следовать за подпольщиками.
Когда вдали постепенно затих шум камышей, Богачук устало опустился на один из тюков и досадливо поморщился.
— Вот что, братцы, — сказал он, — из двадцати шести тюков мы нашли пока только восемнадцать. Сколько у вас? — обернулся он к Дьяченко.
— Два.
— Значит, двадцать… Потерять шесть тюков! Нет, это невозможно. Пока еще есть время, внимательно обыщите район. Вы и вы, — кивнул он Егорову и Дьяченко.
— А если найдем, тащить сюда? — спросил Егоров.
— Ставьте отметки. Когда явятся представители групп, покажете им места… Странно, — проговорил он, вынимая из футляра бинокль, — почему молчат на насыпи?
— Наверно, ожидают подмоги, — сказал капитан, провожая взглядом Егорова и Дьяченко. И когда они были уже далеко, спросил: — Товарищ полковник, те двое, они откуда?
Богачук вложил бинокль в кожаный футляр.
— Товарищ Григоренко, — сказал он тихо и внушительно, — самое лучшее — не задавать вопросов.
И Григоренко, нагнувшись над очередным тюком, полоснул ножом по стропам с такой силой, что насквозь прорубил брезент, так что сталь звякнула о сталь.
Богачук прислушался. Издалека, со стороны насыпи, нарастал шум. Он словно стелился поверх камышей. Сначала походил на жужжание пчелы за кустом, потом все набирал силу, и вот уже слышно стало, что это гремят колеса.
Богачук вскочил на возвышение и в бинокль отчетливо увидел, как из остановившейся дрезины вышло несколько немецких офицеров. Очевидно, это были крупные начальники, потому что навстречу им от эшелона бежал офицер.
Прибывшие явно нервничали. Торопливо поговорив о чем-то с офицером, они тут же скрылись в классном вагоне. Но один из них, румын, почему-то не торопился. Он стоял на краю насыпи и пристально вглядывался в плавни. Эх, снайперскую винтовочку бы сейчас!
Вокруг эшелона вновь стало пусто. Не видно было даже часовых.
Глава девятая
Наконец дрезина замедлила ход. Штуммер заглянул в люк и радостно воскликнул:
— Слава богу, добрались!
Минут через пять они уже выскочили на гравий. Леон с наслаждением вдохнул холодный воздух. Встречавший их капитан Михалеску, начальник эшелона, увидев немецкого полковника, бросился им навстречу.
Вдалеке стоял, склонившись набок, паровоз; его черная туша, казалось, лениво прилегла, как усталый мул среди дороги.
Несколько товарных вагонов, сошедших с рельсов, врезались колесами в насыпь и, стиснутые с двух сторон, изогнулись горбом. Относительно уцелел лишь хвост эшелона.
Леоном овладело странное чувство. Он смотрел на плавни и думал о том, что его, наверно, сейчас рассматривают откуда-то из зловещих зарослей сотни глаз и, возможно, он доживает последние мгновения, взятый на прицел снайпером.
— Леон! Вы, кажется, решили, что лучшей мишени, чем вы, на свете не существует?
Он оглянулся. Фолькенец стоял на площадке вагона и резкими жестами руки приказывал ему немедленно убраться с насыпи.
Леон повернулся, схватился за поручни и легко вскочил в тамбур, однако двери за собой не закрыл.
Капитан бросился к Леону с искаженным от страха лицом и крикнул осипшим голосом:
— Господин майор! Закройте же дверь, ради бога! Они же стреляют!..
Он повел его в другой конец вагона, прокуренного, грязного, душного от спертого воздуха; в приоткрытые двери купе Леон видел солдат, которые испуганно шарахались, проходя мимо. Солдаты понимали, что после всего случившегося им не ждать добра от прибывшей комиссии.
Ни Фолькенеца, ни Штуммера в коридоре не было, они скрылись в каком-то купе, видимо намеренно оставив его с глазу на глаз с начальником эшелона. В купе было относительно чисто. Во всяком случае, пол подметен. На жестких досках нижней полки лежал тюфячок, покрытый цветным пуховым одеялом. На столике у окна — полевой телефон в обшарпанном кожаном футляре. Провода выведены в окно и прикреплены к изолятору на ближайшем столбе.
— Работает? — спросил Леон, дотрагиваясь до трубки.
— Связь есть, господин майор! Слава богу, не прервалась. — И вдруг спросил со слабой надеждой, что все образуется, во всяком случае, что он сумеет хоть как-то смягчить майора: — Не хотите ли выпить, господин Петреску?
Конечно, прежде всего следовало доложить в штаб о прибытии, но Леон решил сначала побеседовать с капитаном. Пусть фон Зонтаг с первых же слов поймет, что комиссия приступила к делу.
— Капитан Михалеску, — начал Леон, — вы понимаете, что несете полную ответственность за случившееся?
Капитан сидел поближе к двери и угрюмо глядел поверх занавески на узкую полоску светлого неба.
— Вы понимаете свое положение? — строго спросил Леон, поглаживая правой рукой телефонную трубку.
Капитан угрюмо молчал. Откуда-то доносились приглушенные голоса Фолькенеца и Штуммера. «Почему они не хотят принять участие в этом разговоре?» — подумал Леон.
— Понимаю, господин майор, — наконец сказал капитан. — В моем положении стреляют в собственный висок!
— Я бы на вашем месте именно это и сделал! Это избавило бы вас от длительных, тяжелых неприятностей.
— Но, господин майор, я ведь не виноват в том, что была допущена диверсия.
— Вы виноваты в главном; вы растерялись. Сколько их было, нападающих?..
— По-моему… — Михалеску помедлил, словно подсчитывая в уме силы противника, на самом же деле он судорожно соображал, какую бы цифру назвать, чтобы в соотношении с количеством его солдат она уменьшала его вину. — По-моему, — повторил он, — их было не меньше ста.
— Капитан! Вы, кажется, считаете меня сумасшедшим? Кто вам поверит? Такой большой отряд не мог незамеченным пробраться в плавни по дорогам, которые непрерывно патрулируются.
— Во всяком случае, их было много, — сказал Михалеску.
— Сколько человек бежало?
— Бежали почти все. Девятнадцать раненых, двенадцать убитых мы подобрали на насыпи.
— Ну, и сколько же у вас осталось?
— Двести семьдесят два.
— Бухгалтерия не в вашу пользу. И что же вы сделали, чтобы помешать бегству?
— Господин майор! Поверьте, все это произошло так внезапно и так ужасно! В головном вагоне сразу же после крушения погибло тринадцать моих солдат, пятеро получили тяжелые ранения. Я организовал оборону. Перестрелка длилась не меньше часа.
— Меня не интересует, сколько длилась перестрелка, — повысил голос Леон. — Вы действовали, как новобранец, а не опытный офицер. Нельзя было допустить, чтобы они открыли вагоны!
— Это произошло в момент шока!
— А сейчас у вас шок прошел?
— Господин майор!..
— Вот что, капитан Михалеску, у вас есть лишь один способ спасти свою жизнь. Я имею приказ немедленно арестовать вас или расстрелять на месте! — Он увидел, как от лица капитана отлила кровь и рыжая щетина стала похожей на ржавчину. — Но я даю вам шанс, который вы можете использовать. Скоро сюда прибудет немецкая охрана. Она сменит нашу. Я не стану отправлять команду в Одессу, как это мне приказано. Вы сами поведете своих солдат в плавни и не выйдете оттуда, пока не доставите сюда живым или мертвым последнего из бежавших. А вообще, — добавил он приглушенным голосом, — из-за таких, как вы, страдает вся румынская армия! Мы теряем доверие наших союзников… Вы убеждены, что ночью сброшен русский десант?..
— Совершенно убежден, господин майор!
— Но, может быть, это действует все та же группа, которая совершила диверсию?
— Нет, нет! У них появились автоматы и даже пулеметы, а еще вчера утром их не было… Отходя, они отстреливались…
Он заметно повеселел. Плавни — это или жизнь, или смерть. Могут не расстрелять, а разжаловать по суду и солдатом отправить на передовую. Но это почти одно и то же, что расстрел.
— Как организована оборона?
— Выставлены посты. Успели вырыть окопы, и в них установлены пулеметы. Но, к сожалению, у меня ведь совсем мало оружия…
— Идите и предупредите всех, чтобы готовились…
Капитан стремительно вскочил и выбежал из вагона.
Леон взял трубку и стал вызывать штаб. Это оказалось нелегким делом. Михалеску включил свой телефон в перегруженную линию, и, прежде чем Леон сумел добиться первой подстанции, его грубо обругало несколько голосов.
Вдруг кто-то властно вырвал у Леона трубку. Он обернулся. Рядом стоял Фолькенец, а позади него с развернутой картой в руках — Штуммер. На лице его читался гнев.
— Не торопитесь докладывать! — резко сказал Фолькенец. — Все обстоит гораздо хуже, чем мы думали… — Он бросил трубку на столик.
Штуммер плотно задвинул дверь и, присев рядом с Леоном, молча разложил карту на противоположном сиденье, отодвинув котелки с недоеденным супом и кусками мяса.
Фолькенец нервно снял очки и долго протирал стекла чистым платком.
— Какой-то свинский вагон! Как можно в таком вагоне жить?.. Ну так вот, Леон, вы видите обстановку?..
Едва взглянув на карту, Леон сразу же понял, что Фолькенец не терял времени даром. На крупномасштабной карте плавней и близлежащего района были проставлены значки, много значков, о смысле которых несложно было догадаться.
— Неужели их так много? — поразился Леон.
— Да. И нет никакого сомнения, что бежавших кто-то вооружил, — вместо Фолькенеца ответил Штуммер.
— А как удалось определить, где находятся эти группы?
— Несомненно, они в непрерывном движении, — заметил Фолькенец. — Эта карта составлена по наблюдениям солдат, которые на рассвете пытались проникнуть в плавни. Их обстреляли по крайней мере с семи направлений. Вы спросили Михалеску, сколько у него минометов?.. Два?! Он уничтожил несколько десятков мин, но стрелял вслепую…
— Так что же делать? — растерявшись, спросил Леон.
— Самое верное — газы! — сказал Фолькенец совершенно серьезно. — Но по тактическим соображениям, известным одному богу, мы этого сделать не сможем…
— Батальона здесь мало! — угрюмо сказал Штуммер.
— Мало, если брать пример с Михалеску! — Фолькенец явно перехватывал инициативу в свои руки. — Но если действовать решительно, то они, — он выразительно махнул рукой в сторону плавней, — навсегда останутся в этих гиблых болотах. Несомненно, они будут стремиться как можно быстрее выйти вот сюда… — Он склонился над картой. — Что тут написано? Взгляните-ка!.. Ужасные эти русские названия! А дальше леса… Отряд вполне может помешать этому! — Он замолчал и внимательно поглядел на Леона, ожидая, как тот с высоты своего штабного опыта оценит его тактический талант.
Штуммер молчал, понимая, что не должен вмешиваться в подобного рода дела.
— Ну что ж, — сказал Леон, прикинув на карте возможные направления, — остается лишь удивляться вашей проницательности. Да! Они наверняка пойдут в сторону леса!
— Ого! — самодовольно расхохотался Фолькенец. — Вы, Леон, первый человек, который признал во мне полководца! Ну, а вот теперь можно доложить фон Зонтагу наше общее мнение.
Он завладел телефонной трубкой и так рявкнул в нее на кого-то, что Леон и Штуммер засмеялись.
И все же потребовалось добрых десять минут, прежде чем через пять подстанций он наконец соединился с фон Зонтагом.
Еще никогда Леону не приходилось наблюдать Фолькенеца в непосредственном общении с командующим, и его поразила свободная, почти дружеская манера разговора. За нею угадывались далеко не чисто служебные отношения между этими людьми. Фолькенец ни на йоту не переступал той опасной грани, за которой начинается фамильярность, амикошонство. Нет, он как бы демонстрировал Леону и Штуммеру свое ненавязчивое и оттого еще более сильное влияние на фон Зонтага. Очевидно, командующий спросил его о том, как ведут себя двое других, потому что Фолькенец вдруг повысил голос и с шутливой бравадой вымуштрованного служаки доложил, что в его команде все действуют дружно. Конечно, Леон давно знал, что Фолькенец и фон Зонтаг связаны гораздо теснее, чем об этом знали многие из офицеров штаба. Сейчас это было продемонстрировано наглядно. Разговор заканчивался. Судя по всему, план Фолькенеца не вызвал возражений и у командующего.