После ухода военных отец долго сидел у постели Адама.
– Я не зря записал тебя в кавалерию, – признался Сайрус. – От долгого сидения в казарме мало радости, а кавалерия занимается настоящим делом. Уж я-то знаю. Тебе придутся по душе походы в земли индейцев. Скоро начнется большая работа. Не имею права говорить, откуда мне известно, но грядет война.
– Да, отец, – откликнулся Адам.
2
Меня всегда удивляло, что в армию, как правило, попадают люди подобные Адаму. Ему совсем не нравилось воевать, и, в отличие от многих других, он так и не полюбил солдатскую службу, испытывая все большее отвращение к насилию. Офицеры не раз присматривались к Адаму, пытаясь уличить его в пренебрежении служебными обязанностями, но повода для обвинений не находилось. За пять лет воинской службы Адам перещеголял по количеству нарядов всех солдат в эскадроне, но если от его руки и пал хоть один противник, то произошло это по чистой случайности, или пуля попала рикошетом. Будучи метким стрелком, он на удивление часто промахивался. К тому времени война с индейцами походила на полный опасности перегон скота на новое место. Индейские племена подстрекали к мятежу, прогоняли с исконных территорий и безжалостно уничтожали, а те, кому удалось выжить, с угрюмой безнадежностью оседали на бесплодных землях. Работа не слишком приятная, но, принимая во внимание путь развития, который избрала страна, выполнить ее было необходимо.
Адам являлся инструментом в чужих руках и видел не фермы, которые появятся на отвоеванных территориях, а вспоротые животы сильных здоровых людей. Зрелище вызывало омерзение и поражало бессмысленностью. Осознанно стреляя мимо цели, он совершал предательство по отношению к боевым товарищам, но угрызений совести не испытывал. Неприятие насилия крепло с каждым днем, пока не переросло в предрассудок, который, как любой другой, отупляет и препятствует работе мысли. Адам отрицал насилие как таковое, и не важно, над кем и с какой целью оно совершалось. Болезненная чувствительность – а иначе такое состояние и не назовешь – завладела всем его существом, напрочь вытеснив способность здраво рассуждать. Однако в армейской характеристике ни слова не говорилось о проявленной Адамом трусости. Напротив, ему трижды объявляли благодарность, а впоследствии и наградили за отвагу.
Сопротивление насилию крепло, и Адам, следуя зову сердца, ударился в другую крайность. Много раз он подвергал риску свою жизнь, вынося с поля боя раненых, и в свободное от службы время добровольно работал в полевых госпиталях, невзирая на смертельную усталость. Товарищи смотрели на него со снисходительной симпатией и скрытым страхом, свойственным людям при виде душевных порывов, которые им не дано понять.
Чарльз регулярно писал брату, сообщая новости о жизни на ферме и в городке, о напавшей на коров болезни, родившемся у кобылы жеребенке, пастбищах, что добавились к их угодьям, и о сгоревшем от удара молнии амбаре. Сообщил, что Элис умерла от чахотки, а отец получил оплачиваемую должность в «Великой армии Республики» и переехал в Вашингтон. Как часто бывает, Чарльз, не умевший красиво выразить словами свою мысль, писал на удивление складно, доверяя бумаге свое одиночество, тревоги и сомнения, а также многое другое, о чем сам не подозревал.
За время своего отсутствия Адам узнал брата гораздо лучше, чем до армии и после возвращения. Благодаря переписке между братьями установилась близость, о которой ни один из них даже не мечтал. Одно письмо Адам хранил особенно бережно. На первый взгляд все в нем было понятно, и все же он усмотрел в послании брата тайный смысл, докопаться до которого не мог.
Дорогой брат Адам! Пишу в надежде, что ты пребываешь в добром здравии. – Чарльз всегда начинал письмо одной и той же фразой, чтобы потом было легче перейти к сути. – Я пока не получил ответа на последнее письмо, но думаю, у тебя и так дел по горло (ха-ха!). Дожди пошли некстати, и яблоневый цвет погиб, так что яблок на зиму не запасти. Но постараюсь хоть что-то сберечь. Сегодня занимался уборкой. Теперь все в доме мокрое и в мыле, но чище, похоже, не стало. Интересно, как это у матери все блестело и сияло? Мне так не суметь. Повсюду какая-то липкая гадость, не знаю, откуда она берется, но отскоблить невозможно. Ну да ладно, по крайней мере я равномерно размазал грязь по дому (ха-ха!).
Отец писал тебе о поездке? Отправился аж в Сан-Франциско, в Калифорнию, на слет «Великой армии Республики». Туда же приедет и военный министр. Отец должен его представить. Теперь-то ему это раз плюнуть! Он уже раза три или четыре встречался с президентом и даже ужинал в Белом доме. И мне хотелось бы взглянуть на Белый дом. Может, съездим на пару, когда вернешься домой? Отец приютит нас на несколько дней, и потом, он все равно захочет с тобой повидаться.
Думаю, мне нужно подыскать жену. Ферма наша хорошая, и пусть я сам не слишком удачное приобретение, ни одна девушка не откажется стать на ней хозяйкой. Как думаешь? Ты не говорил, собираешься ли вернуться домой после армии. Надеюсь, так и будет. Скучаю.
Здесь письмо обрывалось. На листке виднелись царапины и большая клякса, а дописали его уже карандашом, но тон был уже совсем другим.
В приписке карандашом говорилось:
Продолжаю. Ручка вдруг перестала писать. Сломалось перо. Придется идти в поселок за новым. Это совсем ржавое.
Дальше мысли ложились на бумагу более гладко.
Пожалуй, надо было купить новое перо и не связываться с карандашом. Но я засиделся на кухне при включенной лампе и задумался. Вот и не заметил, как наступила ночь. Должно быть, уже за полночь. На часы я не смотрел. В курятнике закукарекал старина Черный Джо, а потом заскрипело матушкино кресло-качалка, будто она сидит там собственной персоной. Ты же знаешь, я в такую чепуху не верю, но вдруг на ум полезла всякая всячина из прошлой жизни. Сам понимаешь, иногда находит. Пожалуй, разорву это письмо. Что толку писать разную ерунду?
Потом слова понеслись вскачь, будто торопились занять свое место на бумаге и не успевали.
Уж если я решил выбросить письмо, пожалуй, все-таки сначала допишу. Дом словно ожил, и со всех сторон смотрят чьи-то глаза. Кажется, стоит выглянуть за дверь – а там люди, только и ждут, чтобы войти. Просто волосы встают дыбом. Да, я вот что хочу сказать… Давно собираюсь… Хочу сказать, что до сих пор в толк не возьму, почему отец так поступил. То есть почему ему не понравился нож, что я подарил на день рождения. Ну почему? Нож был хороший и нужен отцу. Если бы он хоть раз им воспользовался, или по крайней мере наточил, или просто вынул из кармана, чтобы посмотреть. Ничего большего и не требовалось. Если бы нож пришелся отцу по душе, и я бы на тебя не набросился. А так пришлось поколотить. Кажется, матушкино кресло чуть покачивается. Нет, просто игра света. Не верю я во всякую чушь. Мне вот все думается: что-то осталось незаконченным. Так бывает, когда сделаешь работу наполовину и не знаешь зачем. Да, что-то не сложилось, пошло не так. Мне здесь нечего делать. Я должен путешествовать по свету, а не сидеть на нашей славной ферме и заниматься поисками жены. Произошла какая-то ошибка. Будто дело не доведено до конца и все случилось слишком быстро, а что-то важное упущено. Я должен быть на твоем месте, а ты – здесь. Никогда раньше об этом не думал. Наверное, во всем виновата ночь… Хотя она уже на исходе. Вот выглянул в окно – уже начало светать. Похоже, я так и не уснул. И почему это ночь пролетела так быстро? Спать уже не пойду. Да и все равно не уснуть.
Подпись под письмом отсутствовала. Наверное, Чарльз забыл, что собирался его порвать, и отправил брату. Адам долго хранил послание Чарльза, и всякий раз, когда перечитывал, по телу пробегала дрожь, хотя причины он не понимал.
Глава 5
На ранчо Гамильтонов подрастало потомство, и каждый год на свет появлялся очередной младенец. Джордж был высоким красивым мальчиком, добрым и кротким, и с детства отличался покладистостью и учтивыми манерами. Даже в раннем возрасте он был вежлив и, по словам взрослых, не доставлял никаких хлопот. От отца он унаследовал опрятность во всем, будь то одежда, собственное тело или прическа, и даже в бедном платье выглядел хорошо одетым и подтянутым. Джордж рос безгрешным ребенком и остался таким, когда сделался взрослым. За всю жизнь за ним не числилось ни одного серьезного проступка, совершенного преднамеренно, а случайные оплошности не выходили за рамки порой досадных, но невинных мелочей. Уже в зрелые годы, когда медицина продвинулась вперед, у Джорджа обнаружили злокачественную анемию, и вполне возможно, все его добродетели объяснялись нехваткой жизненной энергии.
Уилл, брат Джорджа, младше всего на год, рос коренастым и крепким. Богатым воображением он не обладал, зато энергия била ключом. С самого детства Уилл отличался удивительным трудолюбием, и, если ему поручали какое-нибудь дело, повторять дважды не приходилось, он работал без устали. Уилл был человеком консервативных взглядов, и не только в политике, но и во всем остальном. Любые новые веяния он считал революционными, относился к ним подозрительно и с омерзением и решительно их отвергал. Уилл хотел жить так, чтобы никто не мог к нему придраться, а потому приходилось изо всех сил подстраиваться под других людей.
Возможно, на неприязнь Уилла ко всем новшествам и переменам повлиял отец. Взросление мальчика пришлось на период, когда отец прожил в Салинас-Вэлли недостаточно долго, чтобы по праву считаться старожилом. Да он и был здесь чужаком-ирландцем, а ирландцев в то время в Америке недолюбливали и относились к ним с презрением, особенно на Восточном побережье. Впрочем, пренебрежительное отношение к этим людям просочилось и на Запад. Сэмюэл не просто отличался ото всех остальных жителей долины, он постоянно что-то изобретал и был неистощим на разные выдумки. В маленьких, живущих в своем крошечном мирке общинах к таким людям всегда относятся с подозрением, пока они своим поведением не докажут, что не представляют опасности для окружающих. Незаурядный яркий человек наподобие Сэмюэла всегда доставляет массу беспокойства. К примеру, к нему могли проникнуться симпатией женщины, мужья которых и сами понимали, что не представляют собой ничего интересного. Кроме того, он был хорошо образован, много читал, покупал и брал у людей книги и знал такие вещи, которые вроде бы и не нужны, потому что их не съешь, не наденешь на себя и не используешь в хозяйстве. А еще интересовался поэзией и ценил хорошую литературу. Стань Сэмюэл богачом, вроде Торнов или Делмаров, и поселись в большом красивом доме на равнине, он непременно бы собрал замечательную библиотеку.
У Делмаров библиотека имелась – большая комната, заполненная книгами, с отделанными дубом стенами. Сэмюэл брал у них книги и прочел гораздо больше, чем сами хозяева. В то время богатому человеку позволялось иметь хорошее образование. Он мог отправить сына учиться в колледж, не вызывая пересудов, носить по будням жилет, белую рубашку с галстуком и перчатки, а также содержать ногти в чистоте. У богатых свои, непонятные для простых людей жизнь и привычки, и кто знает, что им пригодится, а что – нет. Другое дело бедняк. Зачем ему поэзия, живопись или музыка, под которую не споешь и не спляшешь? Разве подобная чепуха поможет собрать хороший урожай или одеть детишек? А уж если он упорствует и продолжает чудить, то, наверное, имеет на то причины, в которые лучше не вникать.
Взять хотя бы Сэмюэла. Прежде чем приступить к работе с деревом или железом, он делает чертеж. Это понятно и абсолютно правильно. Остается только позавидовать. Но на полях чертежей он делает непонятные зарисовки: деревья, лица людей, животных или жуков, а иногда и вообще не разберешь что. Люди только смущенно посмеивались над его чудачествами. И потом, никогда не угадаешь, что у Сэмюэла на уме, что он скажет и как поступит. От него можно ждать чего угодно.
В первые годы жизни в Салинас-Вэлли люди относились к Сэмюэлу с недоверием. Возможно, в раннем детстве Уилл слышал разговоры, которые велись в магазине в Сан-Лукасе. Мальчишкам не нравится, когда их отцы не похожи на других мужчин. Вероятно, именно тогда и пустил корни его консерватизм. Позже, когда родились и подросли другие дети, Сэмюэл стал в долине своим, и им гордились, как гордится своим приобретением владелец павлина. Люди перестали его бояться, так как Сэмюэл не соблазнял чужих жен и не нарушал их размеренной серой жизни. В Салинас-Вэлли полюбили Сэмюэла, но к тому времени характер Уилла уже успел сформироваться.
Некоторые люди, порой совсем того не заслуживая, становятся настоящими баловнями судьбы и без малейших усилий получают все, чего пожелают. К их числу принадлежал и Уилл Гамильтон. Он получал от судьбы подарки, которые мог по достоинству оценить. Уиллу везло с детства. В отличие от отца, который так и не научился наживать деньги, Уиллу они сами плыли в руки. Стоило Уиллу Гамильтону завести кур и они начали нестись, как цены на яйца сразу подскочили. В ранней юности два его приятеля, которые содержали небольшой магазинчик, оказались на грани бесславного банкротства и попросили у Уилла немного денег, чтобы расплатиться по счетам за квартал. Желая хоть как-то отблагодарить друга, они предложили взять его в долю третьим владельцем. Уилл не был скрягой и ссудил приятелей нужной суммой. Через год дела в магазинчике пошли на лад, через два он заметно вырос и стал солидным магазином, а через три открылось уже несколько филиалов. Сейчас дочерние магазины образовали огромную торговую сеть, которая занимает ведущее положение во всем штате.
Кроме того, в уплату давно просроченного долга Уилл получил мастерскую по ремонту велосипедов, а через некоторое время несколько богачей в долине купили автомобили, и его механик стал на них работать. Потом к Уиллу привязался один неугомонный мечтатель, стремившийся выразить свои чаяния в латуни, чугуне и резине. Звали этого человека Генри Форд, а его планы выглядели смехотворными, не сказать хуже – противозаконными. Уилл после долгих уговоров согласился стать его представителем в южной части Салинас-Вэлли, а через пятнадцать лет вся долина кишела «фордами», а сам Уилл разбогател и разъезжал на «мармоне».
Третий сын Гамильтонов Том пошел в отца. Он появился на свет с яростным воплем, и вся его жизнь была яркой, как вспышка молнии. Том очертя голову, с безудержной радостью бросился в ее пучину. Он не открывал заново окружающий мир и людей, а творил их сам, брал книги отца и читал их как первооткрыватель, живя во вселенной, сияющей первозданной красотой и свежестью, как рай на шестой день сотворения мира. Отпущенный на свободу разум резвился будто беззаботный жеребенок на тучном пастбище, и когда впоследствии жизнь стала воздвигать перед Томом преграды, он бесстрашно бросался грудью на колючую проволоку. Даже когда его со всех сторон окружили высоким частоколом, Том прорвался и вышел на волю. Он был способен на великую радость и всепоглощающую скорбь, а потому смерть любимой собаки воспринял как конец света.
Том унаследовал от отца изобретательность, но оказался более дерзким и решительным. Он брался за дела, о которых отец даже подумать боялся. Кроме того, в отличие от Сэмюэла, его обуревали не дающие покоя похотливые желания. Возможно, именно по вине неуемного зова плоти он всю жизнь оставался холостяком. Том родился в высоконравственной семье, и вполне вероятно, что из-за определенного вида снов и возникавших в связи с ними желаний, которые удовлетворялись непотребными способами, он чувствовал себя достойным презрения ничтожеством и время от времени убегал в горы, чтобы выплакаться. В характере Тома необузданность удивительным образом сочеталась с кроткой добротой. Он трудился до седьмого пота, чтобы хоть так подавить пагубное влечение.
Ирландцы и в самом деле обладают склонностью к безудержному веселью, но на закорках у каждого сидит угрюмый зловредный призрак, который заглядывает в душу и читает мысли. Стоит ирландцу рассмеяться чуть громче, чем принято, и призрак тут же затыкает глотку длинным костлявым пальцем. Одним словом, ирландцам свойственно себя осуждать еще до того, как предъявят обвинение, а потому они всегда держатся настороже.
В девятилетнем возрасте Тома не на шутку встревожила задержка речи у младшей сестры, прелестной Молли. Он попросил девочку открыть рот и обнаружил под языком перепонку, которая и являлась причиной всех бед. «Я могу все исправить», – пообещал Том и повел сестру в укромное местечко подальше от дома. Наточив о камень перочинный нож, он резанул по преграде, вставшей на пути у слов, а потом убежал и долго мучился приступами рвоты.
По мере регулярного прибавления в семействе Гамильтонов рос и их дом, изначально рассчитанный на большое количество пристроек, появляющихся по мере надобности. Комната и кухня, из которых поначалу состоял весь дом, вскоре затерялись в их беспорядочных лабиринтах.