— Еще вчера днем уехали. Просили присмотреть за домом, потому что до воскресного вечера не вернутся. Вот почему я сейчас здесь.
Она предостерегающе улыбнулась Энжи, а после вернулась к себе в дом.
Но ее очень большая собака осталась на крыльце. Пес, казалось, был размером с машину «виннебаго» и, очевидно, уже проникся неприязнью к Энжи.
— Хорошая собачка, — сказала она, и пес зарычал.
Когда она попробовала: «Эй, золотко» (так ее отец обращался ко всем животным), пес оскалился, и шерсть у него на загривке стала дыбом. Потом он лег, застыв в позе бдительного стража.
— Обычно я умею хорошо ладить с собаками, — грустно заметила Энжи.
— Ну, мы просунули его под дверь, значит, оно не может быть очень далеко, — констатировала появившаяся наконец Мелисса. — Может, подцепить его палкой или проволочной вешалкой?
Но всякий раз, когда они смотрели на соседский дом, то видели, как в окне колышется занавеска, и в конце концов ушли, раздумывая, что бы еще предпринять. Делать было нечего, и вскоре горло у Энжи настолько распухло от стараний не плакать, что стало больно говорить. Она проводила Мелиссу до автобусной остановки, и на прощание подруги обнялись так, словно никогда не увидятся.
— Знаешь, — сказала Мелисса, — мама говорит, что ничего не бывает так страшно, как собственные выдумки. Ведь с ужасами из твоего воображения ничто не сравнится. Поэтому… ну, может… знаешь…
Но она прервалась, так и не закончив. Еще раз обняв Энжи, Мелисса поехала домой.
Оставшись дома одна, Энжи тихонько сидела на кухне и продолжала не плакать. От этого болело все лицо, а веки казались невероятно тяжелыми. В голове было пусто и звонко, за что она мысленно благодарила небеса. Так продолжалось, покуда с баскетбола не вернулся Марвин. Поскольку он был мельче всех остальных, его часто толкали, и домой он приходил весь в синяках и ссадинах. Энжи даже думала, что он прибавит в росте или способности прыгать выше, но пока ни того, ни другого не наблюдалось. Сейчас он посмотрел на сестру, сделал пас невидимым мечом и тихонько спросил:
— Что стряслось?
То ли дело было в неожиданном хрипловато-мягком тоне, то ли в том, что он вообще задал этот вопрос. Какова бы ни была причина, Энжи вдруг разразилась отчаянными слезами, ярость которых обращалась исключительно на нее саму: и за то, что вообще написала Джейку Петракису, и за то, что расплакалась сейчас. Она махнула Марвину: мол, убирайся, но — к величайшему ее изумлению — брат терпеливо ждал, когда она затихнет. Наконец слезы ее иссякли, и он повторил вопрос:
— В чем дело, Энжи?
И Энжи рассказала. Она уже собралась добавить: «Если попробуешь улыбнуться, Гуталакс…», когда вдруг сообразила, что в этом нет нужды. Марвин чесал в затылке, хмурясь так, что повязка ползала по лбу, а потом внезапно сунул руки в карманы, запрокинул голову — прямо-таки образчик веселой беспечности — и почти небрежно сказал:
— Я мог бы вернуть этот конверт.
— Ну да, конечно. — Энжи даже головы не подняла. — Ага.
— Нет, мог бы! — Марвин тут же стал самим собой, и куда только подевались небрежность и беззаботность: — Я много чего могу.
Намочив бумажное полотенце, Энжи попыталась вытереть заплаканное лицо.
— Хотя бы одно назови.
— А вот и назову! Помнишь, в какой почтовый ящик ты его опустила?
— Под дверь подсунула, — пробормотала Энжи. — Я подсунула письмо под дверь.
Марвин хихикнул.
— Ух, как «валентинку»!
У Энжи не нашлось сил дать ему подзатыльник, но все равно она вскинула руку — хотя бы для порядка.
— Я могу заставить бумажку просто вылезти из-под двери. Или, готов поспорить, саму дверь смогу открыть, если никого нет дома. Для нас, ведьм, это проще простого.
— Петракисы только в воскресенье вернутся, — сказала Энжи. — Но там есть соседка, она за их домом следит, как ястреб. А когда не торчит у окошка, огромную собаку выпускает. Даже будь ты самая крутая ведьма на свете, не стоит связываться с этим волком-оборотнем.
Марвин, который, как знала Энжи, побаивался больших собак, снова почесал затылок.
— И вообще, это слишком просто. Никакого веселья, так что забудь. — Он сел рядом с сестрой, совершенно поглощенный проблемой. — А как насчет… Нет, это для малышей, с таким любой справится. Но есть одно заклинание… Могу заставить письмо самоуничтожиться, прямо в доме — как в старом телесериале. Останется только горка пепла, они соберут ее пылесосом и даже не заметят. Как тебе идея?
Не успела Энжи высказаться, как парнишка уже тряхнул головой.
— Все равно слишком просто. Детское заклинание, для начинающих. Терпеть их не могу.
— Чем проще, тем лучше, — серьезно сказала Энжи. — Я люблю, когда просто. К тому же ты и есть новичок.
Марвин тут же возмутился, и его обычный альт превратился в обиженный писк.
— А вот и нет! Никакой я не новичок! — Вскочив, он затопал ногами, чего с двух лет не делал. — Знаешь что… за это… за это… я верну тебе письмо, но не скажу как. Сама увидишь, и все!
Он сердито направился в свою комнату, но Энжи окликнула его. Первый лучик надежды блеснул ей, казалось, впервые за целое столетие.
— Ладно, великий и ужасный король ведьм. Чего ты хочешь?
Повернувшись, Марвин уставился на нее недоуменно.
— За просто так ничего не бывает, это ведь твои слова? Ну, какова твоя цена спасения моей жизни?
Если бы голос Марвина стал еще выше, его услышали бы лишь летучие мыши:
— Я тебя спасаю, а ты думаешь, я чего-то хочу взамен? Юлий Санта-Клаус! — Это было единственное ругательство, которое ему позволялось. — Да что с тебя взять-то? Разве что…
Незаконченная фраза повисла в воздухе.
— Разве что? — подстегнула Энжи.
Зацепившись рукой за косяк, Марвин качнулся в кухню, растянув губы в пиратской ухмылке.
— Ненавижу, когда ты зовешь меня Гуталакс. Сама знаешь, что ненавижу, и все равно так делаешь.
— Ладно, больше не буду. Никогда. Честное слово.
— М-м. Мало. — Усмешка стала определенно зловредной. — Думаю, тебе две недели следует звать меня «о Великий».
— Что? — На минуту забыв про свое горе, Энжи вскочила. — Ты всерьез, Гуталакс?… Две недели? Не выйдет!
Целое мгновение они в ярости мерили друг друга взглядами, но наконец Энжи сказала:
— Не перегибай палку. Неделю. Неделю и не больше. И когда никого рядом не будет.
Марвин скрестил на груди руки.
— Десять дней. С этого момента.
Энжи все еще смотрела на него свирепо.
— Тебе нужно это письмо? — спросил Марвин. — Да.
Марвин ждал.
— Да, о Великий.
Марвин победно протянул ей руку ладонью вверх, и Энжи по ней хлопнула.
— Когда? — спросила она.
— Сегодня вечером. Нет, завтра, сегодня я иду в кино с Сунилом и его родителями. Завтра.
Он неспешно ушел, а Энжи вздохнула с облегчением. Жаль, нельзя сказать Мелиссе, что все, кажется, образовалось. Остаток дня она провела, пытаясь делать вид, будто ничего особенного не происходит — самая обычная суббота и самая обычная, всем довольная Энжи. Когда Марвин вернулся из кино, то весь вечер читал комиксы «Хеллбой» в обществе котенка Миледи. Миледи еще лежала у него на животе, когда Энжи устала за ним подглядывать и пошла спать.
Но утром в воскресенье брата в его комнате не оказалось. Это Энжи почувствовала, едва проснувшись.
Она понятия не имела, куда и почему он мог подеваться. Она-то считала, что он будет творить свое таинственное заклинание у себя в комнате и под строгими взглядами своих наставников-магов. Но его там не было, и завтракать он не спустился. Энжи сказала маме, что вчера вечером они засиделись допоздна у телевизора и лучше оставить Марвина в покое. Когда после завтрака миссис Люк заволновалась, Энжи сама зашла в его комнату и сообщила, что Марвин увлеченно готовит домашнее задание к уроку рисования и не хочет разговаривать. Обычно ей бы такое с рук не сошло, но родители собирались на концерт, а ее оставили с привычными наставлениями покормить и напоить кошку, двадцатку на шкафу употребить на что-нибудь более или менее полезное для здоровья и «время от времени» заглядывать к Марвину, иными словами почаще. («В тот день, когда мы тебя об этом не попросим, — заявил как-то мистер Люк, потому что Энжи восстала против выполнения этой обязанности, — мальчишка, наверное, украдет каяк и отправится на Таити». Энжи не нашла слов возражения.)
Одна в пустом доме (более одинокая, чем когда-либо) Энжи ходила кругами, слонялась из комнаты в комнату, решительно не зная, что теперь делать. Прошли часы, а брат все не возвращался, и она поймала себя на том, что зовет его вслух.
— Марвин! Марвин, если ты меня с ума стараешься свести… О Великий, где ты? Возвращайся немедленно и плевать на дурацкое письмо. Просто вернись!
Некоторое время спустя она и это делать перестала, потому что сама испугалась дрожи в собственном голосе, от которой становилось еще страшнее.
Но как это ни странно, она постоянно чувствовала присутствие брата. Она то и дело оборачивалась, думая, что он вот-вот подкрадется, чтобы ее напугать — любимая игра с тех пор, как малыш научился ходить. Но нет. Никого.
Около полудня в дверь позвонили, и Энжи едва не споткнулась о собственную ногу, так спешила, хотя и не надеялась (почти не надеялась), что это Марвин. На пороге стояла Лидия. Энжи совсем забыла, что в воскресенье после полудня прислуга приходит убираться. Увидев ее, улыбающуюся, на пороге, Энжи бросилась старушке на шею и разрыдалась:
— Лидия, scorro, помоги мне! Ayudame, спаси нас, Лидия!
Испанских слов она нахваталась у домработницы, когда была еще слишком маленькой, чтобы понять, что учит чужой язык.
Лидия взяла Энжи за плечи и, чуть отстранившись, заглянула ей в лицо.
— Chuchi, dime que pasa cogito?
Чучей Лидия звала Энжи с раннего детства, так и не объяснив ни происхождения, ни смысла этого слова.
— Марвин, — прошептала Энжи. — Марвин пропал.
Она бросилась объяснять про письмо и обещание Марвина, но Лидия только кивнула и, не задавая вопросов, твердо сказала:
— El Viejo puede ayudar.
Слишком отчаявшаяся, чтобы обращать внимание на грамматику, Энжи решила, что речь идет о Йемайе, старухе с фермерского рынка, которая сказала Марвину: мол, он brujo.
— А, ты про la santera, — сказала она, но Лидия сильно ее встряхнула.
— Нет, нет, El Viejo. Ты к нему сходи, попроси о встрече с El Viejo. Solamente El Viejo. Los otros no pueden ayudarte.
Энжи спросила, где ей искать El Viejo, и Лидия отправила ее в лавочку сантерии на Боуэн-стрит. Она даже набросала ей карту, а потом удостоверилась, что Энжи взяла с собой деньги, поцеловала в щеку и, благословляя, коснулась лба.
— Cuidado, Chuchi, — с веселой серьезностью сказала она.
И вот уже Энжи бежала к автобусной остановке на авеню Гонсалес, чтобы сесть на тот же рейс, каким ездила в школу. На сей раз ехать пришлось гораздо дальше.
Над лавочкой не было ни вывески, ни даже номера дома, и сама она была такой маленькой, что Энжи несколько раз прошла мимо. Наконец ее внимание привлекли предметы в пыльной витринке и на полках справа и слева. Тут было поразительное разнообразие благовоний, свечей в склянках с изображением черных святых, а также короток с пометкой «Ритуальный набор Быстрые Деньги», бутылей с жидкостью для мытья пола (наклейки на них гласили «Не дает бедам проникнуть в ваш дом»). Когда Энжи переступила порог душной комнаты, у нее закружилась голова, она словно бы вышла из собственного тела — так с ней всегда было, когда начиналась простуда. А еще она услышала, как где-то в задней комнате кукарекал петух.
Старуху Энжи заметила лишь тогда, когда тихонько скрипнул стул: она сидела в углу, наполовину скрытая длинной, свисающей со шкафа хламидой, похожей на облачение для церковного хора, но с символами и рисунками, каких Энжи никогда раньше не видела.
— Йемайя?
Старуха перевела на нее взгляд. Глаза у нее были как две мертвые планеты.
Испанский Энжи совершенно отказал, а вскоре и родной язык тоже.
— Мой брат… Мой младший брат… Мне велели спросить El Viejo. Viejo santero… Старого сантеро… Лидия сказала.
Тут у нее кончились слова на всех языках. Из трубочки старухи выползло облачко дыма, но это был единственный ответ.
За спиной у нее зашуршала отодвигаемая занавеска, и хриплый голос медленно произнес:
— Quieres El Viejo? Это я.
Повернувшись, Энжи увидела незнакомца. Он шел к ней по длинному коридору, конца которого она не видела. Он двигался решительно, но чтобы войти в комнату, ему словно бы потребовалась вечность, будто он возвращался из другого мира. Сам он был черный, одет во все черное и на носу поблескивали черные очки — даже в темном, крошечном магазинчике. А волосы такие белые, что у Энжи даже заболели глаза.
— Ты здесь из-за брата, — не спросил, а констатировал он.
— Да, — выдавила Энжи. — Да, он для меня колдует… достает кое-что… и я не знаю, где он, но понимаю, что в беде, и хочу, чтобы он вернулся!
Она не заплакала и не сломалась (Марвин никогда не сможет сказать, что она из-за него плакала), но к этой грани подошла вплотную.
El Viejo сдвинул черные очки на лоб, и Энжи увидела, что он моложе, чем она думала (уж конечно, гораздо моложе Лидии), и что под глазами у него широкие белые полукружия. Она так и не узнала, были ли они естественными или нарисованными, но поняла, что от них его глаза кажутся больше и ярче — сплошь зрачок. Из-за них ему следовало бы хоть чуточку походить на клоуна или, скажем, на енота в негативе, но выходило как раз наоборот.
— Я знаю твоего брата, — сказал El Viejo.
Энжи изо всех сил старалась держать себя в руках, пока он подходил ближе, улыбался ей, показывая зубы.
— Brujito… маленькая, маленькая ведьма, мы знаем. Мы с мамой видели, мы следим.
Он кивнул на старуху, которая с прихода Энжи не шевельнулась и не сказала ни слова. Энжи ощутила влажный, затхлый запах — точно картошка сгнила.
— Скажите, где он. Лидия говорила, вы поможете.
Вблизи Энжи увидела голубой отсвет на белой коже El Viejo и V-образный шрам на каждой щеке. На шее у него был узкий черный галстук, которого девочка поначалу не заметила. И почему-то мысль о том, что он каждое утро завязывает его перед зеркалом, напугала ее больше, чем что-либо другое. Теперь он улыбнулся во весь рот, показывая зубы. Она-то ожидала, что они будут желтые и от них будет вонять, но нет — все как один белые, ровные и настолько большие, словно плохо помещаются во рту.
— Tu hermano esta perdido, — сказал он. — Пропал в четверге.
— В четверге?
Целая оглушительная минута ушла у нее, чтобы понять, и еще больше, чтобы выдавить слова:
— О Господи, он же вернулся вспять! Как с Миледи… он вернулся туда… когда письмо было еще у меня в рюкзаке. Показушник мелкий… Он застрял! Идиот, идиот, идиот несчастный!
El Viejo негромко хмыкнул и кивнул, но ничего не сказал.
— Вы должны за ним сходить, вернуть его оттуда, прямо сейчас… у меня есть деньги. — Она отчаянно стала рыться в карманах.
— Нет, деньги мне не нужны, — отмахнулся от предложения El Viejo, рассматривая девочку глазами цвета спелых слив. Белые круги под ними выглядели реальными, а вот сами глаза — нет. — Я тебя отведу, — добавил он. — Мы вместе найдем твоего брата.
Колени у Энжи задрожали так, что стало больно. Ей хотелось согласиться, но это было просто невозможно.
— Нет. Я не могу. Не могу. Вы за ним сходите.
Тут El Viejo рассмеялся: раскатистым, поразительным рокотом Санта-Клауса, таким сочным и успокаивающим, что Энжи улыбнулась. И улыбалась, даже когда он подхватил ее и взял под мышку. К тому времени, когда она оправилась достаточно, чтобы начать отбиваться, он уже нес ее по длинному туннелю, по которому пришел несколько минут назад. Энжи вопила, пока у нее не запершило в горле, но все равно себя не слышала: с того момента, как El Viejo ступил в темноту коридора, все звуки замерли. Она не слышала ни его шагов, ни его смеха (хотя и чувствовала, как сотрясается его тело) и тем более собственных панических воплей. Что если они в космосе? Да они могут оказаться где угодно.