Евдокия достала из кармана халата пачку сигарет и привычно, умелым и красивым движением зажгла спичку. «Все–таки она!» — мелькнуло у Мазина с невольным облегчением.
— Так вы не скрываетесь?
— А зачем?
— Мы звонили… Ваша мама сказала, что вас нет.
— Меня и не было. У подружки сначала остановилась. Как–то неудобно сразу… из грязи в князи… то есть, наоборот. А потом думаю, чего уж стесняться в своем отечестве. Да и подружка матери разболтала. Вот и вернулась домой. Да вы присаживайтесь. Пальто снимайте.
Не стоила труда заметить, что, несмотря на бодрый тон, она волнуется.
— Вы приехали про Вадима расспросить или и меня подозреваете? — и отрезала категорично: — Если меня — зря! Вины перед законом у меня нет. А вообще–то вины много. И перед Валентином Викентьевичем, и перед Вадимом. Но за это я перед своей совестью отвечать буду.
Профессора она назвала по имени–отчеству и сказала о нем, как о чужом, далеком.
— Кое–что мне нужно у вас узнать.
— Мне скрывать нечего.
— Вы знали, что Зайцев собирается украсть деньги?
— Шутите! Да разве б я допустила!
— А вы могли не допустить?
— Могла, — сказала Диана уверенно.
Мазин оглядел ее внимательно — сочные губы, высокая грудь, крепкие полные ноги, — она, конечно, знала себе цену.
— У нас с Вадимом старая любовь была. Сначала я за ним бегала, а потом он ко мне присох, как банный лист. Целая история. Мы с ним познакомились задолго до Валентина Викентьевича. А вы выпить не хотите? — прервалась она вдруг. — На душе тошно.
Диана достала из буфета бутылку «Московской». На дне плавали лимонные корочки.
— Берите помидор малосольный. От балыков отвыкать приходится.
И налила стопки до краев.
— В общем, история моя такая. Отца на фронте убили, школу не кончила, пошла в кооперативный техникум. Мать меня к сытному куску пристроить хотела, потому что жили не густо. Но мне торговля не по душе пришлась. Вот машины люблю, хотя дело, строго говоря, не для женского здоровья. Ну, я–то здоровая, и тогда кровь с молоком была. Многие мужчины заглядывались, хотя после войны баб и избыток получился. А я не жаловалась. В восемнадцать лет замуж в первый раз вышла. Жили, правда, недолго. К мирной жизни мой супруг никак не мог приловчиться. Все геройствовал. То в милицию попадет, то в вытрезвитель. Впрочем, это к вашему делу касательства ни малейшего не имеет. Разошлись мы с ним, как в море корабли. Бросила я и мужа и торговлю, переехала в ваш город. К теплу поближе. Не люблю мерзнуть…
Говорила Евдокия вроде полушутя, поглядывая на Мазина почти насмешливо. А он смотрел на нее и, смущаясь, понимал, что мучается она, а может, и опасается его.
Евдокия выпила стопку и налила снова:
— Не пьете? Ну, дело ваше… А мне что терять? Семь бед — один ответ! Мне бы, дуре, в вуз тянуть. А меня понесло в автошколу. Захотела такси гонять — и точка. Блажь пришла. И обошлась дорого. Обоих я их через эту технику узнала. С Вадимом учились вместе. Он все жаловался на свой финансовый. Но для него машина так — очередное увлечение. Руки тонкие, пальцы длинные, интеллигентные. Короче, влюбилась я. Ну, а он на меня свысока в то время поглядывал. За стильными девочками ухаживал. Назло ему и замуж вышла.
Она выпила:
— Вы меня не осуждайте. Поймите. Конечно, Валентина Викентьевича по–настоящему я не любила. Двадцать восемь лет разницы — не шуточка. А главное, из другого круга он. Познакомились мы случайно. Везла его по вызову. Говорили, как водится. Вопросы у всех одни и те же. Трудно ли женщине на машине? Потом попросил подождать его, долго ездили… Потом нашел меня. Ну, и все остальное. Когда он мне предложение сделал, я испугалась. Потом думаю: года–то идут! А тут возможность жизнь устроить. На машине–то женщине в самом деле не мед. И мужики пристают, особенно пьяные. А пьяных на такси, знаете, сколько раскатывает! Короче, решилась. Думаю, тянуться к культуре буду, постараюсь соответствовать. И получалось. Нельзя сказать, чтобы я его позорила. С дочкой подружилась. Юлька — славная. Мужа бы ей хорошего. Все ничего шло. Да Вадька остервенел. Как увидел меня принаряженной да подкрашенной, будто подменили ему меня. Проходу не давал. Звонит по телефону, на улице караулит…
— Он уже был женат?
Евдокия махнула рукой пренебрежительно:
— С женой они плохо жили.
— А вы?
Она ответила серьезно:
— Как вам сказать? По части тряпок и вообще материального уровня не каждой так удается. Но тяжело. Я, конечно, уважала Валентина Викентьевича. Да этого ж мало. Никогда мне с ним весело не было, не смешно. Все думаю, как бы дурой при гостях не показаться. Я себя дурой не считаю, но у него интересы, дело в руках, уважение… А у меня, — она провела руками по бокам сверху вниз, — фигура одна. Вот я соответствую, соответствую, а потом не выдержу — и к Вадьке, а он простой был и веселый.
— Мне он показался невеселым, желчным.
— Это тоже правда. Повеселится–повеселится и загрустит. «Паршивая у меня жизнь, говорит, Диночка. Работа нелюбимая, жена нелюбимая, с тобой только мне хорошо. Был бы я в жизни лучше устроен, увел бы тебя от костоправа». А я всерьез над его словами не думала. Ну какой он муж! Хорошо мне с ним было — и все. Подло жила, — отрубила она резко. — Но за все нам наказание полагается. Видите, что сочинил, ненормальный! Украл деньги. Да как!
— Он один это сделал?
— Один. Всем доказать хотел.
Лена Хохлова тоже говорила это слово «доказать».
— Да вы что ж считаете, я его научила? Деньги–то мне зачем?
— Но вывезли их из института вы!
— Я! — Она даже хлопнула ладонью по столу с досады. — Я! Если б не это, может, Вадим живой бы сейчас был.
— Когда вы узнали, что Зайцев украл деньги?
Евдокия выпила еще немножко:
— Вечером, перед тем, как погиб он.
— Вы собирались вместе на юг?
— Собирались. Тоже нехорошо задумали… Выезжать решили утром. Машина стояла на даче. Я туда ночевать приехала. А Вадим должен был зайти утром. Но он пришел вечером. Я приехала, машину даже в гараж не завела, оставила во дворе. Вижу: дверь открыта. У него ключ был. Я ему дала, понимаете?
— Вы встречались на даче?
Она кивнула:
— Ну да. Больше там.
— Продолжайте.
— Вхожу — он. Раньше меня приехал. И вижу: выпил. «Что это ты?» — спрашиваю. А он мрачный такой и решительный. Говорит: «Давно хочу сказать, все не решался. Но теперь тянуть ни к чему. Деньги, что из сейфа пропали, я взял». Я помертвела: «Что ты наделал, Вадька!» — «Нужно ж когда–то мужчиной стать. Сколько ты мне будешь шарфиков покупать!» Я ему недавно шарф подарила. «Уедем и, начнем новую жизнь». «Так Ведь поймают!» — «Не поймают». — «Три месяца ловят, а что, поймали? Теперь уже не страшно». Я ему по–хорошему: «Давай вернем деньги, Вадик». Он и слушать не хочет: «Сначала я их сам тратить не хотел, хотел только рискнуть, доказать, что могу, что не боюсь, а теперь зачем возвращать?» Вы себе представить не можете, что я пережила!
Евдокия вынула вторую сигарету.
— Вы не спрашивали, как удалось Зайцеву подобрать ключ?
— Ключ? Он говорил. Снял слепок на пластилин. Хохлова ключ на столе оставила.
— А потом?
— Потом подобрал похожий ключ у старьевщика на толчке, подпилил его немного. Сначала в шутку этим занялся…
— Значит, ключ сделал не Живых? — спросил Мазин.
— Какой Живых? Морфинист этот? Что вы! Разве б Вадим ему доверился?
Мазин вздохнул только. Целое здание рушилось. А сколько труда стоило собрать его, кирпич за кирпичом! Но может быть, Зайцев не сказал ей правды!
— Вы уверены, что все так и было?
— Конечно. Он же мне рассказал. Шутил, шутил и дошутился. Вынул деньги и спрятал в приемник. А Устинов приемник домой попросил. Вадим решил, что все провалилось. Да тут я подвернулась и увезла.
— И Зайцев счел вас сообщницей?
Ей не хотелось говорить об этом. Мазин видел.
— Да. Он меня долго уговаривал ехать на море, но я, нет, конечно. Говорю: «Последнее мое слово. Придумай, как вернуть деньги». Он тогда побелел весь и спрашивает: «А если не верну, донесешь?» Ну что мне сказать? Говорю: «Не знаю, донесу или нет, но у нас с тобой все кончено будет». Тут он расхохотался, как в истерике: «Нет, не кончено! Начинается только. Ты ж моя сообщница. Деньги–то вместе вывозили!»
Она замолчала.
— Что ж вы ответили?
— Я? Выгнала я его.
— И он ушел?
— А что ему было делать?
Мазин подошел к самому главному:
— А вы?
— Что — я?
— Что вы делали после ухода Зайцева?
— Хлебнула вина какого–то. Потом села письмо писать.
— Письмо? Кому?
— Мужу. Дура, конечно. Но струсила я жутко. Во всем призналась, умоляла простить, спасти. Он ведь добрый.
Дело усложнялось. Значит, Филин знал о Зайцеве еще до того, как была найдена машина!
— Что вы сделали с письмом?
— Не дописала я его. Бросила на столе, лежала, ревела, потом приняла снотворное. Иначе заснуть не могла.
— И заснули?
— Крепко. Выпила больше нормы.
— Так. И ничего не слышали?
— Ничего.
— Что же тем временем произошло?
— Разве вы не знаете? Вадим вернулся, вошел в комнату, прочитал письмо на столе.
— Прочитал?
— Утром письма не было. Значит, он взял его с собой.
— И машину заодно?
— Да, и машину. И пропал. Остальное вы знаете.
— Положим, — ответил Мазин не совсем определенно. — А вы признались во всем Валентину Викентьевичу?
— Не сразу…
«Не сразу». Это совпадало со словами профессора.
— Поймите меня только. Не могла я ни вам на него заявить, ни мужу сказать. Вам — потому что выдать его не могла, предать, а ему и не знаю… понимала же, что не скроешь…
— Вы сразу решили, что машину угнал Зайцев? С какой же целью?
— Бежать хотел.
— Глупо!
— Вадим такой был. Я в судьбу верю. У каждого своя судьба. Он к гибели шел. Письмо прочитал, решил, что пропал. Что оставалось делать? Бежать только! Все из–за меня. Как же вы хотите, чтоб я на него доносила?
Мазин не говорил этого.
— Мог Зайцев еще кому–нибудь довериться?
— Навряд ли.
— Вы знаете доктора Васина? Их видели вместе, садящихся в машину.
— Когда?
— Рано утром. Возле дома Зайцева.
Но ее это не заинтересовало.
— Не знаю. Я пережила страшно. Не боялась, нет. Что сообщница — это ерунда. За него боялась. Пока не приехал ваш начальник за Валентином Викентьевичем. Я сразу поняла: нашли. Хоть бы живого, думаю. А он мертвый. Я тогда все рассказала Валентину Викентьевичу — и отрубила!
— Вы сказали и про деньги?
— Нет. Денег же не нашли. Зачем мертвого позорить?
«Вот как!»
— У вас еще вопросы будут?
— Только один. Мне не совсем ясно, как Зайцев вынул деньги из приемника.
— Это просто. Он со мной на машине поехал и попросил к нему заскочить, чтобы сменить лампу. Сказал, что для проверки включить нужно в сеть, а меня подождать попросил.
«Пожалуй, она сказала все». И хотя деньги до сих пор не были найдены, Мазин не думал, что Евдокия знает о них больше, чем он.
— Желаю вам всего наилучшего, — сказал Игорь и протянул ей руку. Она пожала ее крепко.
— Между прочим. Когда вы летели сюда, вы не на своем месте сидели?
— Нет, уступила попутчице. У окна ей лучше было.
Мазин отпустил руку Дианы. Но у него был еще один, самый важный вопрос…
В поезде Мазин спал плохо. Полночи он пролежал на верхней полке, разглядывая голубой потолок с матовыми плафонами и вспоминал разговор с бывшей Дианой. Новая догадка долго мешала одолеть бессонницу. Заснул он перед утром, а проснувшись, как часто бывает, взглянул на ночные домыслы скептически и решил не говорить о них начальству. Прямо с вокзала он поехал в управление.
Шеф встретил его приветливо, поблагодарил за собранные сведения и сказал:
— В целом это соответствует версии о том, что Зайцев убит Васиным, своим сообщником. Впрочем, возможно, что и не сообщником. Возможно, он просто ограбил Зайцева. Неясна и его роль в убийстве Живых. Однако поработаем, разберемся.
— Васин арестован?
— Да. Но сознался только в том, что доставал морфий для Живых.
После слов полковника ночные просветления показались Мазину окончательно смутными и неправдоподобными.
— Чем же подтверждают эту версию показания Филиной?
— Хотя бы тем, что машину похитил Зайцев.
— Она утверждает, что Живых не делал ключа, а следовательно…
— Не будем торопиться с выводами, — уклонился Дед. — Послушаем Бориса Михайловича.
Действительно, в кабинет заглянул Сосновский. Он откровенно сиял.
— Заходи, заходи. Что сверкаешь, как новая копейка?
— Привет, старик, — кивнул Боб небрежно Игорю. — Удача, Петр Данилович! Васин признал, что был у Зайцева утром, что они вместе отправились на машине.
— И что спустил Зайцева в карьер?
— В этом пока запирается. Говорит, забежал попрощаться. Зайцев якобы довез его до больницы, а сам поехал к Диане. Но он уже дрогнул. Еще натиск — и выложит все!
Последние слова Игорю не понравились.
— Его не удивило, что Зайцев едет на чужой машине?
— Почему же? Ведь он был в курсе. Как там, кстати, эта Мария–Магдалина?
— Переквалифицируется в управдомы.
Боб захохотал.
Представь только, как ведет себя доктор! Прямо по учебнику. Отступает шаг за шагом, признавая то, что уже невозможно отрицать. Классический случай. Сначала Гаджиева приперла его к стенке с морфием. Деваться было некуда. Но встречу с Зайцевым отрицал. Пришлось пригласить Калерию. Она опознала его по всем правилам. Мы тут десяток всевозможных личностей в кепках проводили мимо нее на расстоянии тридцати метров, и она выбрала Васина!
— Тогда он сознался?
— Еще бы! А что тебя смущает?
— Мы нашли на квартире Зайцева чемодан с вещами.
— Ну и что?
— Если чемодан остался, он не мог ехать за Дианой.
— Разумеется! Васин наверняка врет. Он придумал какой–то предлог, чтобы выманить Зайцева из дому и шлепнуть его по пути. Это мы узнаем на очередном этапе.
— Васин должен объяснить, почему чемодан остался.
Борис сморщился:
— Хорошо, старик, что ты не преступник. Намучились бы мы с тобой! Да он просто забыл про чемодан.
Полковник вступился за Мазина:
— Игорь Николаевич старается не допустить ошибки и правильно делает. Он привез из Куйбышева много любопытного. И думаю, что заслужил несколько часов отдыха.
— Разрешите мне поговорить с Васиным? — попросил Мазин.
— Конечно. Отдохнешь и приходи, займешься…
Первый раз Мазин видел франтоватого врача в больнице, когда они с Сосновским разыскивали следы фальшивого бюллетеня. Сейчас Игорь просто не узнал Васина. Доктор как–то моментально опустился: толстые его щеки обросли рыжей клочковатой щетиной, волосы свалялись, заметно было, что причесывается он в лучшем случае пятерней.
Усевшись напротив Мазина, он почти выкрикнул заранее, видно, подготовленную фразу:
— Вы не добьетесь от меня добровольного признания, несмотря на все ваши пытки!
— Разве вас пытают?
Мазин посмотрел в напряженные, бегающие, красные глазки Васина.
— А что же со мной делают? Арестовать невиновного человека, разве не пытка? По–вашему, пытка — это когда руки ломают? А нравственное издевательство? Вы мне конвейер устроили. Вы меняетесь один за другим, а меня допрашиваете непрерывно!
— Почему — непрерывно? Ночью вы спали?
— Спал? По–вашему, в моем положении можно заснуть?
— Я тоже не спал.
Васин моргнул близоруко:
— Ну, это ваше личное дело.
— Служебное, — вздохнул Мазин. — Я думал, а вдруг вы невиновны.
— Да? — ошалел как–то доктор.
— Однако получается, что виновны.
— Приемчики применяете? Психологические? Не выйдет!
Мазин разозлился. Он не готовил хирургу ловушек. Ловушек он не любил и устраивать их не умел, хотя почти каждый следователь гордится каким–нибудь хитрым приемом разоблачения преступников. Как ни странно, но, сталкиваясь с далеко не лучшими представителями рода человеческого, Мазин постоянно удивлялся в душе, что люди эти, внешне ничем не отличающиеся от остальных, оказываются убийцами, насильниками или растратчиками. И до последнего момента, пока собранные факты не обращали неотвратимо вниз чашу весов, он не мог заставить себя увидеть в самом подозрительном обвиняемом преступника, которого следует разоблачить. Он видел лишь человека, который в силу сложившихся обстоятельств должен выдержать проверку. И почти всегда ему хотелось, чтобы проверка была выдержана.