I
Хобо упрямится
В один славный осенний день мы отлично поохотились с моим приятелем Алланом Квотермейном в его поместье в Йоркшире и вернулись к обеду в самом веселом расположении духа. Наши сумки были туго набиты дичью, и в довершение удачного дня Аллан сделал уже на обратном пут три поразительно метких выстрела по трем бекасам, которые летели разом с трех сторон довольно далеко от нас. Несмотря на уже наступавшую темноту и поднявшийся довольно сильный ветер, он не дал ни одного промаха и уложил всех трех, одного за другим. Подобная быстрота и меткость поразили даже меня, привыкшего к охотничьим подвигам моего приятеля.
— Ну, Квотермейн, — сказал я ему с невольным восхищением, — хотя вы и превосходный охотник, а все же, думаю, вам нечасто приходилось делать на своем веку такие выстрелы.
— Пожалуй, вы правы, — ответил он с довольной улыбкой. — Это напоминает мне случай, произошедший со мной в Восточной Африке, но тогда дичь была покрупнее бекасов. Я уложил тремя выстрелами трех слонов, только тогда дело могло кончиться иначе: слоны чуть было не убили меня самого.
Слова моего приятеля сильно заинтересовали меня, и я дал себе слово при первом удобном случае заставить его рассказать об этом приключении. Случай представился в тот же вечер. К обеду в Грендж (так называлось поместье Квотермейна) приехали еще двое его знакомых — сэр Генри Курте и мистер Гуд, оба также страстные охотники. Обед прошел очень весело. Выйдя из-за стола, мы все вчетвером уселись с сигарами около пылающего камина и принялись болтать. Разговор, конечно, зашел об охоте, каждый из нас рассказывал о своих приключениях. Гуд поведал, между прочим, как однажды охотился в горах Кашмира за каменным бараном и загнал ею в расщелину, из которой тому, казалось, не было выхода: перед ним зияла бездонная пропасть по крайней мере в тридцать футов шириной. Но баран, недолго думая, махнул через пропасть. Тогда Гуд выстрелил в него и убил наповал; баран перевернулся в воздухе и полетел в бездну. Гуд уже думал, что добыча потеряна для него, но, к счастью, баран зацепился своими огромными рогами за выступ скалы и висел до тех пор, пока Гуд не ухитрился накинуть на него петлю и таким образом втащить наверх.
История эта была встречена слушателями с нескрываемым недоверием, что заметно рассердило рассказчика.
— Если вы мне не верите, — воскликнул он с досадой, — то пусть кто-нибудь из вас расскажет о приключении, равносильном моему. Я поверю, я знаю по опыту, что на охоте может случиться все что у годно.
— Слово за вами, Квотермейн, — вмешался я, — расскажите о трех слонах, о которых упоминали давеча.
— Куда мне гнаться за Гудом! — Аллан лукаво кивнул на раздосадованного приятеля. — Такие диковинные случаи, какие бывают с ним, приключаются не с каждым. А впрочем, пожалуй, я опишу вам кое-что из моих похождений в Восточной Африке. Среди них есть довольно интересные.
И Аллан начал рассказ.
«Вы знаете, что я приехал в Африку с небольшим капиталом. Там я открыл было ссудную кассу в Претории, в компании с одним из тамошних дельцов. Договор был заключен на том условии, что я вкладываю в дело мой капитал, а он — свой опыт. Но наша затея не выгорела, через четыре месяца после открытия кассы нам пришлось закрыть ее, и почему-то вышло так, что мой капитал перешел в руки компаньона, а опыт — увы! — достался на долю мне. Я понял, что держать ссудную кассу не по моей части и решил заняться охотой на слонов, как делом наиболее мне подходящим. Из всех средств у меня осталось не более четырехсот фунтов стерлингов. На эти деньги я закупил все необходимое для экспедиции, сел в Дурбане на пароход, шедший в бухту Делагоа, нанял там двадцать носильщиков и двинулся к северу, по направлению к Лимпопо. В первые же три недели все мои люди переболели лихорадкой, я один остался здоров, к великой своей радости, так как хворать мне было некогда: нужно было охотиться, чтобы наш караван не испытывал недостатка в пище, а дичи в пустынной местности, по которой мы шли, нам попадалось совсем немного. На двадцатый день мы добрались до берегов довольно широкой реки Гонуру, перешли ее вброд и направились к высоким горам, синие хребты которых высились вдали. Насколько мне известно, это было продолжение Драконовых гор, тянувшихся к берегу на протяжении пятидесяти миль или около того, — длинный отрог, оканчивавшийся весьма высокой горой.
Этот отрог, как я узнал впоследствии, разделял владения двух туземных властителей; одного звали Ньяла, а другого — Вамбе. Земли Ньялы лежали к югу, а владения Вамбе — к северу. Ньяла был вождем племени бутана, происходившего от зулусов, а Вамбе властвовал над племенем матуку, гораздо более многочисленным и имеющим много общего с племенем басуто.
Матуку — племя более развитое, чем бутианы; они строят себе шалаши с дверями, даже с крытыми навесами перед дверью, умеют отлично выделывать кожи и носят что-то вроде куртки вместо грубой умутши, которой бутианы укрывают верхнюю часть тела. Лет двадцать назад матуку напали врасплох на бутианов, перебили большую часть их племени, а остальных сделали своими данниками. Но в то время, к которому относится мой рассказ, бутианы начинали обретать независимость и, понятно, тяготились игом матуку.
Я слышал еще в Делагоа, что в густых лесах на склонах и у подножья гор, граничащих с владениями Вамбе, очень много слонов. Но вместе с тем я наслышался много дурного о самом Вамбе, жившем в краале, расположенном на склоне горы и укрепленном так хорошо, что его считали совершенно неприступным. Мне рассказывали, что он — самый жестокий властитель в этой части Африки и, между прочим, хладнокровно перерезал целую партию англичан, приехавших поохотиться на слонов в его владения. При них в качестве проводника находился друг моего детства Джон Эвери, и я часто со вздохом вспоминал о его безвременной кончине. Это, однако, не отбило у меня желания пробраться во владения Вамбе, где было так много зверей, ради которых я предпринял экспедицию в эту дикую часть Африки. Я вообще не боялся туземцев, к тому же я, как вам известно, немного фаталист — и потому был убежден: если мне на роду написано, чтобы Вамбе отправил меня на тот свет следом за моим приятелем Эвери, то так тому и быть, что бы я ни делал.
Через три дня после того как вдали показались горы, мы почти достигли их подножья. Идя по берегу реки, протекающей через леса вблизи гор, мы вступили в земли грозного Вамбе. Но прежде мне пришлось испытать нешуточную схватку со своими носильщиками. Когда мы достигли границ его владений, они сели на землю и наотрез отказались следовать за мной дальше. Все мои уговоры были напрасны: сколько я не доказывал, что «чему быть, того не миновать», они стояли на своем. «Теперь, — говорили они, — наша шкура цела, а если мы войдем в земли Вамбе, не спросясь его, она скоро сделается похожей на лист, изъеденный червями. Судьба ходит в его владениях, а мы не пойдем туда, чтобы с ней не встретиться».
— Как же вы поступите, если я не захочу возвращаться назад? — спросил я в конце концов.
— Мы пойдем назад одни, Макумазан, — дерзко заявил Хобо, старший у носильщиков.
— Хорошо, — проговорил я хладнокровно, хотя желчь кипела во мне, — только помните: вы все-таки недалеко уйдете.
С этими словами я прислонился к дереву и взял в руки ружье.
— Ступайте, — продолжал я, — но предупреждаю: первому, кто пойдет, я выстрелю в спину, а вы знаете, я промаха не даю.
Хобо замахнулся на меня копьем, которое держал в руке, — к счастью, все ружья лежали у дерева возле меня, — но одумался и, не говоря ни слова, пошел назад. Я, тоже молча, прицелился в него. Прочие стояли неподвижно, не спуская глаз с дула моего ружья. Он явно храбрился, однако время от времени поглядывал на меня украдкой через плечо. Когда он отошел от меня ярдов на двадцать, я сказал ему спокойно:
— Послушай, Хобо, лучше вернись, не то выстрелю!
Я играл в опасную игру. Понятно, я не собирался стрелять. Какое право имел я убивать человека за то, что он не хотел подвергать свою жизнь опасности ради моей прихоти? Но я чувствовал, что нужно сделать так, чтобы они слепо повиновались мне. Поэтому я стоял зло-презлой и целил ему прямо в спину, против сердца. Он сделал еще несколько шагов — и вдруг обернулся.
— Не стреляй, баас, я пойду с тобой! — крикнул он, протягивая ко мне руки с умоляющим видом.
— И отлично сделаешь, — заметил я совершенно спокойно. — Иначе тебе пришлось бы убедиться, что «судьба ходит» не только во владениях Вамбе.
Тем дело и кончилось. Хобо был зачинщиком сопротивления; когда покорился он, покорились и другие. Доброе согласие между мной и моими подчиненными было восстановлено. Мы перешли границу, и на другой же день я всерьез принялся за охоту.
II
Первая охота
Местность в пяти или шести милях от высокой горы, о которой я упоминал раньше, самая живописная из всех, какие я видел в этой части Африки, за исключением Страны Кукуанов. Отрог, отходящий почти под прямым углом от главной цепи, образует широкую логовину в виде громадного полумесяца; река пересекает ее, как серебряная лента, на протяжении тридцати миль. По одну сторону реки растет густой кустарник вперемежку с зелеными просеками, на которых местами виднеются группы высоких деревьев, одинокие холмы и крутые скалы, возвышающиеся к небесам так прямо и гордо, как будто это монументы, поставленные рукой человека, а не памятники, воздвигнутые самой природой в честь прошлых веков. Все это обширное пространство кажется громадным парком. По другую сторону реки тянутся попеременно то зеленые болота, то сочные луга; вся эта изумрудная поверхность поднимается чуть заметным отрогом к лесу, который начинается на склоне гор приблизительно в тысяче футов над равниной и вдет почти до вершины. Многие деревья так высоки, что птицу, сидящую на верхушке одного из них, не убить из обычного ружья. Все они перевиты гирляндами из темно-зеленого висячего мха, местами разукрашенного громадными орхидеями всевозможных ярких цветов. Мох этот — растение весьма полезное, туземцы добывают из него чудную темно-пурпуровую краску и красят ею кожи и ткани.
Вечером того же дня, когда состоялась вышеописанная стычка с Хобо, мы расположились на ночлег на опушке леса, а на другой день рано утром я отправился на охоту. Так как у нас было мало мяса, то мне хотелось убить буйвола, прежде чем отправиться на поиски слонов. Пройдя не более полумили, мы увидели в лесу тропинку шириной с порядочный проселок, очевидно проложенную целым стадом буйволов, которое, по всей вероятности, имело обыкновение ходить туда на водопой к реке, а оттуда — опять тем же путем — в прохладную тень леса.
Взяв с собой Хобо и еще двоих носильщиков, я смело пошел по этой тропинке. Чем дальше мы шли, тем гуще становился лес. Ярдах в двухстах от опушки кустарник, росший между деревьями, стал настолько плотен, что, не будь тропинки, мы бы не смогли сделать и шагу вперед. Мои спутники не хотели идти дальше, говоря, что если нам попадется зверь, то некуда будет убежать от него. Я отвечал им, что они могут вернуться, но что я, конечно, пойду вперед. Им стало стыдно, и они пошли за мной.
Так прошли мы ярдов пятьдесят. Наконец тропинка вывела нас на небольшую просеку. За ней опять начинался лес, но в нем уже не было широкой тропинки, виднелись только узенькие проломы. Очевидно, стадо, выйдя на просеку, разбилось и пошло дальше вразброд, — но сколько я ни смотрел, нигде не видел буйволов. Выбрав один из проломов, я прошел по нему ярдов шестьдесят, и чем дальше я шел, тем больше убеждался, что дичь кишит вокруг меня, хотя и не видел ее. То мне слышался невдалеке треск ветвей, то особый звук, который производят буйволы, когда трутся рогами о ствол дерева, то, наконец, глухой рев свидетельствовал, что старый бык стоит, быть может, в нескольких шагах от меня. Я пробирался вперед на цыпочках, сдерживая дыхание и остерегаясь наступить на какую-нибудь сухую ветку, чтобы не спугнуть дичь. Мои спутники следовали за мной, дрожа от страха. Вдруг Хобо прикоснулся ко мне и, когда я оглянулся, молча указал влево. Я поднял голову и взглянул через гущу вьющихся растений, который сплелись между собой наподобие изгороди; за нею возвышался большой куст колючего алоэ, а за алоэ, шагах в пятнадцати от меня, я увидел рога, шею и часть хребта огромного быка. Я тотчас схватился за ружье, но не успел еще прицелиться, как он тяжело вздохнул и лег на землю.
Что мне было делать? Стрелять в него, пока он лежал, я не мог, у меня не было точки опоры для прицела. Подумав немного, я решился ждать, рассчитывая, что когда-нибудь ему все же придется встать, сел на землю и закурил трубку, в надежде, что табачный дым заставит его подняться. Но ветер дул не в его сторону, и дым не доходил до него. Тем не менее эта трубка, как вы сейчас убедитесь, обошлась мне дорого.
Прошло около получаса, а буйвол все не двигался с места. Я наконец потерял терпение и стал прикидывать, как бы заставить его подняться. Пока я раздумывал об этом, не спуская с него глаз, с противоположной стороны послышался треск ветвей. Сначала я не обратил на это внимания, но треск становился все сильнее и сильнее, и вдруг ярдах в сорока от меня из лесу выскочил чудовищной величины носороги устремился прямо на меня. Должно быть, он почуял мою трубку, и это выманило его из чащи. Охотникам известно, как быстро бегают эти с виду неповоротливые твари. Не успел я сообразить, что мне делать, как нас уже разделяло не более восьми ярдов. Прицелиться и выстрелить времени уже не было, я едва успел растянуться на земле и откатиться под кусты. Он пронесся мимо; на меня пахнуло особым, присущим ему запахом, и уверяю вас, я потом целую неделю не мог забыть этого запаха. Его горячее дыхание обожгло мне лицо; одной из своих чудовищных ног он наступил на мои широкие шаровары и слегка прищемил мне кожу. Мои спутники как раз преградили ему дорогу. Один из них успел подкатиться, подобно мне, под кусты, другой громко взвизгнул и прыгнул, словно резиновый мяч, прямо в куст алоэ, но третий, мой бедный Хобо, не успел посторониться. Страшный зверь налетел на него, просунул ему рог между ног и подбросил вверх, как перышко. Он упал сначала к нему на спину, а уже потом — на землю, и это смягчило падение. Хобо остался лежать на земле, громко охая, но, как оказалось впоследствии, не получил никаких серьезных ушибов. К счастью, носорог не обратил на него внимания и продолжал мчаться по направлению к кусту алоэ. Тут случилось нечто необычное: заслышав шум, старый буйвол, спавший за кустом сном праведника, поднялся на ноги и, увидев несущуюся на него серую громаду, застыл в недоумении как вкопанный. Носорог наскочил на него, подхватил рогом под брюхо, повернул на спину и пронесся, как вихрь, по направлению к просеке.
Лес мгновенно ожил и наполнился разнообразными звуками. Всюду слышался глухой рев и топот ног разбегающихся буйволов. Я лежал на земле, от всей души желая, чтобы бегущая ватага миновала меня. Один из моих людей — тот, который успел откатиться в куст, — лез на дерево с таким проворством, будто от этого зависело, попадет ли он в рай небесный; Хобо лежал на земле, а тот, кто прыгнул к алоэ, жалобно кричал на весь лес. Я взглянул в его сторону и увидел, что положение бедного малого незавидно: он зацепился одеждой за колючку алоэ, крепкую и острую как гвоздь, и повис в воздухе на высоте шести футов, а буйвол, вероятно считая его виновником своего злоключения, яростно ревел и рыл копытами землю перед кустом, стараясь подкопать его и таким образом добраться до повисшего на нем бедняги. Чтобы спасти жизнь несчастному, нельзя было терять ни секунды. Я схватил ружье, наскоро прицелился и попал буйволу в правую переднюю ногу. Он с громким ревом повалился на землю. Тогда я подошел к нему ближе и вторым выстрелом в сердце убил его наповал.