Спирт опьянил меня. Я решил исследовать содержание сосуда тогда же, в сумерках, вместо того чтобы дождаться утра или приезда в каирскую лабораторию. Это было безумие, и я раскаиваюсь за него всю жизнь.
В комнате было душно. Мы вышли во двор и сели под пальмами. Светила луна. Тени были очень черными. Лифкен курил. «Открывайте, — сказал я ему после собственных безуспешных попыток сбить ножом затвердевший воск со смолой, — а папиросу бросьте». Лифкен отложил папиросу, но не потушил ее. Потом он откупорил сосуд и слегка наклонил его над тарелкой. Мы ожидали, что там будут зерна. Но ничего не посыпалось. Лифкен потряс сосуд, сунул внутрь веточку и сказал: «Он пуст». Тогда я взял сосуд, опрокинул его вниз горлом над тарелкой и стукнул кулаком по дну. Выпал небольшой комок. Лифкен посветил электрическим фонариком. Это была черная ноздреватая масса. Я поднес к носу. Она была без запаха. Я нажал. Хрупкая масса раскололась на части. Некоторые комочки упали на траву.
Ссыпав остатки черных крупинок в сосуд, я сказал: «Этого, пожалуй, нам хватит для химического количественного и качественного анализа, а также и для микробиологического».
Прохлада ночи действовала на меня оздоровляюще. Помню, мы сидели очень долго… несколько часов. Я вспоминал более плодотворные итоги своих предыдущих экспедиций. Меня очень интересовал вопрос жизнеустойчивости микрофауны в ископаемых организмах.
Перед рассветом мне стало холодно. Я решил идти спать и сказал своему помощнику: «Арнольд, подберите черные комочки, выпавшие из сосуда на траву, а то, чего доброго, нам еще не хватит вещества для анализа».
Лифкен нагнулся и вскрикнул. Я посмотрел и увидел, что под нами вместо густой высокой травы оказалась голая земля. «Зачем вы бросили непотушенную папиросу? — сказал я. — Видите, как вокруг нас все выгорело». Но ни огня, ни дыма не было видно. Это было что-то другое. Мной овладел азарт исследования.
Я взял у Лифкена электрический фонарь и осветил землю. Вокруг нас было совершенно светло, потому что исчезла тень от пальм. Да, исчезла тень от пальм, потому что исчезли листья пальм! Одно за другим деревья сохли. При малейшем прикосновении они рассыпались в пыль.
Начинался рассвет. Мы побежали с Лифкеном туда, где еще осталась трава. Мы топтали край нетронутой, еще свежей травы, пробовали вырвать ее с корнями, чтобы создать просеку, как во время лесного пожара. Мы даже подожгли сухую траву. Я мобилизовал всех мужчин. Взошло солнце. Часть оазиса уцелела. Я считал, что мне помог огонь. Но впоследствии, получив письмо от сэра Беркли, я понял, что ошибался. Я хотел забыть этот «Феномен Стронга», или, как его называли газеты, «Эффект Стронга», и не стал отвечать сэру Беркли.
— А в чем ваша первоначальная ошибка и к какому мнению вы пришли впоследствии? — спросил Пирсон.
Все напряженно слушали. Дрэйк курил сигарету за сигаретой.
— Сэр Беркли писал, — продолжал Стронг, — что ему удалось расшифровать надпись целиком. Там были такие слова: «Я взял золотые стрелы Амона Ра и поразил черную смерть в самое сердце». Амон Ра — это бог солнца. По-видимому, где-то здесь и следует искать разгадку. Может быть, солнечные лучи убили возбудителя, но в таком случае почему сейчас в оазисах Сахары снова появилась «черная смерть» и ее не убивают солнечные лучи?
— Что же такое все-таки «Эффект Стронга»? — спросил Пирсон.
— Я назвал бы «Феномен», или «Эффект Стронга», взрывом смерти, — сказал Стронг. — Вспомните, что одна диатомея, как это установил Э. Эренберг еще в начале XIX века, может, разделяясь на части, если не встретит к тому препятствий, в восемь дней дать массу материи, равную объему нашей планеты, и в течение следующего часа может удвоить эту массу… Вспомните о примерах с размножением кроликов в Австралии, ежевикой, чертополохом и другими. Скорость передачи биохимической энергии в «феномене Стронга» — около метра в секунду.
— Действие бактерий? — спросил Пирсон.
— Еще не знаю, — ответил Стронг. — Может быть, воздействие ультравирусов. Необходимы объединенные усилия всех ученых, чтобы изучить причину и сущность явления. Жизнедеятельность вирусных нуклепротоидов осуществляется только в определенных условиях. Подобно другим организмам вирусы являются живыми телами, только находясь в единстве с этими условиями. Вне этого единства вирусные нуклепротоиды становятся в полном смысле слова безжизненными телами. Однако они способны сохранять свою структуру и вырабатывать жизнедеятельность при восстановлении необходимых условий. Видимо, это и произошло в Сахаре.
— Не будем пугать мир, — твердо сказал Пирсон. — Никаких воззваний к изобретателям и ученым всего мира! Вы, Стронг, будете изолированы от мира. Ваши родные не должны ничего знать о сущности вашей работы. Назовите место на земном шаре, где вы хотите организовать свою работу. Через несколько дней там будет воздвигну т целый поселок.
Раздался телефонный звонок.
— Вас, — сказал почтительно Лифкен, передавая трубку Дрэйку.
Все замолчали. Дрэйк выслушал какое-то короткое сообщение и положил трубку. Он хлопнул по плечу бледного Стронга:
— Выше голову, профессор! Через десять часов самолет сядет на нашем аэродроме, и вы получите сосуд в натуральную величину.
— Итак, желательное место расположения вашей лаборатории? — спросил Пирсон, — Чем дальше, тем лучше.
— Скажем, так, — задумчиво отозвался Стронг, — Южная Америка, умеренный пояс, не выше тысячи пятисот метров над уровнем моря. Необходимы установки для создания микроклимата, искусственного солнца, электрических полей высокого напряжения, электронный микроскоп и другое оборудование. Необходимо также будет испытать все в полевых условиях. Для изучения «Феномена Стронга» мне надо сначала вылететь в Сахару, — добавил профессор.
— Мы не можем рисковать вами. От успеха вашей работы зависит жизнь планеты. Этим займется Лифкен, он вылетит немедленно, — тоном, не допускающим возражения, сказал Пирсон. — Чем быстрее справитесь, — продолжал он, — тем быстрее вы будете академиком. Семью возьмете? Помните, никаких сношений с внешним миром. Руководство институтом и инсектарием только через специальную связь.
— Я считаю, что выстроенный гигантский инсектарий не нужен в таком объеме, — сказал Стронг.
— Деловые масштабы, профессор, — пояснил, подобострастно улыбаясь, Лифкен. — Вы же сами упомянули о теоретических предпосылках, когда среди обычного типа вредителей могут появиться более опасные расы, плохо поддающиеся ядам.
— Конечно, из множества микробов одной расы можно отобрать отличающихся своим действием. Ведь появилась же в Англии после первой войны новая болезнь «испанка», убившая больше людей, чем их погибло на войне. А после второй мировой войны появился опасный «вирусный грипп», хотя до этого гриппозное заболевание было не так опасно.
— Именно поэтому мы и должны испытывать тысячи насекомых, чтобы найти яды против особей, могущих породить миллионы подобных, — поспешно пояснил Лифкен.
Стронг пожал плечами.
Вскоре все вышли из института. В краткой инструкции, продиктованной Лифкену, было сказано о методе и системе организации изучения «Эффекта Стронга» в Сахаре, а также о мерах борьбы.
Пирсон предложил применить атомные бомбы. Стронг возражал, жалея людей.
— Я подвезу вас на аэродром, — предложил Дрэйк Лифкену.
Пирсон пошел провожать Стронга к его вилле, и машина ехала за ними по пятам. Пирсон был в восторге.
«Кажется, куча денег, которые мы истратили на этого длинноволосого, начнет скоро приносить доход», — думал Пирсон.
Дрэйк сел за руль. Лифкен поместился рядом, и они помчались.
— Кажется, сюда… — И Лифкен показал рукой на дорогу, уходившую влево к аэродрому.
Но машина проехала мимо поворота и помчалась на шоссе.
— Но ведь мне надо на аэродром! — удивленно сказал Лифкен.
— Не надо, — лаконично ответил Дрэнк.
— Но ведь я должен срочно лететь в Сахару. Там бушует «черная смерть»!
— Никаких «черных смертей»! — так же лаконично процедил Дрэйк.
— Ничего не понимаю… На мир из оазисов Сахары надвигается катастрофа «Эффекта Стронга»…
— Нигде нет никаких катастроф, и единственный эффект произошел в конференц-зале в том смысле, что Стронг поверил всей басне. Он ребенок!
— Позвольте! Президент принес телеграмму?
— Принес!
— Но сосуд Сэта везут на самолете из Лондона?
— Прекратите эти «но»! Сосуд Сэта везут, а вам никуда не надо лететь…
— Я начинаю понимать…
— Мы изучили вас, Арнольд Лифкен, и считаем, что вы именно тот человек, который через год будет стоить десять миллионов. Поедем ко мне домой, и вы все поймете до конца.
Глава XI
«Фитофтора специес»
1
Каждое утро Вильяма Гильбура было утром делового человека. «Он просыпается с первыми петухами», — говорила о нем жена. Так было и в это утро. Едва только с птичьего двора донеслось кукареканье петухов, правая рука Вильяма Гильбура, спавшего на спине, безошибочно легла на кнопку выключателя. На стене в ногах кровати, возле большого отцовского барометра, зажглась лампочка. Вильям Гильбур приоткрыл веки. Стрелка барометра показывала «ясно». Он закрыл на секунду глаза, стараясь припомнить самое значительное и срочное дело. Их было так много! Первое: биржа и, конечно, борьба с Синдикатом пищевой индустрии и сбыта Луи Дрэйка. Проклятый монополист! Надо что-то предпринять, но что? И что за странная шумиха в газетах об их кооперативном обществе фермеров? Одни ругают, другие хвалят Гильбура за организацию «прочного треста» под видом кооперативного общества… И затем письма…
Последнее время их так много, что жена с трудом успевает сортировать их по степени важности. Слишком много пишут из всех стран, настойчиво запрашивая совета, как организовать фермерский кооператив. Мелкие фермеры, не просто ловят Гильбура где попало с просьбой принять их. Но не может же он включать в кооператив фермы, не прилегающие к единому земельному массиву кооперативного общества! Многие просят продать их урожай. Это возможно только в том случае, если урожай легко доставить в кооперативный элеватор машинами, потому что железнодорожная компания Мак-Манти стала брать за перевозки очень дорого. А элеваторные компании Дрэйка стремятся скупить за гроши все зерно в стране. Конечно, Мак-Манти и Дрэйк спелись… Сколько дела, а он лежит.
Вильям Гильбур вскочил, сбросил ночную рубашку и, шлепая босыми ногами по полу, вышел на летнюю веранду, сплошь закрытую вьющимся виноградом. Гильбур встал в углу, где в деревянном полу были просверлены дырки, и потянул за свисавший с потолка конец веревки. Холодные струйки дождевой воды дружно хлынули на него. Ежась под их колючей свежестью, он начал яростно хлопать себя ладонями по телу, подпрыгивая на досках. Сонная вялость мгновенно исчезла. Через минуту Гильбур снова дернул веревку, и душ прекратился.
Затем Гильбур схватил висевшее на гвозде мохнатое полотенце и так же яростно принялся тереть им свое большое, дородное тело. Кожа из розовой мгновенно стала пунцовой. Гильбур, тяжело переводя дух, швырнул полотенце на стул и, оставляя мокрые следы на досках, прошел в свою комнату. Ходить босиком — для укрепления нервной системы — он научился от отца. В комнате он быстро надел белую рубашку с короткими рукавами, белые короткие штаны и, сунув ноги в сандалии, вышел во двор. Густой туман казался опаловым под лучами восходящего солнца.
Гильбур не позволял себе свободных гимнастических движений. Моцион для здоровья? Не угодно ли почистить навоз на скотном дворе? И теперь, взяв в руки вилы, он швырял тяжелые теплые пласты коровьего навоза на большую кучу, дымившуюся в утреннем холоде. Через десять минут Гильбур уже копал землю в саду — тренировка для ног, а потом прополол цветы на клумбах возле дома, заставляя себя нагибаться больше, чем требовалось, — тренировка для поясницы.
Наконец Гильбур бодрой походкой вошел в кабинет. Телеграфный аппарат под стеклянным колпаком беззвучно подавал ленту, наматывая ее на колесико. Гильбур осторожно взял пальцами толстую бумажную ленту и, склонив голову набок, стал просматривать биржевые цены на сельскохозяйственные продукты. Раньше он обходился без этой «механики». Но жизнь стала слишком сложной. Чтобы не продешевить с продажей продуктов, надо знать, каков урожай и каковы цены на продукты в других штатах и даже странах. Ах, овощи и рис упали в цене? Это очень неприятно…
Вторая лента показывала курс акций: наглядное свидетельство того, как Мак-Манти и другие монополисты командовали всей жизнью страны.
На ленте перед Гильбуром курс акций Синдиката пищевой индустрии и сбыта показывал «284». «Да, — подумал Гильбур, — этот Дрэйк умеет делать деньги, если его акции так высоко поднялись. И откуда он взялся?..»
«Консервный трест» котировался только «133». Пальцы Гильбура так сжались, что бумажная лента разорвалась. Кооперативное объединение фермеров имело пачку акции «Консервного треста». Как и все ценные бумаги, они понижались и повышались в цене, являясь предметом спекуляции. Но такое падение акций в цене было чрезвычайным событием. Самое неприятное для Гильбура заключалось в том, что значительная часть этих акций была приобретена под залог земли. На этом настояла большая часть пайщиков кооперативного объединения. Скупая акции, они надеялись стать главными пайщиками и таким образом захватить командные посты в «Консервном тресте». Но существовал более могущественный трест. Может быть, падение цены акций дело его рук? Так или иначе, но даже если сейчас и продать пакет консервных акций по 133, то кооперативное объединение фермеров понесет большие убытки. Можно, конечно, держать акции, но банк, выдавший ссуду под залог земель, может потребовать обеспечения и захватить земли.
Было ясно, что кто-то продавал множество консервных акций по пониженной цене, то есть играл на понижение. Чтобы удержать их в цене, надо было скупать акции. А откуда взять на это деньги? Опять под залог земли? Что же делать? Продавать акции или скупать? Если акции обесценятся, кооператив потерпит крах.
Гильбур позвонил в Бюро промышленной информации. Там его успокоили. Понижение акций, по мнению бюро, было временным явлением. Это было похоже на истину. Гильбур подошел к столу, сплошь заваленному грудами писем, газет и журналов, и вздохнул. Писем было очень много. Он только сейчас понял, что переписывается почти с целым миром.
Не сходя с места, Гильбур зацепил кресло ногой, притянул его к столу, сел и взял первое попавшееся письмо. Это было письмо от миссионера Скотта из Индонезии. Он уже писал однажды.
В первом письме мистер Эмери Скотт писал с острова Суматра, что ему удалось заинтересовать идеей организации кооперативных обществ, ярым поклонником которой он является, минангкабарское племя на западном берегу Суматры. «А так как, — писал тогда Скотт, — две трети всех посевов на островах Ява, Суматра, Борнео, Целебес и др. принадлежат в качестве концессий двум организациям: тресту „Ордернемерсбонд“ и синдикату „Сенкер“, которые устанавливают цены и хотят захватить земли минангкабарских крестьян, то последние желают объединиться в кооперативы по вашему примеру. Не можете ли вы нам в этом деле помочь советом?»
Гильбур тогда же написал, как и что сделать. В этом, втором письме Скотт благодарил его за советы, писал, что кооператив фермеров организован, и просил Гильбура взять на себя продажу десяти тысяч тонн кооперативного риса и пяти тысяч тонн сахара и тем освободить молодой кооператив от тирании синдиката «Сенкер».
Гильбур задумался. Крестьянам на Яве и Суматре он мог бы помочь, продавая их рис и сахар без посредников. Это не филантропия, а реальное дело, не слишком выгодное, но и не убыточное. Очевидно, роль агросиндикатов и «пароходного общества» в Индонезии та же, что и синдиката агропромышленников Луи Дрэйка в Западном полушарии. Они захватили в свои руки продукты питания и хотят быть хозяевами всего сельскохозяйственного производства. Недаром народ ненавидит монополистов.