— На минутку.
По–видимому, это помещение служило когда–то кладовкой. Вдоль стен были сделаны длинные деревянные полки, до сих пор загроможденные всевозможными банками, покрытыми пылью бутылями, заплесневевшими коробками и ящичками. В углу у двери в беспорядке был свален садовый инвентарь: лопаты, косы, тяпки, складные металлические лестницы–стремянки. Все это Николай Николаевич успел заметить мельком, потому что его внимание сразу оказалось прикованным к середине комнаты, где на подстилке из соломы лежали окровавленные трупы. Два, пять, семь… Все босиком, без гимнастерок и нательных рубах, в одних форменных красноармейских брюках. Лица обезображены ударами тупых предметов, по всей видимости, прикладами винтовок или каблуками сапог, на груди у всех вырезаны пятиконечные звезды. У двух выколоты глаза и обрезаны носы, у крайнего слева обрублены руки. Над телами с громким жужжанием вился рой мух. Чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота, Николай Николаевич отвел взгляд в угол комнаты.
— Эти красноармейцы были убиты минувшей ночью, — раздался голос Шевчука. — Не на фронте, а рядом с нами, в лесу под городком… И не в бою, а подло в спину. Причем сделали это не немцы, а их местные прихвостни. Возможно, боевики из ОУН, может, террористы из Армии Крайовой. Не исключено, что и те, кого вы именуете нашими бывшими соотечественниками. В отличие от вас, они занимаются не поисками правды, а принялись за старое — с оружием в руках выступили против Красной Армии. И каждый, чью фотографию вы видели, вполне мог быть или убийцей этих красноармейцев, или иметь отношение к их смерти…
Минуту помолчав, Шевчук вновь обратился к генералу:
— Николай Николаевич, вы распинались в любви к возрожденной большевиками непобедимой русской армии. Я предоставил вам возможность по мере ваших сил помочь Красной Армии. Но вы, по сути дела, встали на защиту бандитов, убивающих из–за угла русских солдат. Перед этим фактом бессильны все наши красивые рассуждения и о кодексе офицерской чести, и о ваших принципах по отношению к своим бывшим единомышленникам. Вот итог нашей встречи.
Николай Николаевич оперся ладонями на трость, медленно заговорил. Его слова звучали тихо и монотонно, без каких–либо пауз между предложениями.
— Из моего отказа отвечать на ваш вопрос, подполковник, вовсе не следует, что я защищаю убийц этих солдат, — кивнул он на трупы. — Во–первых, вы не убедили меня, что в их смерти повинны офицеры, чьи фотографии вы имели честь мне показать. Кстати, вы и сами не уверены в этом, называя возможными убийцами красноармейцев также украинских националистов и польских шовинистов. Во–вторых… Видите ли, я признал правоту ваших идеалов и дел разумом, но вовсе не сердцем. Мне стали понятны и близки лишь ваши принципы и убеждения, но никак не люди, являющиеся их конкретными носителями. Поэтому, подполковник, лично вы, равно как и любой ваш сотрудник, сегодня так же чужды мне, как и четверть века назад. И мне все еще остаются дороги те, с кем вместе я когда–то служил «белой идее», а затем столько лет мыкал горе вдали от Родины. Я не намерен вступать в гонения против них. Как вы изволили выразиться в начале нашего разговора, хочу остаться для вас просто «гражданином Польской республики русской национальности». И только… Это мое последнее слово.
— Жаль. Уверен, что когда–нибудь вы убедитесь в неразумности своей позиции: Точно так, как признали ошибкой былую приверженность «белой идее».
— Не надо пророчествовать, подполковник. Лучше ответьте, могу ли я покинуть эту комнату?
— Конечно.
Они вышли в коридор, Шевчук провел Николая Николаевича мимо часовых у входной двери. У начала посыпанной песком дорожки, ведущей к воротам, контрразведчик придержал спутника за локоть.
— Здесь мы расстанемся. Но прежде попрошу вас об одном: подумайте еще раз о нашем сегодняшнем разговоре. Если окажется, что вам все–таки есть что мне сказать, буду рад вас снова видеть. Счастливого пути, Николай Николаевич.
— Прощайте, подполковник.
— Как настроение, сотник? — весело спросил майор, глядя на вошедшего в комнату офицера.
— С утра было неплохое.
— А почему было? Что испортило?
— Одна мыслишка… Що навряд ли начальство покличет меня за три десятка верст в штаб по пустякам або для приятного разговора.
— Ошибаешься, сотник. Или забыл, для чего начальство существует? Тогда напомню… Чтобы заботиться о подчиненных. Разве не так?
Командир разведсотни незаметно покосил глазом на разложенную на столе майора карту, буркнул что–то нечленораздельное себе под нос. Он и начальник разведки служили бок о бок с момента формирования дивизии и прекрасно изучили друг друга. Сотник понимал, что и веселость, и шутливый тон майора всего лишь игра, на самом деле у того на душе скребут кошки. Были на то причины… Последние две недели их армия наступала, и пластуны, действуя на острие главного удара, вели напряженные кровопролитные бои. В полках вышло из строя до четверти личного состава, а в разведсотне потери были еще больше. Теперь, когда дивизия выведена во второй эшелон, сотню следовало доукомплектовать, дать ей хоть немного отдохнуть, привести себя в порядок, заняться сколачиванием отделений и взводов в единый безотказный организм. Вместо этого уже на второй день отдыха сотне предстояло получить какое–то задание. А они у разведчиков еще никогда не бывали легкими.
— Что бурчишь? — улыбнулся майор. — Не веришь? Суди сам… Где сейчас квартируют твои хлопцы? В каком–то задрипанном полуразрушенном местечке. Хат на всех не хватает, на базаре даже голодному кобелю поживиться нечем. Полно беженцев, круглые сутки патрули. Ну какой для казака отдых! А теперь посмотри сюда.
Начальник разведки поманил сотника к столу, и когда тот приблизился, ткнул в карту кончиком карандаша.
— Карпаты… Горы, свежий воздух, зеленая травка, цветики–семицветики. А городок… Санатории да курорты, чистота, порядок, гарнизона кот наплакал. Не жизнь, а рай господний.
— Ну и що из того? — полюбопытствовал сотник, насмешливо прищуривая левый глаз. — Треба усилить гарнизон моими казачками?
— Вот–вот… В целях лучшего отдыха героев–разведчиков. Словом, имею приказ отправить в город взвод твоих хлопцев. Сегодня, без всякого промедления и в полной боевой готовности.
На лице сотника появилось плутоватое выражение. Он почесал за ухом, ниже склонился над картой.
— Значит, санатории да курорты? Цветики–семицветики? Дюже добре… Нехай мои хлопчики отдохнут по–людски. А як там насчет горилки? А баб по дороге прихватить або там свои будут?
Уловив на лице майора выражение неудовольствия, все так же плутовски улыбаясь, продолжил:
— А чего? Гулять так гулять… Особливо що зараз бабье лето. Как говорится у нас под Анапой, бархатный сезон.
Майор нахмурился, бросил на стол карандаш.
— А теперь, товарищ старший лейтенант, прибаутки побоку. Поговорим о том, что минувшей ночью в наших тылах приключилось. Слышал, пожалуй?
— Нападение на склад с горючкой?
— Ляд с ней, той горючкой. Двоих казаков навсегда потеряли… А еще троих в госпиталь отправили. Аковцы действуют.
— Значит, пора им хребты ломать, а не гнилую дипломатию разводить. Тоже нашли кого в союзники зазывать.
— Это не нашего ума дело, сотник, — строго заметил начальник разведки. — Для подобных дел большое начальство имеется. Из тех, кто академии оканчивает и штаны с лампасами носит. А лично нам с тобой надлежит узнать о бандитах, что орудуют в наших тылах. Они как раз и нашли пристанище в районе городка, куда нам велено отправить взвод. Публика там самая пестрая: оуновцы, аковцы, вервольфовцы из местных фольксдойчей. Словом, всякой твари по паре… Операцию проводит армейская контрразведка, на подмогу ей дивизии приказано выделить батальон пластунов и наш взвод. Батальон уже в городке, комбат Серенко назначен его комендантом. Вместе со взводом отправляется старший уполномоченный «Смерша» дивизии капитан Дробот, в чье непосредственное подчинение твои хлопцы и поступают. Кого мыслишь отправить?
— Взвод Нестерчука.
— Что ж, верно. Лейтенант бывалый хлопец, и его помкомвзвода Вовк в разведке не одну собаку съел. Подбрось Нестерчуку казаков из других взводов, дай пару часов отдохнуть — и в путь–дороженьку.
Старший лейтенант снял с головы кубанку, погладил пальцами ее алый верх, поправил звезду. Не поднимая головы, сказал:
— Может, и мне заодно с хлопцами отдохнуть? Горы, санатории, цветочки… И бархатный сезон к тому же. А, майор? Ведь начальство должно заботиться о своих подчиненных.
Начальник разведки громко рассмеялся.
— Не выйдет, сотник. Кто мне все уши прожужжал, что разведсотня обескровлена, нуждается в срочном пополнении? Ты? Вот и займемся сообща этим делом. Небось уже присмотрел в батальонах нужных хлопцев? Знаю тебя…
Старший лейтенант широко улыбнулся.
— А як же? В разведсотне каждый казак должен десятка полковых стоить. Сюда абы кого не возьмешь. Заранее думать о добрых хлопцах из батальонов надобно. Они у меня завсегда на примете имеются. Що ни казак — то конь–огонь!
— Таких нам, — сдержанно заметил майор, — ни один комполка по доброй воле не отдаст. Из–за каждого придется себе кровушку портить и горло драть, а то и к комдиву обращаться. Так что, сотник, засучивай рукава и готовься со своими дружками–комбатами грызться.
— Коли надобно — погрызусь, для нужного дела не грешно. Иное меня тревожит — як бы пополнения маловато не оказалось по причине предстоящего отдыха взвода Нестерчука. Конечно, оно все хорошо–красиво. И тихий городок, и Карпаты, и солнышко, и травка. Я уж не говорю про бархатный сезон… Только боюсь, що год для такого отдыха не слишком подходящий — сорок четвертый.
2
Скакавший впереди генерал резко натянул поводья, заставив своего серого жеребца взвиться свечой. Остановил его, повернулся в седле к отставшему Шевчуку.
— Поторопись, друже.
Подполковник на миг залюбовался генералом. Чуть выше среднего роста, с широкими покатыми плечами, с тонкой по–юношески талией он по–прежнему ловко, по–казачьи лихо держался в седле. Ничуть не хуже, чем тогда, в далеком девятнадцатом, когда они впервые встретились и на плечах сегодняшнего генерала красовались погоны кубанского есаула.
Сколько времени минуло с той поры, сколько воды утекло! Да и как изменился он сам, бывший сотник корпуса галицийских стрельцов Зенон Шевчук! Ему удалось избежать незавидной судьбы большинства дружков–офицеров по украинской галицийской армии. Громадная заслуга в этом двух людей — есаула Григория Заброды и полковника российского Генштаба Николая Какурина. Возникшая в ноябре 1918 года на землях Восточной Галиции, Буковины и Закарпатья Западно–Украинская Народная Республика провозгласила в манифесте Национальной Рады ряд демократических принципов. Этим она привлекла в ряды своих вооруженных сил немало честных русских офицеров бывшей царской армии, в силу тех или иных обстоятельств оказавшихся на ее территории и решивших сражаться за независимость так долго изнывавшего под ярмом иноземцев братского народа. Ничем не уступая в культуре штабной работы офицерам из местных уроженцев, ранее служивших в австрийской армии, они намного превосходили их как строевики и обладали гораздо большими знаниями и боевым опытом, поскольку в австрийской армии украинец редко поднимался в должности выше ротного командира.
Это позволило русским офицерам быстро выдвинуться по службе и занять ряд высоких командных постов, став заодно образцом и предметом подражания для части офицеров из галицийцев и закарпатцев. Именно от русских офицеров бывший обер–лейтенант австро–венгерской армии, а ныне сотник–сичевик Зенон Шевчук впервые услышал правду о Ленине и большевиках, а Заброда и Какурин помогли ему разобраться в причинах бушевавшей по всей огромной России гражданской войны.
В рядах сичевых стрельцов Шевчук проделал путаный и полный драматизма путь галицийской армии. Вначале участвовал в отражении натиска белопольских и румынских войск, наступавших на ЗУНР. Затем оказался втянутым в вооруженные столкновения из–за Ужгорода и Мукачево с Красной Армией Советской Венгрии. Летом 1919 года вместе с петлюровцами двинулся на «Большую Украину» очищать ее от «москалей». И тогда–то началось труднообъяснимое… В августе 1919 года сичевики выбили из Киева большевиков. В сентябре того же года они, нарушив договор с Петлюрой, перешли на сторону Деникина. Еще непродолжительный срок, и галицийцы влились в состав Красной Армии Советской Украины.
Для Зенона не прошло бесследно это время, оно помогло ему на многое открыть глаза. Принесла свои плоды и его дружба с Какуриным и Забродой; вместо послушного орудия в руках продажных политиканов, он стал верным помощником бывшего царского контрразведчика есаула Заброды, который еще в ноябре 1917 года по примеру своего начальника генерала Бонч–Бруевича принял Советскую власть и по его рекомендации весной 1918 года стал контрразведчиком Красной Армии.
Николая Какурина Зенон больше не встречал. Знал, что тот командовал рядом крупных соединений советских войск, был помощником командующего Западным фронтом и закончил гражданскую войну в Средней Азии командующим Бухаро–Ферганской группой войск по борьбе с басмачеством. Слышал, что за заслуги перед Советской властью он был награжден орденами, вступил в 1921 году в большевистскую партию. Зато с сотрудником Особого отдела ВЧК Забродой судьба связала его крепко и надолго…
Когда Шевчук подскакал к генералу, тот уже стоял возле жеребца и обтирал его потные бока пучком сорванной травы. Полевое обмундирование, левый пустой рукав гимнастерки аккуратно засунут за ремень, справа на боку кобура с именным пистолетом, полученным от Фрунзе, на голове неразлучная папаха. На скуластом лице добродушная улыбка, глаза влюбленно смотрят на красавца–жеребца. Сейчас он ничем не напоминал суховатого, неулыбчивого, внешне начисто лишенного эмоций начальника фронтового управления «Смерш», в отношениях с которым даже его ближайшие сотрудники соблюдали субординацию.
Увидев соскочившего с коня Шевчука, генерал отбросил в сторону травяной пучок, ласково похлопал жеребца по холке.
— Эх, Зенон, сколько времени прошло, как расстался я с черкеской, а в душе так и остался казаком. Замашек генеральских не приобрел, а сохранил прежние, есаульские. Не сидится мне в кабинете, не лежит душа и к этим «железным коням», — кивнул он в сторону дороги, где в сотне метров от них остановился генеральский «джип» и два бронетранспортера с автоматчиками охраны. — Чуть представится случай — на жеребца и вперед, наперегонки с ветром. Кончится война, уступлю свое место такому, как ты, а сам — на Кубань. В станицу, к землякам, в степь.
Он мечтательно прикрыл глаза, подставил лицо теплому, напоенному горным осенним разнотравьем ветерку. Какое–то время стоял неподвижно, затем тряхнул головой, согнал с лица улыбку.
— Ладно, подполковник, немного отвлеклись от дел — и хватит. Подведем итог нашему разговору. Что неясно? Дополнения? Предложения?
Шевчук давно привык к этой манере разговора генерала с ним: то приятельски–доверительной, то подчеркнуто официальной. Подполковник поправил сбившийся при скачке пистолет, застегнул две верхние пуговицы гимнастерки.
— Все ясно, товарищ генерал–лейтенант. Дополнений и предложений нет. Разрешите вопрос?
— Слушаю.
— По плану управления операция по ликвидации бандформирований в районе урочище Глыбчаны — гора Орыка подразделяется на ряд самостоятельных частей. Больше того, руководство каждой частью операции передано в разные руки. Но ведь вся разведывательная и диверсионная деятельность противника в наших тылах разрабатывается и направляется из одного центра. Разве не рациональнее и нам сосредоточить руководство по ее пресечению также в одном месте?
Генерал снял с головы папаху, отбросил пятерней со лба к правому виску густой, с заметной проседью чуб. С папахой он не разлучался ни зимой, ни летом, надевая ее и с полевой, и с парадной формой. Возможно, папаха напоминала ему кубанку, которую он столько лет носил до этого, а может, он просто не любил фуражку.