Сейчас он чувствовал опасность. Впервые этот неприятный, ничем не объяснимый холодок в груди появился у него часа два назад, когда их тройка перебиралась вброд через бурную горную речушку. После этого он несколько раз пытался обнаружить причину поселившейся в душе тревоги, но все его старания и самые хитроумные уловки оказались безрезультатными. Будь у него больше людей, он давно применил бы уже не раз оправдавший себя способ: разбил их на три–четыре группы, прикрылся ими с тыла и флангов, а сам молниеносным броском ушел далеко вперед или в сторону. Однако сейчас их всего трое, а опасность рядом. И вряд ли исходит она от зверя — война научила всё живое в лесу и горах держаться подальше от человека.
— Привал, хлопцы, — проговорил Шершень, останавливаясь на краю маленькой прогалины посреди густого орешника.
Пока два его боевика–телохранителя раскладывали небольшой бездымный костерок и разогревали на нем консервы, Шершень, стараясь делать это незаметно, внимательно огляделся по сторонам. Ничего подозрительного… Заросли кустарника, отдельные могучие грабы, россыпи камней и обломки скал. И все–таки опасность притаилась рядом, буквально в двух шагах. Ею был насыщен воздух, она давила на виски, жгла кожу на лице, заставляла колотиться сердце. А Шершень верил своим ощущениям: он был слишком опытен и умудрен жизнью, чтобы ошибиться.
Что же делать? Может, потихоньку предупредить обо всем боевиков и одновременно всем ударить по сторонам из автоматов? Смысл? Неизвестный противник, без сомнения, держит их на прицеле и, пресекая попытку уйти из–под его контроля, ответит огнем на огонь. А погибать Шершню никак нельзя… Где же выход? Думай, друже эсбист, хорошенько думай. И не пори горячки.
Телохранители позвали его перекусить, и он, ничем внешне не проявляя своей тревоги, вместе с ними поел, хлебнул из фляжки несколько глотков самогона. Но когда все трое были готовы выступить в путь, сказал:
— Теперь, хлопчики, расстанемся. Временно… Так надобно… Встретимся вечером у Зеленой криницы. С богом.
Боевики направились по склону горы влево, а он двинулся по неглубокому каменному распадку вправо. Шел медленно, осторожно, бесшумно, выбирая направление так, чтобы солнце постоянно светило ему в спину. Все надеялся, что сзади или сбоку раздастся треск или шорох, а может, скользнет впереди отброшенная фигурой зазевавшегося преследователя тень. Однако ничего этого не происходило. А чувство тревоги между тем не исчезало.
Он привел незримого врага к большой поляне. Посреди нее располагался лесной хуторок. Три–четыре крепких бревенчатых дома, россыпь хозяйственных построек, загоны для скота… Высокие изгороди, журавель над колодцем, поленницы дров под тесовыми навесами.
Остановившись на границе леса и поляны, Шершень затаился за деревом и какое–то время наблюдал за хутором. Затем приблизился к старому трухлявому пню, присел возле него. Подозрительно огляделся вокруг, достал из–за пазухи свернутый в трубочку листок бумаги и быстро сунул его в едва приметное отверстие под пнем. Засыпал отверстие опавшими листьями и, пригнувшись, не спеша потрусил от поляны в лес.
«Сейчас, хлопчики, вам надобно меня брать, — спокойно рассуждал он. — Куда и зачем я шел, вы уже выведали и установите за мнимым пнем–тайником наблюдение. Теперь требуется не упустить меня, по вашей прикидке, связника. Так поспешайте, хлопчики, поспешайте!»
Неизвестные преследователи словно услышали слова Шершня. Он только собрался прошмыгнуть мимо раскидистого куста лещины, как из–за него навстречу выступили трое. Пятнистые маскхалаты, кубанки со звездами, кинжалы и пистолеты на поясах. У того, что посредине, в руках автомат, у двух других — дегтяревские пулеметы, у всех пальцы на спусковых крючках… Казаки–пластуны! Те, что за несколько дней обжили эти леса и горы как собственное подворье и уже уничтожили не одну группу боевиков, привыкших чувствовать себя в здешних местах хозяевами. Значит, чутье не подвело Шершня.
Эсбист, изобразив на лице страх, отпрянул назад, и тогда из–за деревьев справа и слева от куста появились еще двое. Такие же маскхалаты и кубанки, в руках ППШ.
— Перестань стрибать, дядько! — весело проговорил автоматчик, преградивший вместе с пулеметчиками ему дорогу. — Лучше скажи, що в лесу делаешь?
Молодое красивое лицо, правда, больше смахивающее на девичье, чем на мужское… Тонкие черные усики–ниточки над верхней губой… Губы расплылись в довольной ухмылке.
— Чего молчишь, друже? Небось, задумал поохотиться? Доброе дело, — балагурил усатый, подходя к Шершню вплотную. — Только знаешь, отдай–ка эту штуковину мне… — короткий, резкий рывок — и автомат эсбиста оказался у казака. — Да и парабеллум, полагаю, тебе ни к чему. А гранаты зачем? Рыбу глушить и каменюкой можно… ежели, конечно, наловчиться добре. А кинжал у тебя острый? Как бритва.
Разоружив Шершня, усатый приказал ему вывернуть карманы и расстегнуть ремень, снять сапоги и размотать портянки, задрать до коленей штанины. Затем он тщательно обыскал задержанного со всех сторон и, пока тот обувался и приводил себя в порядок, продолжил расспросы.
— Так куда собрался, дядько? Опять молчишь? А оружие где взял? Наверное, нашел? Ты немой, что ли? А может, от радости, що нас повстречал, язык отнялся? Тогда признавайся, где живешь?
— В Крышталевичах, — с заиканием выдавил Шершень.
— Да ну? — притворно удивился усатый. — Знаешь, друже, а ты прямо–таки везунчик! Мы тоже как раз в Крышталевичи собрались. Может, по старой дружбе пустишь переночевать?
У Шершня внутри все запело. Выходит, он не ошибся, приведя казаков за собой к этому хутору. Что они сейчас еще могут сделать, если не отвести его в Крышталевичи? Пристрелить на месте? Однако он, судя по всему, нужен им живым… Таскать с собой по лесу? Опасно и обременительно… Доставить в город? Но туда без малого сорок верст, а впереди ночь.
Казак окинул сжавшегося в комок задержанного критическим взглядом, поправил на его голове шапку, одернул сзади пиджак.
— Значит, ты из Крышталевичей. Тогда подскажи, як туда побыстрей попасть.
— С поляны, где хутор стоит, в село прямая стежка ведет, — угрюмо ответил Шершень. — Полторы версты — и наша околица.
— Верно, — согласился усатый. — А потому шагай поначалу до хутора, а оттуда по стежке до Крышталевичей. Ступай…
Уловив на себе непонимающий взгляд Шершня, он подтолкнул его стволом автомата.
— Чего стоишь? Наша компашка приглянулась? Расставаться не хочется? Ничего, до Крышталевичей один дотопаешь, а у околицы снова встретимся. Поспеши, а то бабка, небось, тебя уже заждалась.
Пробираясь через лес до хутора, а затем шагая по узкой тропке до Крышталевичей, Шершень, как и прежде, не видел вокруг себя ни единого живого существа и не слышал ни одного подозрительного звука. Но теперь уже не чувствовал, а знал наверняка, что враги рядом, а сам он постоянно на мушке. «Хитры, сволочуги, — с невольным уважением к казакам думал эсбист. — Мало того, что меня одного пустили как приманку при возможной встрече с моими дружками, так и сами будто сквозь землю провалились. Битые хлопцы… Останусь жив, обязательно займусь ими».
Казаки опять появились рядом с ним в сотне метров от села. Было их уже не пятеро, а семеро. «Хитры, хлопчики, ох хитры, даже передо мной, безоружным, страховались. Ловкачи!.. А потому надобно гнать вас из леса как можно скорее, — еще раз подумал эсбист. — Дай бог лишь уцелеть, а уж вами я займусь по–настоящему».
— Не притомился, дядько? — насмешливо спросил все тот же усатый казак, по–видимому старший группы. — Может, зайдем передохнуть куда–нибудь? К примеру, в комитет?
— Воля ваша, — безразлично ответил Шершень.
Переселенческий комитет вместе со штабом местного отряда самообороны обосновался в крепком кирпичном здании бывшей управы. Над крышей плескался по ветру красно–голубой флаг, перед крыльцом расхаживали двое молодых парней с красными повязками на рукавах и с немецкими винтовками в руках. Казаков здесь, по–видимому, хорошо знали, потому что пропустили в здание без всяких расспросов.
— День добрый, друже сержант, — приветствовал усатого казака дежурный. — Бандита из норы выволокли?
— Похоже, что да. Говорит, из вашего села. Признаешь землячка?
Дежурный внимательно осмотрел Шершня с головы до ног, не поленился дважды обойти его кругом.
— Никогда не было у нас такого. И сейчас нет… Ежели, конечно, его пришлая сучка только что не ощенила.
— Ошибиться не можешь?
— Шуткуешь, казаче? — обиделся дежурный. — Я туточки родился и свои тридцать два года день в день прожил. Всех сельских петухов по крику различаю. Не наш он, это тебе любой сельчанин скажет.
— Я тоже так думаю. А Василь здесь?
— На заднем дворе. Ночью в лес со своими хлопцами собирается, вот и муштрует их.
— Будь ласка, покличь его.
Через минуту дежурный появился вместе с огромного роста детиной в польских офицерских брюках и меховой безрукавке поверх советской гимнастерки. Высокие, густо смазанные дегтем сапоги, смушковая шапка с красной звездой, через грудь крест–накрест пулеметные ленты, на левом плече стволом вниз МГ с примкнутым магазином–кругляшом. На боку парабеллум, за поясом несколько немецких гранат с длинными деревянными ручками.
— Рад видеть, друже! — улыбнулся он, встряхивая сержанта за плечи. — С чем явился?
— Не с чем, а с кем, — поправил его казак. — Изловил в лесу занятного птаха, а кто такой — и я не знаю, и он не говорит. Может, тебе знаком.
Детина, не сходя с места, протянул к Шершню руку, ухватил за борта пиджака и притянул к себе, пристально всмотрелся в лицо.
«Смотри, смотри, только вряд ли что высмотришь. Крейцер цена была бы мне, референту службы безпеки, если бы меня мог узнать в лицо каждый встречный. А вот я тебя, Василь Горобец, хорошо знаю».
Бывший малоземельный крестьянин, подрабатывавший на жизнь кузнечным ремеслом. Весной 1942 года его хутор был сожжен аковцами, и Василь Горобец с тремя сыновьями ушел в лес. Однако в отличие от большинства подобных украинских беженцев, искавших спасения от оккупантов и польских шовинистов в ближайших сотнях ОУН, он создал свою боёвку. Провел несколько смелых, результативных операций против немцев и аковцев, что способствовало росту его личной популярности и быстрому увеличению численности боевки. К концу года он уже командовал крупным, хорошо вооруженным отрядом, в районе дислокации которого не было житья ни фашистам, ни аковцам.
Бывший кузнец проводил политику, в корне расходящуюся с приказами, которые спускала оуновская служба безпеки формированиям УПА. Так, он не уничтожал советских военнопленных, сбежавших из немецких концлагерей, и принимал в свой отряд, доверяя им даже командные должности. Он установил контакт с командованием расположенных поблизости подразделений Армии Людовой и участвовал вместе с ними в разгроме нескольких фашистских гарнизонов. В его отряде нашла приют часть партизан–ковпаковцев, рассеянных карателями в нефтеносных районах восточных Карпат. Не найдя общего языка со строптивым кузнецом, главари местных сотен УПА дважды пытались уничтожить его отряд, но безуспешно.
С приходом Красной Армии Василь Горобец стал одним из инициаторов переселения «польских» украинцев на землю предков — в пределы Советской Украины. Когда же бандформирования УПА начали террор против переселенцев, он был назначен командиром отряда самообороны в Крышталевичи, крупное украинское село. Прекрасно зная местность, имея в составе отряда самообороны немало своих бывших партизан, обладающих опытом ведения лесной войны, он стал грозой для здешних оуновцев…
— Не знаю такого, — произнес Горобец, ставя Шершня на пол, но не выпуская из рук. — Наверное, мелкота какая–то, простой боевик. Всю тутошнюю бандитскую верхушку я до одного в обличье знаю.
— Возможно, — сказал сержант. — Хотя… — в его голосе прозвучало сомнение. — По моему разумению, в тройке, с которой он шел, старшим был именно он. Ну да ладно, що тут гадать… Его дружкам от моих хлопцев никуда не деться, наверное, их тоже уже стреножили. Соберем всю троицу вместе, тогда и поговорим.
— Зачем ждать? — возразил бывший кузнец. — У него что, языка нет? Есть. Сейчас все нам и расскажет.
Горобец легонько отодвинул Шершня на расстояние своей вытянутой руки, после чего с такой силой рванул к себе, что у того потемнело в глазах, а голова закачалась из стороны в сторону, как маятник.
— Из чьей сотни? Хрына? Стаха? Бира?
— Хрына… — пролепетал Шершень.
— Куда и зачем шел?
— В сотню Стаха. Зачем — не знаю. Пан сотник велел сопровождать связника с пакетом.
— Врет, — раздался насмешливый голос сержанта. — Насчет связника не знаю, а у него имелось свое задание.
— Выходит, брешешь? — угрожающе процедил сквозь зубы Горобец, нахмурив брови. — Или меня за дурня принимаешь? А может, забыл обо всем? Ничего, сейчас вспомнишь… С моей и божьей помощью.
Он коротко размахнулся свободной рукой, но ударить не успел.
— У меня было свое задание, — быстро заговорил Шершень, выражением лица и всем видом желая показать якобы охвативший его ужас. — Оставить под пнем записку. Но кто и когда должен ее забрать — не знаю. Христом–богом клянусь.
— Вот теперь больше похоже на правду, — с удовлетворением проговорил сержант. — А кто явится за посланием — без тебя доведаемся. Да и твои дружки кое–що подскажут.
Тряся головой, Шершень вдруг, громко вскрикнув, повалился навзничь, принялся кататься по полу. Краем глаза успел заметить, что сержант и Горобец недоуменно переглянулись, а у дежурного от изумления отвисла челюсть
— Эй ты? Сказился, что ли? — раздался над Шершнем голос сержанта, и сильные руки прижали его к полу.
Вырвавшись, эсбист схватился обеими руками за живот и, громко подвывая, пополз в угол комнаты. Но тут на помощь сержанту подоспели Горобец с дежурным, и втроем им удалось удержать Шершня на месте. Брыкнув напоследок ногой, он жалобно заскулил и, распластав руки, замер. Глаза его закатились под лоб, язык наполовину вывалился изо рта, в уголках губ появилась густая пена.
— Неужто сдох? — испуганно спросил дежурный.
— Не верещи! — оборвал его Горобец. — Лучше тащи ведро с водой!
Поскольку перспектива быть облитым на ночь глядя водой Шершня не устраивала, он жалобно застонал и пошевелился. Приподнял голову, повел по сторонам отсутствующим взглядом.
Сержант похлопал Шершня ладонью по щекам, ухватил пальцами за подбородок, несколько раз открыл и закрыл ему рот. С силой ткнул ему кулаком в раздутый живот.
— Как каменюка, — сообщил он. — Ну прямо баба на сносях. С чего бы это? На неделю вперед нажрался? Причем на двоих с солитером? Ну прямо чудо чудное.
Никакого чуда здесь не было. Напрасно совсем недавно Шершень с пренебрежением вспоминал о «Центральной академии для членов ОУН» в Берлине: именно там его обучали симулировать внешние признаки ряда болезней, в том числе и разного рода припадки. Как кстати это пригодилось сегодня!
Шершень приподнялся на локтях, его взгляд остановился на дежурном. Будучи неплохим психологом, он уже определил, что самое сильное впечатление разыгрываемая им комедия оказывает на этого, возможно храброго, но явно излишне доверчивого человека.
— Врача… врача, — еле слышно, словно через силу, прошептал эсбист. — Христом–богом молю.
— Может, на самом деле лекаря покликать? — спросил дежурный, глядя попеременно на Горобца и сержанта. — А то как бы ненароком лиха не приключилось.
— Коли имеется — позовите, — равнодушно сказал сержант. — Пускай глянет на него. Может, чем–либо поможет.
— Врача, врача, — продолжал настойчиво повторять Шершень. — Врача…
— Ладно, пошли кого–нибудь из хлопцев за фельдшером, — приказал Горобец дежурному. — Кто знает, что он еще вытворить можег.
Наконец–то! Именно из–за этих слов Шершень и отдался в руки казаков возле Крышталевичей, из–за них так старательно разыгрывал представление с припадком.
Он поманил к себе пальцем дежурного, и когда тот склонился над ним, громко зашептал: