— Антон Иванович считал, что в СССР существует единственная реальная сила, способная по воле народа сменить в Кремле показавшее свою несостоятельность прежнее правительство. Эта сила — новый генералитет Красной Армии, пришедший через горнило сражений на смену довоенным бездарным угодникам и краснобаям, по чьей вине Россия за несколько недель войны потеряла свою кадровую армию… Когда, согласно рассуждениям Антона Ивановича, власть в СССР окажется в руках нового правительства, он был намерен немедленно установить с ним контакт и предложить союз с патриотическими силами белой эмиграции в общей борьбе с Германией.
— Но разве нельзя было предложить этот союз раньше, допустим, в сорок первом году?
— Во всяком союзе каждая из сторон преследует, помимо общих, свои собственные цели. Имелись таковые и у Антона Ивановича. Например, право возвращения белоэмигрантов, участников будущей совместной борьбы против Германии, в Советскую Россию, забвение их прошлых грехов. На подобные уступки эмиграции со стороны прежнего кремлевского правительства Антон Иванович не рассчитывал, поэтому мечтал о появлении нового.
— Своеобразный патриотизм у экс–главкома!
— Чтобы скорее наладить связь с предполагаемым новым правительством в СССР, Антон Иванович направил на советско–германский фронт несколько верных ему людей. Одним из них, имея прикрытием должность эмиссара генерала Шкуро, был я.
— Чем практически вы занимались?
— Практически ничем. Я сразу избрал себе роль стороннего наблюдателя. Самая активная моя деятельность против Красной Армии в этот период — дежурная антисоветская фразеология в кругу новых сослуживцев. Меня интересовал один вопрос: устоит ли моя Родина в той смертельной схватке, которую ей навязала Германия. От исхода этой схватки зависела и моя судьба.
— Как вы ответили на свой вопрос?
— На него ответил не я, а Красная Армия. Я — старый солдат, мне пришлось многое видеть и пережить. Я наступал в четырнадцатом году с генералом Рузским на Львов и отступал в пятнадцатом году под Горлицей. Я шагал в шестнадцатом году с генералом Брусиловым победителем по Галиции и плакал в семнадцатом, видя развал некогда доблестной русской армии. Я начинал мировую войну подъесаулом, а закончил полковником, за службу у Сорокина был разжалован белыми в восемнадцатом году до хорунжего, а в двадцатом стал войсковым старшиной. Поверьте, я знаю, что такое война, и безошибочно могу определить боевой дух армии.
Героизм и самоотверженность, с которыми сражалась Красная Армия в эту войну, не имели аналогов в мировой военной истории. Механизированные корпуса Рокоссовского и Рябышева, пошедшие на второй день войны в контратаку с полупустыми баками: победить или погибнуть… Казачьи лавы добровольческого корпуса Кириченко, атакующие немецкие танки с шашками наголо… Цвет русской интеллигенции, вступивший в дивизии народного ополчения и оставшийся в братских могилах на полях Подмосковья… Советские армии, оказавшиеся в окружении и штыками пробивающиеся на восток по колено в чужой и собственной крови. Таких героических армий еще не имела ни одна страна в мире!.. Танкисты, идущие на таран неприятельских машин, летчики, направляющие подбитые самолеты на колонны вражеской техники… Солдаты, закрывающие своими телами неприятельские амбразуры или бросающиеся с гранатами под чужие танки… Таких солдат еще не имела ни одна армия в мире!.. Такая армия не могла не победить! И она совершенно не нуждалась в помощи не столь давно битых ею белогвардейцев!
— Вы оказались большим реалистом, чем генерал Деникин. Почему же продолжали оставаться среди врагов своей Родины?
— Впервые мысль перейти на сторону Красной Армии мелькнула у меня осенью сорок второго года. Однако чем мог закончиться тогда подобный поступок? Что могло ждать меня, вчерашнего белогвардейского офицера и сегодняшнего эмиссара генерала Шкуро на Кубани, прибывшего создавать казачьи части для вермахта? Только одно — пуля. Это меня не устраивало, и я решил прибыть к вам не с пустыми руками. Мне удалось получить копии с ряда важных немецких документов, представляющих интерес для командования Красной Армии, но… В сентябре под Усть–Лабинской мою машину обстреляли партизаны, я был тяжело ранен. Краснодарский и Ростовский госпитали, затем дом отдыха для выздоравливающих офицеров вермахта в Карпатах… Встреча во Львове с полковником Суховым, мое согласие на службу в абвере. Так у меня появилась вторая возможность исполнить свой долг перед покинутой некогда Родиной.
— Все вами рассказанное необходимо изложить письменно и желательно быстрее. Сможете сделать это за ночь?
— Да.
— Не обидитесь, если дам вам два дружеских совета?
— Буду только благодарен.
— Во–первых, воздержитесь от каких бы то ни было оценок советского строя, наших партийных и государственных деятелей, а также хода военных действий на советско–германском фронте. Даже если они не ваши собственные, а генерала Деникина. Еще лучше, если вы вообще не будете давать никому и ничему никаких оценок.
— Понял вас.
— Во–вторых, не называйте на людях, особенно при своих следователях, товарища Сталина вождем и учителем советского народа.
— Не понял. Именно этим титулом пестрят все советские газеты, начиная от передовиц, речей награждаемых академиков и кончая выступлениями знатных рабочих и передовых колхозниц.
— Совершенно верно. Рабочий и колхозница, автор газетной статьи или академик — это одно дело, а вы — другое. Белогвардейский офицер, агент абвера, подследственный — и вдруг такая любовь и уважение к товарищу Сталину. Подозрительно! А вдруг это?.. Вы, Яков Филимонович, можете быть прощены за службу у белых, за пребывание в абвере, но никакого прощения не будет тому, кто осмелится иронизировать даже с именем товарища Сталина. Удивлены? Тогда ответьте, как вы чувствовали себя в первое время в эмиграции?
— После России это был новый мир.
— Сейчас вы снова попали в новый мир… новый и непростой для непосвященного. Я хотел бы, чтобы вы в нем выжили.
— При первом посещении церкви поставлю свечу за ваше здравие, Зенон Иванович.
— Согласен. А покуда молитесь за свое выздоровление и… не пренебрегайте моими советами.
Утро выдалось еще по–летнему теплым, но уже по–осеннему сырым. На листьях деревьев, на сосновых иглах, на траве висели тяжелые, прозрачные капли росы. Когда пробились первые солнечные лучи, лес моментально возвратил себе богатство ярких осенних красок. Ослепительно сияли капли росы, они искрились и сверкали под солнцем, будто драгоценные камни.
Ничего этого не замечали ни начальник разведки пластунской дивизии, ни командир разведывательной сотни. Стоя у мотоцикла на развилке шоссе и лесной дороги, они напряженно вслушивались в гул приближающейся автомашины.
— Наша, Петра Никитюка полуторка, — сказал сотник. — Я ее завсегда по мотору узнаю.
— По–моему, тоже она, — согласился начальник разведки. — Но почему одна?
На шоссе показался грузовик, не доезжая метров пятидесяти до мотоцикла, затормозил. Из кабины вышел казачий офицер с забинтованной головой и рукой на перевязи, через борта машины стали спрыгивать на землю пластуны и выстраиваться в шеренгу на обочине шоссе.
— Мои, мои, — радостно встрепенулся командир сотни. — Вон взводный Нестерчук, старшина Вовк. Айда встречать хлопцев.
— Иди один, сотник. Я подойду позже, когда взвод будет целиком.
Честно говоря, майор с удовольствием принял бы предложение старшего лейтенанта, но понимал, что его присутствие привнесет во встречу определенную официальность и натянутость, и не хотел этого.
Широко улыбаясь, сотник поспешил к строю разведчиков и стоящему перед ним лейтенанту.
— Взвод, смирно–о–о! — раздалось при его приближении. — Равне…
— Вольно, — махнул рукой сотник. — Здорово, хлопцы!
— Здравжелам, тов старлей! — раздалось в ответ.
А сотник уже целовал взводного в пыльные усы.
— Здорово, друже! Эх, и соскучился по тебе! Что же это не поберег себя?!
— Так уж пришлось, — хмуро ответил взводный.
— Главное, живым вернулся, — проговорил командир сотни, окидывая взглядом казачий строй. — А где остальные хлопцы? Юрко, Кондра?
— Сержант Юрко убит, Кондра в госпитале, — ответил взводный, опуская глаза.
Лицо командира сотни помрачнело.
— Жаль хлопцев, особливо Юрко. Однако постой… Кто же тогда старший второй машины? Ты и старшина здесь, сержант Хрыстя тоже, Юрко и Кондра не в счет.
Взводный поднял голову, без всякого выражения посмотрел на командира сотни.
— Второй машины нет, товарищ старший лейтенант, — бесстрастно прозвучал его голос. — И не будет никогда.
Сотник вздрогнул, словно его обожгли ударом нагайки, отшатнулся от взводного. Внимательно всмотрелся в его неприветливое окаменевшее лицо, еще раз окинул взглядом строй разведчиков. Ни одной улыбки, ни единого слова с момента прибытия. А ведь вернулись в родную сотню после выполнения боевого задания. Боевого… Только сейчас до командира сотни дошел смысл услышанного от взводного ответа на свой вопрос. И он, забыв о забинтованной голове и раненой руке лейтенанта, сжал его за плечи.
— Где взвод, лейтенант? Где казаки? Уходило тридцать один, вернулись девять. Где хлопцы, лейтенант? Чего молчишь?
Взводный резко передернул плечами, сбросил в них руки сотника, принял стойку «смирно».
— Остались там, куда вы их послали, товарищ старший лейтенант. Севернее Дуклы, у тихого городка… Где санатории и курорты, горы и свежий воздух, зелёная травка и цветики–семицветики…
Наш верх, пластун
1
– Лейтенанта Вовка срочно к сотнику! – раздался под окном хрипловатый голос.
Всего неделю назад подобное распоряжение заставило бы взводного мигом забыть обо всем остальном и немедленно поспешить к командиру сотни. Сейчас же он еще с минуту спокойно понежился на мягкой кровати и лишь затем лениво спустил на пол босые ноги. Насвистывая веселый мотивчик понравившейся ему чешской песенки, не спеша намотал на ноги портянки и обул сапоги. Тряхнув чубом и пригладив усы, расправил под ремнем складки черкески, передвинул с живота на бедро кобуру пистолета и только после этого, не торопясь, вышел.
Командир разведывательной сотни сидел в чисто прибранной горнице за разложенной на столе картой. Рядом с ним находился неизвестный взводному пехотный старший лейтенант. Остановившись у порога, Вовк вскинул к кубанке ладонь:
– Товарищ капитан, младший лейтенант Вовк по вашему приказанию прибыл.
– Шагай ближе, лейтенант, – пригласил сотник, указывая взводному на место у стола. И когда тот приблизился, строго спросил:
– Чем заняты казаки?
– Наводят в расположении марафет. А заодно помогают по хозяйству селянам, – скороговоркой буркнул Вовк.
– А чем велено заниматься? – повысил голос сотник. – Боевой и политической подготовкой? Бумагу на этот счет из штаба получал?
Вовк отвел глаза в сторону.
– Що ж, лейтенант, покуда этот вопрос для ясности замнем, – усмехнулся сотник. – И перейдем к делу, из–за якого я тебя сейчас покликал. Знакомься – наш коллега, – указал капитан на офицера.
– Старший лейтенант Гуськов, командир разведроты мехбригады, вашего соседа.
– Младший лейтенант Вовк, – медленно процедил сквозь зубы взводный, быстро и оценивающе окидывая нового знакомого взглядом.
Длинный ряд медалей с двумя орденами Красной Звезды и одним Отечественной войны, а также две ленточки–нашивки за ранения говорили о многом.
– Бери быка за рога, друже, – проговорил сотник, кладя перед старшим лейтенантом на карту остро заточенный карандаш.
Наклонившись над столом, пехотинец откашлялся и взял карандаш. Ткнул его острием в точку немного правее трех маленьких квадратиков, обозначающих на карте деревушку, в которой они сейчас находились.
– Сегодня на рассвете у этого моста на наше охранение наткнулся отряд немцев. Навязанный ему бой противник не принял, а разбился на несколько групп и отошел обратно в лес. Штаб бригады немедленно организовал преследование. Три группы фашистов вскоре были настигнуты и уничтожены, но двум от погони удалось оторваться. Одна из них, судя по направлению движения, сейчас должна находиться в тылах вашей дивизии. А поэтому…
– А потому, старший лейтенант, переставай нам байки рассказывать, – насмешливо перебил пехотинца сотник. – Чего от нас желаешь?
Улыбка на лице пехотинца стала прямо–таки обворожительной.
– Хочу на время пару десятков твоих казачков попросить. В моей разведроте сейчас по списку всего сорок человек, и все с утра корпусные тылы обшаривают. Так что выручай, соседушка. Тем более что одна группа фрицев сейчас на стык наших и ваших тылов подалась. А поскольку ей все равно, кому шкодить, то прихлопнуть ее следует сообща, покуда она нам всем бед не натворила.
– Коли надобно – прихлопнем, – проговорил сотник и глянул на Вовка:
– Поднимай взвод по тревоге и вкупе со старшим лейтенантом займись удравшими швабами. Негоже подобным недобиткам по нашим тылам шастать.
Пехотинец расцвел:
– Ну, капитан, спасибо! Выручил – лучше не надо! С твоими казачками я с этими фрицами в два счета разделаюсь…
Во дворе Вовк и старший лейтенант присели в тени на скамейку, теперь уже вдвоем склонились над картой. Еще несколько минут назад совершенно незнакомые, они сейчас стали единомышленниками.
– Итак, вначале все о фрицах, – начал старший лейтенант. – Утром у моста их было около полусотни. Пятерых наше охранение завалило намертво там же. Три группы из пяти, на которые противник разбился при отступлении, мы окружили и уничтожили почти сразу же. Это еще двадцать шесть трупов. Всего, таким образом, на небеса спроважен тридцать один фашист. Вот и получается, казак, что на нашу с тобой долю приходится примерно половина оставшихся… Как мыслишь, справимся?
– Давай поначалу закончим со швабами, – предложил взводный. – Що за состав уничтоженных групп? Як были вооружены и крепко ли сопротивлялись? Удалось ли разжиться «языком»? Коли да, що он сообщил?
– Все убитые – эсэсовцы. Отстреливались до последнего. Своих раненых тут же приканчивали, так что пленных не захвачено ни одного. Вооружены до зубов. Питания в рюкзаках недели на две: шоколад, консервы, галеты, спирт. В каждой группе – рация.
– А карты?
– Почти у каждого фрица. Причем не только здешнего района, но и всей округи. А у некоторых, видать старших групп и особенно доверенных, склеены целые простыни… Шагай до самой германской границы.
Вовк задумчиво тронул усы:
– Тогда я не пойму одного – зачем швабам приспичило на мост лезть? Ведь на карте ясно указано: в версте от моста через речку брод. А еще чуть выше по течению ее хромой горобец вприпрыжку перескочит. Была бы речка, а то так – одно название. Ладно, захватим хоть одного живьем, тогда про все и дознаемся. Покажи, где, по твоей прикидке, наши швабы сейчас могут находиться?
Старший лейтенант взял веточку, обвел ею на карте небольшой кружочек.
– Ориентировочно, вот здесь… а точнее, два часа назад их обнаружили на этой просеке. Там какие–то старые развалины с крепкими, каменными подвалами, и бригадные тыловики развернули в них свое хозяйство. Вот наши с тобой фрицы после бегства от моста и нарвались у этих развалин на часового, что те склады охранял.
– Чем все закончилось?
– А ничем. Часовой как увидел на просеке фашистов, так и выпустил по ним полдиска. Они в ответ тоже огрызнулись огоньком и – ноги в руки. Начальник тамошнего караула сгоряча хотел с бодрствующей сменой кинуться за ними вдогонку, да потом передумал. А вдруг это фрицы специально комедию разыгрывают?
– Да, его понять нетрудно, – согласился взводный. – А вот швабы снова мудрят. Скажи, те склады в развалинах добре замаскированы? Можно ли ночью со стороны определить, що в них какой–то охраняемый воинский объект имеется?
– Конечно. Склады никто и не думал маскировать – за войну надоело. К развалинам и подвалам наши грузовики накатали уже настоящую дорогу, а в самой караулке всю ночь свет горит, и часовой рядом ходит. Да и от кого теперь скрываться? Война–то кончилась…