Сергей Булыга
Летел по небу грач, смотрел, где, что и как лежит. Вдруг видит – на опушке тюрем-тюремок виднеется. Грач подлетел к нему, сел на крыльцо, в дверь клювом постучал, спросил:
– Тук-тук, кто в тюреме живет?
– Я, мышка-ворушка, – ему отвечают. – А ты кто?
– Я грач-щипач. Открой, коллега!
Мышка открыла, грач в тюрем влетел – и стали они вместе жить, на дело ходить да добычу делить. Вольготно, хорошо им, весело. И вдруг…
Осенним темным вечером…
Бух в двери! Бух! Испугались друзья, под стол залезли, спрашивают:
– Кто там?
А им в ответ:
– Это я, бобёр-рекетёр! Открывайте скорее, не то порешу!
Делать нечего, открыли. Вошел бобер и говорит:
– Не бойтесь, я вас не подставлю. Сам такой! – и лег на печь.
Стали они втроем жить, в большую силу вошли, никого не боятся. И вдруг…
Зимой, в мороз…
Глядят в окно – идут по лесу двое, большой и маленький, а кто – не разобрать. Вот подошли они к тюремку, постучались. Бобер к двери подкрался, свинчатку в кулаке зажал, кричит:
– Кто там? Зачем пришли?
В ответ – молчание. Потом…
– Я зайка-домушник, – один из незнакомцев скромно отвечает.
– Так, хорошо! – кричит бобер. – А кто с тобой?
И… рев в ответ:
– Медведь-мокрушник!
А после бах-бабах! – и дверь с петель снесли. А после – тра-та-та! – на полрожка…
И стали мишка с зайкой в тюрем-тюремке поживать да чужое добро проживать.
Соня и три медведя
Жили-были в лесу три медведя. Вот как-то раз пошли они на просеку в малинник, весь день там проработали – корзины у народа отнимали, деньги, украшения, – а после, уже в сумерках, вернулись…
И видят – в доме непорядок. Осерчали медведи, нахмурились.
– Кто, – строго говорит медведица, – весь пол так затоптал? Кто в зеркало смотрелся и плевался?
А медвежонок к себе в угол заскочил – и тоже возмущается:
– Кто листал мою книжку-раскраску и всю раскрасил ее? Кто обложку порвал?
Ну а папа-медведь, тот и вовсе взревел:
– Кто из моей тарелки ел и всё мясо из нее повылавливал? Кто ковырялся моей зубочисткой? Поймаю – задавлю! – и грозно озирается.
Да только вот нет в доме никого! А после вдруг в углу… Как будто шорох… Или это кажется? Медведь на цыпочках к стене подходит, двуствольное ружье с гвоздя снимает и только стал курки взводить…
Как тут вдруг кто-то из-за шкафа – шасть в окно, и поминай его как звали! Испугались медведи, опешили. А после видят – это ж маленькая девочка! Бежит, между елками мелькает. Тьфу, вот те на! Нашли, кого бояться! Повеселели косолапые, включили свет…
И обнаружили пропажу одиннадцати серебряных чайных ложечек, двух комплектов льняного с ручной вышивкой постельного белья, початой бутылки армянского коньяка и пачки акций нефтяной компании на весьма кругленькую сумму. Вот дела!
А девочка, когда выросла, уехала в веселый южный город Одессу и там прославилась как знаменитая налетчица по прозвищу Сонька Золотая Ручка.
Коломбок
Отсидел Коломбок от звонка до звонка, отвалился. Взял справку, получил расчет и вышел за ворота. Весна на воле, воробьи чирикают…
Ну, и пошел он напрямик. Идет, перо в кармане греет. Навстречу ему заяц попадается. Коломбок его за уши взял, в угол прижал и говорит:
– Ну что, косой, допрыгался? Вот я тебя сейчас пощекочу! – и достает перо.
Испугался косой, завизжал:
– Не режь меня, пахан, я чист!
И раскололся, сдал медведя.
Медведь в берлоге спал. Закатился к нему Коломбок, перо под дых приставил, говорит:
– Хмырь! Настучал! Я срок мотал, а ты…
– Пахан, ты что?! – ревет медведь. – Да я ни сном, ни духом! Это рыжая! Вот век свободы не видать!
Побледнел Коломбок, зачерствел.
– Эх! – говорит. – Вот от кого никак не ожидал! – и выкатился вон…
И тотчас же лиса ему навстречу. Зовет:
– Пахан! За мной!
Подрастерялся Коломбок.
– Куда? Зачем?
– На хазу! К деду с бабой! Это они, курки, тебя зарыли!
Почернел Коломбок, заорал:
– Врешь, рыжая! Вот я тебя! – и за перо, и за лисой; через пустырь, через забор, в окно…
И прямиком на стол упал, в тарелку. Лежит, все потроха отбил и встать не может. А над ним…
Дед, баба, заяц, медведь да лиса сидят голодные, вилки грызут. Вот дед и говорит:
– Ха! Крутая закуска! Эй, баба, раздели на пять частей!
И скушали болезного, не пощадили.
Паштет из топора
Вот, шел солдат-омоновец с войны, проголодался. Заходит в дом. А там старая баба сидит. Омоновец ей говорит:
– Хозяйка, накорми защитника!
А баба отвечает:
– И-и, милок! Сами с голоду пухнем.
Омоновец тогда:
– А ты меня хоть чем попотчуй. Так голоден – сил нет терпеть.
А хозяйка опять за свое:
– Ничего у нас нет.
– Ну а топор хоть есть?
– Есть, как не быть.
– Тогда давай топор, мы из него паштету сварим.
– Чего-чего?
– Паштету, говорю. Такая южная похлебка. Я же только что оттудова, с югов, я в Кавказских горах воевал, и там много чему научился. Увидишь – пальчики оближешь.
Баба и согласилась. Взяли они топор, чистой тряпочкой его вытерли, в чугунок опустили, водой ключевою залили и поставили в печь на огонь. Сидят и ждут. И вот вода уже кипит! Омоновец забеспокоился, спросил:
– А соль у вас найдется? Паштет без соли очень нехорош.
Соль нашлась. Посолили. Тогда, чуток повременив, омоновец опять:
– Эх, а теперь бы еще и крупы! Ну хоть одну щепотку.
Повздыхала баба, поохала, по сусекам поскребла, нашла маленько и крупы. Омоновец крупу в чугунок забросил, языком прищелкнул, говорит:
– Ну, баба, нынче попируем!
А та и рада, ждет. И кавказский герой притаился. Но вскоре снова подскочил и всяким ловким обхождением ложку масла у доверчивой бабы выпросил, в паштет забросил, размешал, как следует…
Дух по избе пошел – густой, питательный! Омоновец и говорит:
– Готово!
Достали они чугунок из печи, поставили на стол и принялись есть. Знаменитый паштет получился! Баба его за обе щеки уплетает и омоновца нахваливает:
– Ну ты и мастер, служивый!
А омоновец не столько ест, сколько удивляется. Ведь в том паштете не только масло да крупа присутствуют, но, глядишь, и мясо попадается, и кости, и капустный лист, и чернослив, и даже кардамон. А топора не видно! Что за чудо?! Привстал он над столом и ну ложкой по чугунку рыскать, по дну скрежетать, топор искать…
Как вдруг открывается дверь и входит дед, бабин хозяин. Остановился он в пороге, носом повертел, принюхался… и осерчал, да и как закричит:
– Что, вредная баба, опять ты за свое? Опять ты мой топор сварила! А с чем я завтра в революцию пойду?! Эх, опять нас омон обездвижил!
Жарь-птица
Три года Иван-царевич дома не был, но уж зато вернулся он не с пустыми руками – жарь-птицу привез! Обрадовался царь, обрадовалась царица, а вкупе с ними и весь их народ. Одна лишь царская невестка, а Иванова любимая жена Василиса Премудрая, горько кручинится и говорит…
Да только по случаю всеобщей радости слушать ее не стали, а расставили столы длиннющие, накрыли их скатертями хрустящими, яств да питв нанесли – и зашумел, заплясал, заорал пир горой! А заморская волшебная жарь-птица – ее в палисандровую клетку посадили да под самый потолок для всеобщей потехи повесили – а птица на всё это безбедное застолье завистливо поглядывает да клювом жадно пощелкивает. А Василиса Премудрая любезного мужа за рукав подергивает и шепчет ему, шепчет, шепчет…
Но кто же это в пиру шепчет? В пиру нужно кричать! И посему опять никто Василису Премудрую не расслышал, а отпировали они, отгуляли, а после где кого судьба настигла, там и полегли. Ночь наступила. Месяц выглянул. И вдруг…
Потянуло душком! А потом…
– Горим! – кричат. – Горим!
И точно – запылали царские палаты! Повыскакивал честной народ во двор в одном исподнем и ну огонь тушить! Тушили, тушили, три заповедных пруда до самого дна ведрами повычерпали, бездну красной рыбы погубили, но палат всё равно не спасли – погорели палаты дотла. А было это поздней осенью. И вот стоят Иван-царевич на Василиса Премудрая на горьком пепелище, трясутся от холода. Иван-царевич говорит:
– Эх, лучше было бы мне не жарь-птицу, а шапку-невидимку добывать! Тогда сейчас никто бы нашего позора не увидел! Ведь так, душа моя?
– Нет! – отвечает Василиса Премудрая. – Вовсе не так. Жарь-птица тоже хороша, особенно под белым винным соусом. Только до той поры надобно было ее не в палисандровой, а в железной клетке держать, тогда бы и пожара не было. Но разве ты меня когда-нибудь послушал?! – и смотрит презрительно.
Вот каковы они все, эти вредные бабы!
Красная Шапка
Была у ней красная шапка, ага. Она ж ведь сама лысая была, вот с того ту шапку и носила. А Серый на игле сидел, кололся, значит. А раньше он нормальный был: зайцев душил, овец, всяких ягнят – и жил, как все. А после, как связался с Красной Шапкой, так та ему и говорит:
– Ты мне траву носи, я покажу, какую. А дальше я сама умею. И клиентура уже есть, значит, всегда будут железно баксы, и самим на отъезд всегда хватит.
А он, тогда вахлак еще, спросил:
– Куда отъезд?
– А в вену, – Шапка говорит. – Только не в ту, что в Австрии, а просто в вену. Так! Лапу вытяни. Кулак сожми. Еще. Еще!
И закатила ему кубик. С того и повелось. Он ей траву носил, она ее варила. Клиентура была, отъезжали на славу. А после Серый вдруг заметил: товар стал пропадать! Вот утром есть, а к ночи уже нет. Он Шапке сказал, а она хоть бы хны. Тогда Серый смекнул – Шапка налево ходит – и стал ее пасти. Пас, пас…
И как-то раз перехватил ее в лесу и говорит:
– К-куда!
А Шапка:
– К бабушке. Вот, пирожок несу.
Серый принюхался… И точно! Пирожок намастырен! И он тогда…
Нет, виду не подал, а говорит:
– Ну что ж, иди, пенсионерам надо помогать.
А сам подумал: вот и хорошо, я вас сейчас обоих разом замочу! И побежал, и побежал, и побежал…
А к бабке прибежал – ему наколку дали, где искать, – и постучался, говорит:
– Бабуленька! Я твоя внучка. Товару принесла, открой!
А тихий, добрый голос отвечает:
– Дерни, милая, за веревочку, дверь и откроется.
Ну, он и дернул. И тогда…
Ка-ак полыхнет! Ка-ак долбанет! Его метров на десять отшвырнуло. Летел – орал. А лёг – и всё, готов.
И никакая это не бабка была, а автоответчик!
На третий день братва сошлась, закопали его, помянули честь по чести. А наезжать на Шапку не решились – у ней такая крыша оказалась, что ого! Так что на том всё и заглохло. Теперь только одно скажу: не дергай за веревочку, когда тебя попросят.
Серый козел
Жил-был у бабушки серенький козлик. Не, натуральный козел! Сто грамм выпьет – и пошел буянить: стол, стулья, шкаф перевернет, шторы порвет, обивку на диване зажует, окна побьет, дверь высадит. И поэтому бабка его никогда дома одного не оставляла, а за собой на веревке водила. А ходила она в лес, там клады искала. Нюх у нее был потрясный! На четыре метра в землю левым глазом, а правым и через свинец брала, такая была ушлая. Пока лукошко золота не наберет, домой не возвращается. Ну, на опушке, возле города, пустых бутылок сверху набросает, так и идет себе, никто ее не шмонает, не трогает.
Так это в городе. Но и в лесу у нее было тихо, волки к ней не совались, при ней же козел. А он такой: чуть что – по пять, по шесть братков за один раз на рога поднимал, вот они, волки, и не лезли. И еще они же, эти волки, бабке говорили: зря ты связалась с этим козлом, он лох, когда-нибудь тебя подставит, а мы б и без него тебя не тронули б, а брали б свой процент – и гуляй себе, рой. Вот так! И вроде б дело говорят… Но бабка за козла держалась. И то: он ей почти что даром обходился, только корми его, и все.
Э, кабы все! Так он, козел, еще и пил! И где он взял тогда сто грамм, и как это она тогда его не доглядела? Но взял, козел, и так неладно взял, так разошелся, разгуделся, что соседи сразу вызвали наряд, наряд пришел, устроил обыск, и как надыбал бабкино добро… Ну, золотишко, да! О, тут пошла раскрутка, и очные ставки, и выезд на место, и этот, следственный, как его там, эксперимент… И что и говорить, урыли бабку бы. Да тут вдруг волки за нее заступились, где надо, подмазали, где надо, засушили, и все пошло тип-топ: бабку сразу перевели в свидетели, а потом и вовсе в потерпевшие, мол де козел, мол, понуждение, ну и тэ пэ. И дали этому козлу десять лет по копытам и пять по рогам. Во загремел! А бабка навострилась в лес и стала на волков клады искать, за три процента, но не им, а ей, мало, конечно, больше обещали, но это все же лучше, чем на зоне срок мотать, вот бабка и была довольна… Покуда вчера не узнала, что это они, волки, ее козла тогда и напоили, они же и патруль вызвали, и понятыми при обыске были, наркоту и прочие улики подбрасывали. Ну разве это волки, а? Не, натурально серые козлы, тому козлу в полный комплект!
Была у зайки хаза лубяная
Была у зайки хаза лубяная, а у лисы ледяная. И вот пристала к нему рыжая: давай, давай меняться! Я, говорит, тебе еще доплату дам, два мешка моркови. Ни покою, ни проходу не дает. И задурила она ему голову. Согласился зайка, взял доплату, оформили они бумаги, переехал зайка, обустроился, сел есть морковь…
А она мороженая! Ну, это и понятно – хаза ж ледяная. Опечалился зайка, морковь на помойку выбросил и думает: обула его рыжая, нужно обратно меняться. Но боязно! Лиса, так зайка думает, сразу начнет орать, что это он сам морковь испортил, поморозил, да и еще свидетелей к этому делу приставит и выставит его последним дураком. Так что лучше молчать и терпеть. Тем более, что ледяная хаза, чего и говорить, сама по себе неплохая – погреб, два выхода, чердак, есть где спрятаться, есть где уйти.
Но тут еще беда! Пришла весна, и растаяла та ледяная хаза. Ну, тут зайка вконец осерчал, пошел к медведю. Пришел и говорит: так, мол, и так, обула его рыжая со всех сторон, и потому хочет он договор с ней расторгнуть и обратно в свою лубяную хазу возвратиться, айда, медведь, лису прогоним!
Но медведь на эти речи только отмахнулся, а взял зайкин обменный ордер, прочитал его, потом на просвет рассмотрел и говорит:
– Бумага не горбатая, все гладко. Но уж если ты, косой, такой настырный и все равно хочешь на лису наехать, то сперва, чтоб было по закону, нужно так: верни ей доплату.
– А где мне ту доплату взять? – удивляется зайка. – Морковь была мороженая, я ее выбросил.
– Ну, это не мое дело, – говорит медведь. – А по закону так: что прежде взял, то теперь отдавай. Мороженую взял, мороженую и отдавай.
– А где я ее летом поморожу?
– Тогда сиди и жди зимы. Поморозишь, придешь. А пока пошел вон!
И выставили зайку из берлоги. Ну, зайка еще к волку сходил, к бобру, к еноту… И видит: нет, по закону ничего не получается, все у них, в лесных верхах, повязано, все схвачено, по судам затаскают, совсем разорят. Остается одно – идти к братве, там правду искать. И, недолго думая, пошел к петуху.
Петух был крутой, горластый. Выслушал он зайку, говорит:
– Не печалься, косой. Мы эту рыжую быстро построим.
После взял, что было по этому случаю нужно, и пошел. И зайка рядом с ним идет. Петух кричит:
Несу стингер на плечи,
Хочу лиску замочить!
Услыхала это лиса, испугалась, убежала. А зайка да петух в лубяную хазу зашли и стали там жить, поживать. Вот месяц миновал, второй… И дурная слава о зайке пошла, стали его хазу притоном называть и подальше ее обходить. Прознал про то медведь, разгневался.
– Я, – заревел, – таких безобразий у себя в лесу не потреплю! Ишь, до чего распустились!