– Таким сексуальным и соблазнительным? – Его губы тут же обхватили мой палец, а юркий язык пробежался вдоль всей поверхности.
– Мой бедный Олли! – я усмехнулся, продолжая нежно ласкать бархатистую кожу лица. – Таким одиноким, брошенным и никому не нужным.
– Ч-что? – раздражённо, с силой вздернув подбородок, высвобождаясь от моей ласки, его утонченное лицо исказила гримаса недоумения, удивления и злости.
– Ты невероятно красив: твое аристократическое утонченное лицо, идеальное стройное тело, эти изящные тонкие руки и роскошные белокурые локоны. Ты и сам прекрасно знаешь это. Ты подобен цветку – королевская лилия! Ты эффектен и привлекаешь людей, словно мотыльков на яркий свет, они не просто обращают на тебя внимание, все они жаждут обладать тобой, хотят подчинить тебя себе. Однако стоит им узнать тебя ближе, увидеть твою настоящую сущность, как они тут же отворачиваются от тебя. Внутри ты пустой, жалкий и безжизненный, пропитанный собственным ядом, прогнивший насквозь. Нет, мой Олли, ты не прекрасный цветок, ты всего лишь дикий сорняк, паразитирующий на своих жертвах, обманывая их своим ослепляющим внешним видом, но в итоге всегда остающийся в одиночестве.
– Хватит! Как мне надоел весь этот бред! Ты постоянно твердишь, будто сумасшедший, как прекрасно мое тело, мое лицо, мои руки. Я устал от этого. И прекрати уже называть меня кличкой домашнего питомца, я – Оливер! Мне осточертела твоя одержимость мной, своими картинами, этой выставкой, – он рассеяно сел на кровати, сгорбившись всем телом и поджав ноги, укутавшись простыней, словно вдруг впервые застеснявшись своей наготы. – Мне не интересен ни ты, ни твое творчество. И спал я с тобой только ради того, чтобы иметь возможность вернуть Кристофера.
– Мой глупый Олли, какой прекрасный и великолепно продуманный план, и какое нелепое его завершение, – я взглянул в его искаженное злостью лицо, наполненные слезами глаза, на трясущиеся в бессилии руки, комкающие постельное белье. – Ты бесчувственный, эгоистичный и самовлюбленный мальчишка, и я знал это с первой минуты нашего знакомства. Но это именно то, что меня в тебе привлекает. Именно сейчас, в данную секунду ты красив, как никогда. Именно сейчас ты обнажен передо мной. Ты сможешь быть счастливым только тогда, когда сам этого захочешь. Когда перестанешь скрывать свое истинное лицо и откроешь свои слабые стороны. Когда сам захочешь, чтобы тебя приручили. Только тогда тебя смогут полюбить, именно тебя, а не красивую оболочку, тебя, а не твое тело. Но пока ты этого не осознаешь, ты будешь все так же прекрасен, но по-прежнему одинок. Однако у каждого цветка есть свой срок увядания, не забывай это, О-л-и-в-е-р.
Он так мне ничего и не ответил, опустив взгляд, поджимая дрожащие губы, комкая мятые простыни, на которых расползались мокрыми пятнами следы от слез, что бесшумно скатывались по его щекам.
С тех пор мы больше не виделись. Кристофер и Микки помирились и продолжили подготовку к свадьбе. Насколько мне известно, Оливер делал еще несколько попыток сблизиться с Кристофером, на что получил категорический отказ. Я же закончил работать над картинами и благополучно открыл выставку. Небольшую галерею работ, на каждой из которых был изображен он. Прекрасный обнаженный белокурый юноша, окутанный полупрозрачными мазками лазурной дымки, словно отдаляющей его от зрителя и скрывающей в глубине этой синевы. Выставка быстро получила популярность и, на удивление, картины уходили с молотка по баснословным ценам, пополняя избранные коллекции ценителей искусства.
***
– Разрешите представить, сегодня в нашей студии молодой начинающий, но далеко не безызвестный, талантливый художник Стэнли Уотсон! – Меня пригласили в студию на обзор моей прошедшей выставки, и вот сейчас, с непривычки щурясь от яркого света софитов, я давал интервью самому известному телеведущему на одном из рейтинговых телевизионных каналов. – Итак, Стэнли, ваша выставка произвела невероятный фурор в творческой среде. На всех ваших работах присутствует образ одного и того же человека. Это какой-то определенный человек или собирательный образ?
– Спасибо, Питер, за столь лестные слова. Вы абсолютно правы, на всех моих картинах так или иначе изображён образ одного и того же реально существующего человека.
– Как интересно! А это какая-то известная модель?
– Нет, отнюдь, этот человек впервые выступал в качестве модели и это был его первый опыт позирования.
– Каждая ваша работа, Стэнли, наполнена такой чувственностью и страстью, пропитана мощной эмоциональной и сексуальной энергетикой. Признайтесь, какие отношения вас связывают с этим человеком?
– Что вы, это была всего лишь работа, от которой каждый получил именно то, что хотел, – я на секунду задумался и, улыбнувшись, посмотрел прямо в камеру, – но вы абсолютно правы, этот человек действительно очень важен для меня!
– Вы готовы назвать имя этого таинственного незнакомца?
– Не думаю, Питер, что он бы хотел этого, учитывая, что этот человек добровольно покинул творческий мир и вряд ли когда-нибудь вернется к искусству. Впрочем, ему стоит помнить, что мой дом всегда открыт для него.
– Что ж, Стэнли, ваши картины пользовались повышенным спросом и уходили с молотка по невероятно высоким ценам. Тем не менее, у нас есть информация, что есть одна картина, которую вы категорически отказались продавать. Поправьте меня, если я ошибаюсь, ее название «Черное сердце»? По стилистике она очень отличается от остальных работ: прочие ваши картины пропитаны воздушной легкостью, дымкой невесомости и налетом эротизма. Эта же работа довольно темная, мрачная и даже, я бы сказал, устрашающая. Говорят, вы сами назвали ее «сердцем» всей галереи. Ходят слухи, что предлагаемая цена за нее превысила на сегодняшний день общую стоимость всех проданных картин. Можно узнать причину отказа ее продажи?
– Эта картина – воплощение внутреннего отражения зачастую скрытой от глаз таинственной, соблазняющей, пожирающей и отравляющей своей неизбежностью темной стороны любого на первый взгляд прекрасного образа. Я всего лишь хотел оставить для себя хоть какое-то воспоминание, не более того.
***
Распахнув входную дверь, я мысленно улыбнулся, что предусмотрительно тщательно вытер каждую из использованных мною рабочих кистей, аккуратно разложив их по размеру, прежде чем открыть, – разговор обещал быть долгим:
– Давно не виделись, Оливер! Чем обязан?
Он был явно растерян, нервно перебирая и выкручивая свои длинные изящные пальцы. Мягкий свитер свободного покроя скрывал ссутуленные плечи, а волосы, так непривычно растрепанные, словно он только что проснулся, мягкими локонами спадали на лицо, скрывая темные круги под глазами. На секунду он замер, с надеждой вглядываясь в мое лицо, словно ожидая моей реакции, но, поскольку я продолжал молчать, горько усмехнувшись и глубоко разочарованно вздохнув, начал первым, медленно, с трудом подбирая нужные слова:
– Знаешь, Стэнли, я долго думал над твоими словами. Ведь ты был прав, абсолютно прав… во всем… Черт, это даже смешно! Я всю свою жизнь искал человека, который бы принял меня таким, какой я есть, принял целиком, со всеми моими странностями и недостатками. И я до сих пор все никак не могу понять, как Кристофер мог выбрать этого… такого тихого, ограниченного и посредственного парня…
– Вообще-то этот парень – мой брат!
– Не понимаю, ведь я намного красивее, у меня есть стиль, манеры, положение в обществе… а в сексе, я ведь никогда ни в чем ему не отказывал, я многое могу и умею, ты и сам это можешь подтвердить…
– Оливер, ты слышишь себя? Мало того, что ты пришел в мой дом и сейчас говоришь мне про другого мужчину, ты жалеешь не того, что потерял его, ты жалеешь о том, что он не выбрал именно тебя. На его месте мог оказаться кто угодно.
– Стэнли, милый, я думаю, что на сегодня уже достаточно… ой, прости, я думал, что ты уже закончил! – с улыбкой прошептал молодой невысокий омега с огненно-рыжими длинными волосами, почти скрывающими изящную шею и обнаженные глубоким вырезом угловатые ключицы, покрытые яркими кляксами веснушек, без тени смущения прильнув ко мне с нескромным поцелуем, и, с вызовом подмигнув в сторону Оливера, покинул мой дом. – С нетерпением буду ждать нашей следующей встречи! Au revoir!
Неловкость момента прервал нервный смех Оливера, неуклюже прикрывающего лицо дрожащими руками:
– Дурак, какой же я дурак! Действительно, глупо вышло… прости, я вовсе не хотел тебя беспокоить. Спасибо, что выслушал меня, я, пожалуй, пойду… – попятившись, он отвернулся, стараясь не смотреть мне в лицо, и быстро зашагал прочь.
– Оливер! – я окрикнул его, заставив остановиться. – Скажи, зачем ты сюда пришел? Неужели только для этого? Признайся хотя бы раз в жизни, чего ты хочешь на самом деле! Признайся не мне, признайся самому себе!
– Чего я хочу? Я хочу… хочу, чтобы ты называл меня, как и прежде, своим Олли… хочу, чтобы ты смотрел только на меня, рисовал только меня, восхищался только мною, любил только меня… – он так и не обернулся, обхватив голову руками, зарывшись длинными пальцами в спутанные волосы, с каждым словом повышая голос, практически переходя на крик. – Забудь о существовании других мужчин, скучай по мне, когда меня нет рядом, злись на меня, когда я делаю что-то не так, ревнуй меня, когда кто-то другой проявляет ко мне интерес, борись за меня, если я захочу уйти…
– Мой прекрасный глупый Олли! – Я медленно подошел и обнял его сзади, крепко прижимая к груди и нежно целуя в затылок.
– Черт, Стэнли, если это и есть любовь – я никогда не хочу больше никого любить!
***
В полумраке мастерской, освещенной лишь отблеском почти потухших свечей, на скомканных простынях мирно спал полностью изможденный, удовлетворенный после нескольких часов занятий любовью белокурый омега, впервые, по-детски свернувшись калачиком и сложив под голову руки, а за мольбертом творил художник, под плавными мазками легких почти невесомых движений кисти которого в глубине черного сердца, изображенного на картине, расцветало подобно цветку, наполняясь яркими разноцветными красками, зарождающееся пламя любви.
Оливер беззвучно подошел ко мне сзади, привычно прильнув обнаженным телом и склонив голову на мое плечо, обжигая кожу горячим дыханием.
– Прости, Олли, я уже почти закончил. Ложись, я скоро подойду.
– Стэнли, а почему ты отказался продать именно эту картину? Я слышал, что за нее предлагали очень высокую цену.
Сделав еще несколько завершающих мазков, я пристально осмотрел картину, удовлетворенно оценив результаты работы, и развернулся, глядя Оливеру прямо в глаза, казавшиеся в полумраке комнаты практически черными, в которых сейчас отражались тлеющий огонь угасающей свечи, почти завершенная картина, получившая новую жизнь, и я:
– Потому что твое сердце может принадлежать только мне!