Весной следующего года Демосфен отплыл на север, в укрепленные города Перинф и Бисанфа на Геллеспонте. У каждого из них Филипп выторговал мирный договор; предоставленные самим себе, города не стали бы противиться его воинственному продвижению вперед. Демосфен убедил оба города нарушить договоры с царем. Афинское войско на Фасосе начало необъявленную войну против Македонии.
На плацу Пеллы – гладкой равнине, бывшей дном моря, отступившего еще на памяти живых стариков, – фаланги разворачивались и переходили в атаку, упражняясь с огромными сариссами, подобранными по длине так, что их наконечники у трех рядов солдат, стоящих друг за другом, ударяли в строй врага единой линией. В коннице разучивали прием боя, как удержаться в седле после столкновения или удара – цепляясь за гриву, сводя бедра и колени.
В Миезе Александр и Гефестион собирали свои пожитки, чтобы выехать на рассвете, и искали в головах друг у друга.
– Ни одной на этот раз, – сказал Гефестион, откладывая гребень. – Их полно зимой, когда люди теснятся все вместе.
Александр, сидевший у него на коленях, легонько оттолкнул свою собаку, пытавшуюся лизнуть его в лицо. Юноши поменялись местами.
– Блох можно смыть водой, – сказал Александр, принимаясь за дело. – Но вши как иллирийцы – ползают в самой чаще. Мы их столько наберем в лагере, надо бы хоть туда приехать чистыми. Я не думаю, что у тебя… Нет, подожди. Ну вот и все. – Он поднялся, чтобы взять с полки закупоренную склянку. – Попробуем мазь, она помогает. Нужно сказать Аристотелю.
– Она смердит, – поморщился Гефестион.
– Нет, я добавил благовоний. Понюхай.
В течение последнего года Александр увлекся искусством врачевания. Среди множества отвлеченных знаний, из которых немногие, по мысли Александра, пригодились бы в реальной жизни, это было по-настоящему полезным делом, которым не пренебрегали на полях Трои цари-воины; художники изображали Ахилла перевязывающим раны Патрокла. Увлечение Александра смутило Аристотеля, собственный интерес которого к Асклепию носил теперь чисто академический характер; но эта наука в его роду передавалась по наследству, и в итоге философ стал обучать врачеванию с удовольствием. У Александра появилась тетрадь с записями рецептов мазей и микстур, указаний по лечению лихорадок, ран и переломов.
– Пахнет получше, – признал Гефестион. – И должна прогнать насекомых.
– Моя мать знает против них заговор. Но в конечном счете всегда выбирает их вручную.
Собака, тоскуя, уселась у вещей хозяина, чувствуя запах разлуки. Несколько месяцев назад Александр принимал участие в военном походе, командуя, как и обещал ему царь, собственным отрядом. В течение всего этого дня в доме раздавался резкий скрежет, напоминающий стрекотание сверчков: сложив вещи, юноши точили свои дротики, кинжалы и мечи.
Гефестион думал о грядущей войне без страха, сама память о котором стерлась или притаилась где-то в глубинах сознания, исчезло даже опасение за жизнь Александра. Только так можно было жить рядом с ним. Гефестион не имел права погибнуть – он был нужен Александру. Вместо того чтобы мучиться предчувствиями, нужно научиться убивать врагов первым, а в остальном положиться на богов.
– Я боюсь одного, – сказал Александр, пробуя в ножнах свой меч; лезвие, как шелк, проходило сквозь хорошо натертую воском кожу. – Юг может напасть прежде, чем я буду готов. – Он потянулся за лубяной кисточкой, которой чистили позолоту.
– Оставь, я почищу вместе со своими.
Гефестион склонился над замысловатым флероном ножен и переплетениями орнамента. Александр всегда быстро избавлялся от дротиков, его оружием был меч: лицом к лицу, врукопашную. Приводя ножны в порядок, Гефестион пробормотал заклинание на счастье.
– Я надеюсь к греческой кампании уже быть полководцем, – сказал Александр.
Гефестион оторвался от эфеса, который полировал куском шагрени:
– Не обольщайся, война вот-вот начнется.
– На поле боя, когда нужно действовать, за мной пойдут и сейчас. Это я знаю. Хотя и считают, что мне еще рано командовать. Год, два года… Но они пойдут за мной, пойдут хоть сегодня, – сказал Александр.
Гефестион задумался; он никогда не поддакивал Александру, если это грозило повлечь за собой неприятности.
– Да, пойдут. Я видел это в прошлый раз. Когда-то они верили, что ты приносишь удачу. Но теперь солдаты могут сказать, что ты разбираешься в своем деле, – произнес Гефестион.
– Они давно меня знают.
Александр снял со вбитого в стену колышка свой шлем и расправил белый гребень из конских волос.
– Послушать кое-кого из них, так подумаешь, что это они тебя воспитали.
Гефестион слишком сильно надавил на кисть, прутья сломались, и ему пришлось заново разминать кончик.
– Может, и так. – Расчесав гребень, Александр подошел к зеркалу. – Думаю, этот подойдет. Он хорошего металла, удобный и всем будет виден. – В Пелле не было недостатка в превосходном оружии; его привозили на север из Коринфа: там хорошо знали, где можно нажиться. – Когда я буду полководцем – у всех на виду…
Гефестион, глядя через плечо Александра на его отражение в зеркале, заметил:
– Ну еще бы. Ты похож на разукрашенного бойцового петуха.
Александр повесил шлем обратно.
– Ты сердишься. Почему? – спросил он.
– Станешь полководцем, и тогда у тебя будет своя палатка. С завтрашнего дня и до самого возвращения мы ни разу не останемся вдвоем.
– А… Да, понимаю. Но это война.
– А к ней нужно привыкнуть. Как к блохам, – усмехнулся с горечью Гефестион.
Александр заговорил торопливо, словно мучимый угрызениями совести:
– В наших душах мы будем соединены навечно, стяжав немеркнущую славу. Великий сын Менетия, усладивший мое сердце. – Он улыбнулся, глубоко заглянув в глаза Гефестиона, который ответил ему улыбкой безраздельной преданности. – Любовь есть истинная пища души. Но души, как и тела, едят, чтобы жить, а не живут для того, чтобы есть.
– Да, – сказал Гефестион.
То, ради чего он жил, касалось его одного. Но он не собирался отягощать Александра еще и этим бременем.
– Душа живет, чтобы действовать.
Гефестион отложил меч, взялся за кинжал с агатовым эфесом и рукоятью в виде дельфина и согласно кивнул.
Пелла встретила юношей грохочущими звуками военных приготовлений. Ветерок донес до Букефала запах и лязг боевой кавалерии; конь раздувал ноздри и ржал.
Царь Филипп был на учениях. Для штурмовых лестниц специально возвели высокие леса, и теперь царь следил, чтобы его солдаты поднимались по ним в правильном порядке, без столпотворения, толкотни, заминок, не раня друг друга оружием. Сыну он прислал записку с приглашением увидеться после маневров. Царица хотела видеть Александра немедленно.
Обняв Александра, Олимпиада заметила, что сын стал выше ее. Рост юноши теперь составлял пять футов семь дюймов. Прежде чем его кости затвердеют, он прибавит немного. Но Александр мог голыми руками переломить кизиловое древко копья, пройти тридцать миль в день по бездорожью без еды (однажды, ради опыта, он проделал такой марш и без воды). Постепенно, незаметно для себя самого, Александр перестал горевать из-за своего небольшого роста. Высоченные парни из фаланги, управлявшиеся с двадцатифутовой сариссой, любили его и таким.
Олимпиада, хотя разница в росте между ними была совсем небольшой, положила голову на плечо сына, нежная и кроткая, как воркующая голубка. «Ты уже мужчина, настоящий мужчина». Она поведала сыну о всех происках Филиппа; ничего нового. Александр гладил мать по волосам и рассеянно поддакивал, его мысли всецело поглощала война. Олимпиада спросила, что за человек Гефестион, честолюбив ли он, о чем просил, какие вынудил обещания? Одно-единственное обещание, сказал Александр, чтобы в битве они всегда были вместе. «А ему можно доверять?» – спросила царица. Александр рассмеялся, похлопал мать по щеке и прочел в ее глазах подлинный невысказанный вопрос. Оба медлили, как борцы перед решающим броском. Олимпиада ждала мгновения, когда нервы сына сдадут и можно будет перейти в наступление. Александр отвернулся, и она промолчала. В благодарность за ее деликатность сын стал ласковым и великодушным; он склонился к волосам матери, чтобы вдохнуть их запах.
Филипп был в своей рабочей комнате. Его письменный стол тонул под ворохом бумаг. Царь явился сюда прямо с поля, в кабинете стоял резкий запах пота – конского и его собственного. Целуя сына, Филипп заметил, что тот уже искупался, чтобы смыть пыль ничтожного переезда меньше чем в сорок миль. Но подлинное потрясение царь испытал, обнаружив на щеках Александра мягкую золотую щетину. С изумлением и беспокойством он понял, что мальчик уже давно мог бы отрастить бороду. Но Александр брился.
Македонец, сын царя – что могло заставить его строить из себя безволосую обезьяну, по примеру изнеженного юга? Гладкий, как девушка. Для кого он делает это? Филипп был хорошо осведомлен обо всем, что происходило в Миезе, по его указанию Парменион регулярно получал секретные отчеты Филота. Одно дело сблизиться с сыном Аминтора, безвредным и миловидным юношей, от которого не отказался бы и сам Филипп, и совсем другое – разгуливать на людях без бороды, как это делают некоторые любовники. Филипп перебрал в уме молодых людей из Миезы и вспомнил, что некоторые из них, старше Александра, тоже щеголяли голыми подбородками. Должно быть, у них такая мода. Смутное предчувствие бунта мурашками прошло по коже царя, но он отогнал его. У мальчишек свои затеи, но Александру доверяют и взрослые мужчины; при настоящем положении дел ни у кого не будет времени строить козни.
Филипп жестом велел сыну сесть рядом.
– Ну, – сказал царь, – как ты сам видишь, мы здесь хорошо потрудились. – Он описал свои приготовления; Александр слушал, уперев локти в колени, скрестив руки; он улавливал мысли отца с полуслова. – Перинф будет тяжело раздавить, однако с таким же успехом можно начать с Бисанфы – открыто или нет, но они поддержат Перинф. Так же, как и Великий царь. Сомневаюсь, что он сейчас в состоянии начать войну – судя по тому, что я слышал. Но помощь он пришлет. У него есть договор об этом с Афинами.
На мгновение их лица осветились одной мыслью. Словно они говорили о некоей знатной женщине, взыскательной наставнице их детских лет, которую теперь встретили шляющейся по улицам портового города. Александр бросил взгляд на прекрасную старую бронзу Поликлета: изобретающий лиру Гермес. Он знал эту статуэтку с первых дней своей жизни – слишком изящный юноша, с тонкой костью и мышцами бегуна, всегда, казалось, скрывал глубоко затаенную печаль под божественным спокойствием, которое придал ему скульптор, словно предвидевший позорное будущее греков.
– Хорошо, отец, когда мы выступаем? – спросил Александр.
– Мы с Парменионом – через семь дней, считая от нынешнего. Но не ты, сын мой. Ты останешься в Пелле.
Александр резко выпрямился. Казалось, он одеревенел от негодования.
– В Пелле? Что ты хочешь этим сказать? – вскинулся он.
Филипп ухмыльнулся:
– Ты в точности похож на свою лошадь, которая шарахалась от собственной тени. Не спеши. Ты не будешь сидеть без дела.
Со своего корявого иссеченного пальца царь стянул массивное золотое кольцо старой работы. На сардониксе перстня был выгравирован сидящий на троне Зевс с орлом, устроившимся на сжатом кулаке бога. Царская печать Македонии.
– Ты приглядишь вот за этим. – Филипп подбросил кольцо в воздух и поймал его. – Как ты думаешь, сможешь?
Ярость сошла с лица Александра, на какое-то мгновение оно стало озадаченным. В отсутствие царя печать оставалась у временного правителя.
– Ты прошел хорошую школу воина, – продолжал Филипп. – Когда станешь постарше и твое повышение никого не смутит, получишь отряд конницы. Скажем, через пару лет. Тем временем тебе надлежит изучить науку управления. Расширять границы, когда у тебя за спиной в государстве хаос, более чем бесполезно. Вспомни, я всякий раз бывал вынужден наводить порядок в стране, прежде чем выступить в какой-либо поход, даже усмирять иллирийцев в пределах наших границ. Не думай, что с этим покончено навсегда. Кроме того, ты должен будешь обеспечить и защитить пути сообщения с моей армией. Я поручаю тебе серьезную работу.
Изучая лицо сына, Филипп встретил взгляд, который не видел с того памятного дня конских торгов, когда Александр вернулся на усмиренном Букефале.
– Да, отец. Я знаю. Благодарю тебя, ты не будешь раскаиваться.
– Антипатр тоже остается. Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, ты будешь с ним советоваться. Но ответственность на тебе; печать есть печать.
Каждый день, вплоть до выступления армии, Филипп созывал совет с военачальниками стоящего в Пелле гарнизона, сборщиками налогов, судьями, наместниками, которых оставляли вместо себя примкнувшие к армии племенные вожди, самими вождями и знатью, которые не покидали Македонию по соображениям возраста, традиции или закона. Одним из них был Аминта, сын Пердикки, старшего брата Филиппа. Когда его отец пал в бою, он был ребенком. Филиппа выбрали временным правителем, и, прежде чем Аминта возмужал, македонцы пришли к выводу, что правление Филиппа им нравится и они не хотят перемен. По древнему обычаю на трон могли возвести любого из царского рода. Филипп великодушно обошелся с Аминтой, дав ему статус царского племянника и одну из своих полузаконных дочерей в жены. Аминта с детства свыкся со своим жребием. Теперь он явился на совет: коренастый чернобородый молодой человек двадцати пяти лет, которого любой чужеземец без колебаний принял бы за сына Филиппа. Александр, сидевший на совете справа от отца, украдкой поглядывал на этого человека, спрашивая себя, действительно ли он так бездеятелен, как кажется.
Когда армия выступила, Александр проводил царя до прибрежной дороги, обнял его и вернулся в Пеллу. Букефал возмущенно фыркал вслед удаляющимся всадникам. Филипп был доволен, что возложил на мальчика ответственность за дороги. Счастливая мысль; Александра она воодушевила, а все пути и без того прекрасно охранялись.
Первым делом правитель Александр купил тонкую полоску золота, которой обмотал изнутри обод перстня, слишком большого для его пальца. Он хорошо знал, что знаки царской власти обладают магической силой.
Антипатр и в самом деле оказался крайне полезным. Он не ограничивался советами, а действовал. Антипатр знал, что его сын рассорился с Александром, и, не поверив придуманному Кассандром объяснению, убрал сына подальше с глаз наследника, которому – если Антипатр хоть что-нибудь в этом смыслил – достаточно было небольшого толчка, чтобы превратиться в невероятно опасного противника. Александру нужно было служить, и служить хорошо, или же расправиться с ним. В дни юности Антипатра, до того как царь Филипп железной рукой навел в стране порядок, человек в любой день мог обнаружить, что осажден в своем собственном доме мстительным соседним вождем, ордой иллирийских разбойников или шайкой бандитов. Антипатр сделал свой выбор уже много лет назад.
Чтобы облегчить жизнь юному правителю, Филипп пожертвовал собственным главным письмоводителем, незаменимым человеком. Александр вежливо поблагодарил того за подготовленные выписки и попросил корреспонденцию в полном объеме, чтобы составить представление о писавших. Встречаясь с чем-то ему незнакомым, Александр задавал вопросы и, когда положение дел прояснялось в его уме, советовался с Антипатром.
У них не возникало разногласий, пока одного из солдат не обвинили в изнасиловании. Парень клялся, что женщина уступила сама. Антипатр, убежденный многочисленными фактами, склонялся в его пользу. Но случившееся могло вызвать кровную месть, поэтому Антипатр счел себя обязанным поговорить с правителем. С некоторым смущением он изложил эту грязную историю ясноглазому юноше, сидевшему в студии Архелая. Александр немедленно ответил, что Сотий, и это знала вся фаланга, в трезвом виде беспременно выйдет сухим из воды, но пьяным не отличит свиньи от собственной сестры и с обеими поступит одинаково дурно.
Через несколько дней после отбытия царя на восток весь гарнизон Пеллы был выведен на учения. У Александра появились новые мысли о пользе легкой конницы в бою с пешими рядами. Кроме того, сказал новый правитель, солдатам нельзя позволять накапливать жирок.