- ЗАТРЕБОВАН ДОСТУП К ВНЕШНИМ ДАННЫМ. ЗАПРАШИВАЮ ОБОБЩЕННЫЙ МАССИВ ДАННЫХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ГОРОДСКОЙ БИБЛИОТЕКИ... ОЖИДАНИЕ... ОЖИДАНИЕ... ПРИЕМ ПАКЕТОВ ДАННЫХ... ВЫВОЖУ ДАННЫЕ: ЭФИРНАЯ ПЕРСОНИФИКАЦИЯ ОБОБЩЕННОГО МАССИВА ДАННЫХ ПРУЖИННОЙ ФАБРИКИ. Я − ПРУЖИННАЯ ФАБРИКА. МОИ ДИРЕКТИВЫ − СЛУЖИТЬ, РЕМОНТИРОВАТЬ, ПОМОГАТЬ, ЗАЩИЩАТЬ, ПРОИЗВОДИТЬ.
Фигаро кивнул, икнул и упал в обморок.
...И он уже не видел, как существо − Тудымская Пружинная Фабрика − глухо загудело, вздрогнуло и стало распадаться на части, которые сами по себе принялись занимать свои места: станки, пресса, сборочные линии − все вновь возвращалось туда, где находилось изначально. Трубы сами укладывались в лотки под полом, который захлопывался над ними без единого шва, искореженный металл расправлялся, крепежные болты закручивались, битое стекло обращалось целыми плафонами прожекторов, а инструмент аккуратно раскладывался по своим местам, там где его оставили уходящие со смены рабочие. Минута − и сборочный цех стал таким, каким был до этого: целым, тихим и чистым.
...И лишь с глянцевито блестевшей колонны парового пресса капало на пол что-то красное, как раз там, где в рабочем лотке лежала пара черных сапог.
- ...Они так и написали: "попал под работающий пресс". Стало быть, очередное нарушение техники безопасности?
Франсуа Форинт отложил копию заключения коронера тудымской жандармерии и вопросительно посмотрел на Фигаро, доедающего очередной кусок пирога с ливером. Следователь сделал хороший глоток из чашки с чаем, промокнул уголок рта белоснежной салфеткой и пожал плечами.
- Получается, что так. А вы что, хотите чтобы в заключении было написано что-то вроде "...убит Другим первой категории"?
- Упаси боже! − фабрикант старомодно перекрестился. − Но самого факта это ведь не отменяет, верно? У меня на фабрике демон!
- Это не демон. − Фигаро флегматично покрутил в руке столовый нож и принялся отрезать большой кусок от печеночного пирога источавшего ароматный пар. − Это что-то вроде цехового, только о-о-очень большого.
- Цеховой?! − Форинт схватил стакан рябиновой настойки, проглотил его содержимое, даже не заметив шестидесяти градусов крепости, и хватил пустым стаканом о стол. − Размером с цех?!
- Скорее уж, размером с фабрику. − Следователь усмехнулся. − Это существо − общий знаменатель мыслей всех ваших работников, огромная гора суеверий, щепотка бюрократии да плюс ко всему прочему мощнейшая эфирная аномалия... Знаете, как раньше разные племена возносили молитвы духу озера, или духу леса? Так вот это, если угодно, дух Тудымской Пружинной. Это существо чинит вам станки, предупреждает поломки, следит за соблюдением технологических норм, обеспечивает поддержку целого ряда полезных заговоров, а также, похоже, общается с себе подобными.
- Так из-за этой... штуки мы и вышли на первые позиции в списке предприятий губернии?
- Угу. И еще из-за Флаффа.
- Не понял.
- Ну, − следователь, наконец, отрезавший кусок пирога, аккуратно переместил его к себе в тарелку, − у вас подъем производства начался как раз тогда, когда Флафф прибыл на фабрику, так? Я имею в виду, что именно в это время у вас стали с огромной скоростью чиниться станки, алхимики принялись выдавать на-гора реактивы невероятно высокой очистки, а среди рабочих появились новые, невиданные ранее заговоры?
- Примерно, − кивнул Форинт. − Но как это связано...
- Да самым прямым образом. До Флафаа это существо как бы спало, а он его разбудил. Ему пришлось лично противостоять попыткам саботажа, понимаете? Флафф стал... ну, как бы прививкой от оспы. Он стимулировал заключительный этап самоорганизации Пружинной. И был, кстати, совершенно прав, утверждая, что его агентов уничтожила некая колдовская сила. Фабрика просто реагировала на диверсантов как на болезнь, боролась с ними!
Форинт только вздохнул и налил себе еще.
- Тогда почему этот... эта... фабрика не грохнула его самого?
- Да потому что личного участия в попытках саботажа он не принимал. Ваша фабрика, Форинт, разумна, но, все же, не настолько. И я, кстати, не уверен, можно ли действительно считать ее разумной. Мне она показалась... не знаю даже, как сказать... Чем-то вроде очень сложного арифмометра. Она не то чтобы реально думает, она реагирует в соответствии с некоторыми шаблонами, понимаете?
...Некоторое время они сидели молча: Форинт пил настойку, закусывая вишневым вареньем, а Фигаро жевал пирог, запивая невероятным количеством горячего чая. За окнами кухни тетушки Марты догорали последние искры заката и следователь невольно залюбовался рядами домишек спускающимися с пологого холма к реке. В окнах уже зажигались огоньки, печной дым лениво поднимался из труб прямо к небу − к хорошей погоде. От лютого холода морозные узоры на окнах стали рельефными, точно лепнина, и черная полоска далекого леса в обрамлении ледяной филиграни казалась таинственной и мрачной.
Вошла тетушка Марта, подкинула дров в жерло огромной старой печи, убрала тарелки и поставила на стол блюдо маленьких слоеных рулетов с мясом и луком, соусницу и бутыль чего-то мутного, но, в то же время, невообразимо ароматного. Бутыль сразу же покрылась испариной; было видно, что загадочный напиток только что внесли с мороза.
Для того чтобы уговорить Форинта попробовать содержимое бутылки ушло минут десять. Фабрикант отнекивался, но вяло: всю активность он успел растратить за день, разъезжая по присутственным местам и объясняя как именно сотрудник патентного бюро умудрился ночью залезть под его, Форинта, пресс. В конце концов, он таки согласился выпить "за успех пружинного дела" и, опрокинув стакан загадочного зелья (разумеется, это оказался самогон, как всегда у тетушки Марты крайне крепкий и чрезвычайно мягкий) пофыркал для порядку, закусил рулетом и предложил выпить еще и за успех дела сыскного.
...Звенела посуда, весело трещали дрова в печи, зарастали изморозью окна и, казалось, нет и не было на свете места уютнее, чем эта кухня на втором этаже старого бревенчатого дома на окраине маленького провинциального городка. За окнами вяло брехали собаки, изредка скрипел снег под полозьями поздних лихачей, да трещали в объятиях мороза дрова в поленницах. В сенях раздавались разочарованные возгласы и шлепали по столешнице карты: сыновья тетушки Марты уводили у кучера Форинта недельное жалование.
Когда в бутылке осталось чуть меньше половины, Фигаро набил трубку и глядя посоловевшими глазами как разгорается в чашке вишневого дерева ароматный табак, вздохнул и сказал:
- А, все-таки, жаль, что все подробности этой истории никогда не всплывут... Ведь Флафф, как я понимаю, действовал с благословения кого-то из своей конторы. Делился, гад, заносил. А, скорее всего, даже не он, а его наниматели.
- Ну, − Форинт схватил бутылку за горлышко и подвинул к себе пустые стаканы, − тут вы не правы. У меня тоже есть кое-какие связи. Очень много серьезных людей весьма озабочены сроками выполнения своих заказов на моей фабрике, а у них, в свою очередь, есть немало знакомых на самом верху... На самом-самом верху, Фигаро. Мы еще устроим этому патентному крысятнику райскую жизнь, уж вы мне поверьте... В ближайшее время это бюро ожидают большие чистки и на улицу вышвырнут вовсе не пару мелких клерков.
- А вот интересно, − тетушка Марта смахнула с пиджака Фигаро невидимую пылинку, − эта штука на фабрике господина Форинта... Ведь таких раньше не было. Откуда-то они взялись, так? Может, пора их... ну... изучать?
- Изучат, тетушка Марта. − Следователь кивнул. − Изучат, занесут в каталоги, пронумеруют и как-нибудь назовут. Но вы правы − это не обычные Другие. Это... что-то новое. Что-то, я бы сказал, с промышленным уклоном. Новые времена, новые порядки − ничего тут не поделаешь. Были одушевленные деревья с дриадами, живые озера с водяными, а теперь, надо понимать, будут разумные машины. Меня, кстати, это немного пугает.
- Вас и фотомашины пугают. − Форинт фыркнул. − А что до разумных машин, так мне через месяц на фабрику привезут электрический арифмометр новой модели. Английский! Заменяет десять счетоводов, а уж с какой скоростью работает, вы просто не поверите! И считать может каждый раз по-разному, вот в чем красота-то! Там такие, знаете, картонные карточки с дырочками...
...Когда они выпили еще по два стакана, выяснилось, что Фигаро неплохо разбирается в управлении электрическими арифмометрами: для этого оказалось достаточно базовых знаний квазиматематики. Форинт откуда-то притащил стопку бумаги и перо и вскоре кухонный стол превратился в нечто вроде чертежной доски.
- ...вот, смотрите, Фигаро: тут есть такой... ну, вроде как, моторчик. И есть такая катушечка, а у нее два положения: включена и выключена...
- ...это как при унификации заклятий − ну просто один-в-один! Если соблюдены условия в первом блоке, то выполнится связанный с ним блок, а если нет, то вот этот...
- ...тут ведь можно и проще сделать: берем такой ма-а-аленький переключатель...
- ...если этот ваш арифмометр-самосчет как-то присобачить к эфирному проводнику... Он ведь считает жуть как быстро! Тогда заклятье можно вообще адаптировать на месте, понимаете?..
...Ф-ф-фух! − Форинт провел рукой по вспотевшему лбу и разлил остатки из бутылки по стаканам. − Ну и дела! Чувствую, нужно будет ехать на поклон к вашим колдунам из Университета Других Наук. Да если это ваше колдовство да с новой техникой в один котел...
- Не пугайте меня, Форинт. − Фигаро взмахнул руками. − Я недавно видел что из этого выходит... Хотя эта ваша фабрика меня спасла от верной гибели, так что я, в общем, не в претензии.
- Кстати! − Фабрикант щелкнул пальцами. − Чуть не забыл! Возьмите, Фигаро, это ваше.
С этими словами он достал из-под стола тяжелый кожаный саквояж и бухнул его на стол. В брюхе саквояжа зазвенело.
- Тут ваши деньги. Шестьдесят тысяч, как и договаривались. Я свое слово держу всегда.
- О...
- А это вам подарок от меня. − Форинт протянул следователю большой сверток плотной коричневой бумаги. − Как компенсация. Я и представить себе не мог что вам придется рисковать жизнью, так что берите, берите.... И учтите: если попробуете отказаться − вы мой смертный враг на всю жизнь.
Следователь молча взял сверток, положил на стол и разорвал бумагу.
Перед ним, сверкая позолоченными завитушками и желтой латунью, лежала фотомашина. Прекрасная, новая фотомашина со сменными объективами, магниевой вспышкой и целой батареей настоечных ручек и рычажков на благородном вороненом корпусе. От нее исходил тот манящий загадочный аромат, который всегда стоит в фотосалонах и ателье, а на кожухе блистала золотом надпись "Pentagramm-42".
- Вот это да... − только и смог выдохнуть следователь.
...А ночь была прекрасной и полной праздничного уюта, и такой она оставалась до самого утра, когда первые лучи солнца разбросали по заснеженным холмам огненные искры. На кухне дома тетушки Марты, сопя в скомканный под головой старый кожух, спал на лавке у печи фабрикант Франсуа Форинт, подняв воротник дорогой английской шубы, а в кресле у стола храпел следователь ДДД Александр Фигаро, обнимая блестящую новенькую фотомашину.
Ближе к полудню на кухню вернулась тетушка Марта и принесла маленький графинчик водки и ведерко соленых огурцов в рассоле. Что ни говори, а она всегда знала что и когда нужно подать гостям.
2
Этой ночью старый лес не спал.
Ветер выл, с тоскливой злобой ругая некое древнее проклятие гнавшее его ледяные бичи над черным древесным бастионом, заставляющее наотмашь хлестать голые сучья и черные стволы, скрипевшие вразнобой, точно старики-инвалиды в темном холодном бараке сквозь сон жалующиеся на застарелый радикулит. Черная муть неба выплевывала тонны снежной крупы, мелкой и острой, которую тут же засасывало в воздушные рукава и швыряло оземь. Плотность белой пелены была такова, что случайный путник, буде подобный сумасшедший вдруг выискался в этих краях, мгновенно бы ослеп, будучи не в состоянии углядеть что-либо на расстоянии вытянутой руки.
Этот старый бор в сорока верстах от Нижнего Тудыма называли Чертовым Лесом − уж слишком непролазны были здешние чащи, слишком темно было под кронами старых деревьев, душивших молодую поросль, слишком часто пропадали здесь дети местных лесорубов (а зачастую и сами лесорубы), слишком глубокими были здешние трясины, глубокими и коварными, слишком похожими на безобидные зеленые полянки. Когда-то давно в этих местах селились углежоги − очень уж хорош был здесь лес − но, в конце концов, ушли и они. Кое-кто говорил, что причиной исхода стали дороги, после летних дождей становившиеся совершенно непроходимыми, другие винили задушившую угольную артель конкуренцию (Верхний Тудым давал уголь куда дешевле), но древние старики, еще заставшие те далекие времена, после стаканчика-другого шептались, что углежоги ушли, не вынеся постоянных страхов тех мест. Уж слишком часто им приходилось класть под порог заговоренное железо, закрывать на ночь ставни и носить на левом запястье просоленные кожаные шнуры. Слишком часто пропадали в тех лесах их товарищи, особенно поздней осенью, когда листва на тамошних деревьях чернела, словно закопченная, и слишком уж часто заглядывали по ночам в их окна существа для которых у углежогов не было названия.
И все же здесь, среди этих темных буреломов, жили.
Старая землянка была построена на совесть: покатая крыша, в несколько слоев выложенная сухим мхом, ушедшие в глинистую почву бревенчатые стены, добротно просмоленные и утепленные плетенкой, набитой прессованной болотной тиной, дождевые канавы, отводившие воду на склон холма и дальше, в сторону лесного озера, аккуратный дымоход, любовно сложенный из самодельного глиняного кирпича, обожженного и плотно подогнанного − по всему было видно, что о жилище хорошо заботятся. Такая землянка вполне могла принадлежать леснику или служить летней стоянкой охотников, вот только уж очень странной была ее дверь: толстенная дубовая крышка, обитая широкими стальными полосами, испещренными колдовскими рунами. Звездный Свет, Перекресток, Роза Ветров − полный набор Запирающих и Отводящих знаков.
За низеньким, присыпанным землей окошком землянки горел свет.
В маленькой печи − простая чугунная бочка на треножнике − гудело, билось пламя. Черный чугун дышал теплом, согревая единственную комнату землянки; на печи сонно посвистывал жестяной, бессчетное число раз паяный чайник с обгоревшей деревянной ручкой. Комната была большой, но настолько забитой самым разным добром, что больше походила на трюм торгового баркаса: холщовые тюки у стен, пузатые, словно самовары, шкафы, набитые колбами с реактивами, банками с пожелтевшими табличками, где большую часть надписей на латыни уже невозможно было разобрать, два огромных железных стола заваленные рассыпающимися в труху свитками и обломками лабораторного оборудования, еще один стол − для вскрытий, покрытый весьма подозрительными пятнами, свинцовая ванна, на дне которой подсыхали лужицы кислоты и осколки костей, штативы с пробирками... Особенно выделялся среди прочего скарба высокий застекленный шкаф красного дерева − настоящий антиквариат, за который столичные коллекционеры немедленно отдали бы передние зубы, если бы к тому времени не успели захлебнуться слюной: шкаф носил на боку настоящую инвентарную бирку триста лет назад сгоревшей Великой Библиотеки Колдовского Квадриптиха.
А уж книги, стоявшие на его полках... Любого инквизитора хватил бы кондратий при первом же взгляде на позолоченные корешки: первое издание "Запретной магии" под редакцией Морганы Благой для Скрытого Трибунала, "Некродиус Люминарум" школы Шести Пифий, арабский "Некрономикон", и даже тонкий, неприметный томик с неброским названием "О культах севера" − сочинение трижды проклятого всеми магами Трех Эпох английского графа Элерта, за одно упоминание имени которого можно было отправится в редут Инквизиции даже в нашу просвещенную эпоху.
Под окошком, между двумя старыми, покрытыми пылью тюками, стояла кровать. Это была самая обычная сетчатая кровать, просто очень старая и заржавленная, с кое-как прикрученными к железной раме краями сетки-лежанки, продавленной почти до самого пола. Постельное белье, еще кое-где сохранившее намек на первоначальный белый цвет, теперь больше напоминало воронье гнездо из солдатских портянок, а из подушки цвета влажной земли пучками лезла трава.