Пауза, нерешительность. Он скользит языком по губам, отводит плечи назад.
— Да. Кое-что нашёл. Я отдал твою ДНК на анализ.
— Серьёзно?
Я моргаю и делаю вдох, интересуясь, нормально ли чувствовать себя так, как будто я стала каким-то образом открытой, разделённой на части, что в мою маленькую личную жизнь вторглись.
— Да. Когда ты уснула, в тот последний раз, что я посещал тебя, я взял прядь твоих волос на расчёске, а также образец слюны с внутренней стороны щеки. Ты спишь как убитая, к тому же, была... очень уставшей. Ты едва шевелилась, — появляется самодовольный блеск в глазах, но не похожий на ухмылку. — Мои учёные смогли проследить определённые маркеры в ДНК и определить, с удивительной степенью точности, где твое этническое наследие берёт свое начало.
Я замерла от предчувствия — эта фраза встречается в фантастике довольно часто. Но в действительности, это не совсем приятное ощущение.
— Что... — я должна начать всё сначала. — Что обнаружили учёные?
Рука с ухоженными ногтями, обрезанной кутикулой, большая мощная и изящная, делает взмах над столом.
— Не догадываешься?
— Испания? — предположила я.
— Точно. Они умные ребята, эти генетики. Они всё ещё работают, сравнивая маркеры и всё остальное, для того, чтобы сузить поиск, сделать его более конкретным. Они говорят, что со временем могли бы назвать мне конкретный регион Испании и тому подобное. Но сейчас, всё, что мы знаем... ты, Мадам Икс, испанка, — эти глаза, тёмные, выразительные, жёсткие, голодные, будоражат меня. — Ты, правда, похожа на испанку. Я долго размышлял, возможно ли это. Моя испанская красавица.
Умные парни. Генетики в штате. Мои учёные. Кто держит учёных на фиксированной оплате?
— Я хотел, чтобы Жан-Люк приготовил что-то традиционное испанское в качестве основного блюда, но потом подумал, что это может быть чересчур. Испанская кухня очень калорийна, а ты не привыкла к такому. Я не хочу перегружать твою пищеварительную систему, а также нервную за один вечер.
— Да, я понимаю.
Мой мозг выдавал звучащие соответствующим образом слова в нужный момент, но по правде, я была ошеломлена, голова кружилась, кружилась, и пыталась сопротивляться, что ощущалось, как приступ паники.
— Хочешь побыть одна, Икс? — я киваю. — Хорошо, я дам тебе время.
Я встаю и иду с большим облегчением подальше от стола, подальше от кольца свечей, от огромного и подавляющего его присутствия. Подальше от музыки. Глубоко в тень, к окну. Ночь давно опустилась на город, и теперь свет исходил от бесчисленных жёлтых и белых квадратиков в ровных горизонтальных и вертикальных рядах, от уличных фонарей ниже, от красных фар удаляющихся автомобилей и белых фар приближающихся.
Я испанка.
У меня есть свой ДНК-анализ. Такая простая фраза, сказанная так легко.
Что значит для меня знать, что я испанского происхождения?
Ничего. Всё.
Мои лёгкие болят, у меня кружится голова, и я понимаю, что забываю дышать. Я моргаю и делаю вдох. Из-за чего эти мучительные эмоции? Из-за понимания, что где-то в мире есть мои неназванные и неизвестные предки? Я чувствую слабость.
«Я решил, что сегодня должен быть твой день рождения».
Ещё один факт, который вроде бы наделён смыслом, но и совершенно лишён его. День рождения?
Девочка с тёмными волосами идёт по противоположной стороне улицы, держась за мамину руку. Слишком далеко, чтобы увидеть что-нибудь ещё. Они знают о своем происхождении. Знают свои семьи. Прошлое. Можно держать маму за руку. Дочерям поют сладкие песни. Возможно, их ждёт папа и муж.
— Икс?
Три буквы, произнесённые так, как человек с более слабым голосом прошептал бы.
— Калеб, — это всё, что мне удаётся ответить.
— Всё в порядке?
— Наверное, — я пожимаю плечами.
— Что означает «нет», я полагаю, — тёплая ладонь ложится на мою талию, прямо над изгибом бёдер. — Что не так?
— Почему?
— Что почему?
— Почему мою ДНК анализировали? Почему, скажи мне? Зачем давать мне произвольный день рождения? Зачем приводить меня сюда на ужин? Почему сейчас?
— Это должно было быть...
— Теперь ты дашь мне испанское имя?
Удручающая тишина. Я перебила, сказав вне очереди. В суровых и криминальных романах кто-то сказал бы «люди погибают за меньшее», и с человеком, стоящим позади меня, это может быть правдой. Это кажется возможным; я смотрю вниз на руку на своей талии. Он выглядит способным к насилию, к обеспечению смерти.
— Твоё имя Мадам Икс, — резкий грохот раздаётся у меня в ушах. — Разве ты не помнишь?
— Конечно, помню.
Как можно забыть, когда у человека всего шесть лет воспоминаний, и каждое из них прозрачное, как хрусталь.
— Я привёз тебя в Музей современного искусства на следующий день после того, как тебя выписали из больницы. Весь музей был в твоём распоряжении, а ты всё время провела перед двумя картинами.
— Ван Гог «Звездная ночь», — говорю я.
— И портрет Джона Сингера Сарджента «Мадам Икс», — другая рука прикасается к моему бедру. Он притягивает меня назад, прижимая к твёрдой груди. — Я не знал, как тебя называть. Перепробовал все имена, которые мог придумать, а ты просто качала головой. Ты не отзывалась. Не могла, я думаю. Пришлось катать тебя в коляске, помнишь? Ты тогда ещё не научилась заново ходить. Но указала на картину Сарджента. Так что я остановился, а ты просто смотрела и смотрела на неё.
— Я смотрела на выражение её лица. Оно видится пустым на первый взгляд. Она стоит в профиль, и кажется трудным сказать, о чём думает. Но если присмотреться, можно увидеть что-то ещё. Под поверхностью. И изгиб её руки. Он выглядит сильным. Она такая нежная, но... эта рука, касающаяся стола... сильная. Я чувствовала себя слабой, такой беспомощной. Поэтому увидеть такую изящную и в тоже время сильную женщину... Это просто... как будто она говорила со мной. Успокаивала меня. Обнадёживала, что я тоже могу быть сильной.
— Ты такая и есть.
— Иногда.
— Когда это необходимо.
— Но не сейчас.
— Почему? — дыхание с примесью вина слетает с его губ на моё ухо.
— Так много нужно переосмыслить. Я не знаю, что думать, Калеб.
— Ты разберёшься, — зубы прикусывают мою мочку уха. Я дрожу, наклоняя голову, закрываю глаза и ненавижу свою слабость, свою непроизвольную химическую реакцию. — Пойдём. Ещё один сюрприз ждёт тебя в твоей комнате.
Я вовсе не была уверена, что внутри у меня ещё осталось место для сюрприза, но позволяю увести себя от окна с завораживающим видом на город. К лифту. Ключ, появившийся из кармана брюк, переключает указатель на цифру тринадцать. Спуск в полной тишине, в которой моё сердцебиение, безусловно, слышно.
Войдя в гостиную, первое, что я замечаю — мои книги стоят на полке. Сердце запрыгало от надежды, я поворачиваюсь и вижу, что моя библиотека открыта. Мне разрешают покинуть сильные объятия и побродить по моей библиотеке. Провожу руками по корешкам моих дорогих друзей, моих книг. Мой взгляд падает на названия: "Кузница Бога", "Шерсть", "Я знаю, почему поёт птица в клетке", "Лолита", "Дыхание, зрение, память", "Краткая история времени", "Влияние: Наука и практика", "Американские боги"... куда бы я ни посмотрела, везде стоят книги, которые научили меня чему-то бесценному. Я могу расплакаться от радости, что мою библиотеку вернули обратно.
Поворачиваюсь и позволяю появиться слезам — эмоции благодарности.
— Спасибо, Калеб.
Каким-то образом расстояние между дверным проёмом и центром комнаты преодолевается незримо, молча, и его большой палец стирает влагу на моей щеке.
— Я думаю, ты выучила свой урок, не так ли?
— Да, Калеб.
Глубокое затяжное дыхание расширяет его сильную, мощную грудь, глаза рассматривают мою фигуру, в них можно увидеть нетерпение, голод и восхищение. «Моей испанской красавице. Моей Икс». Записка с этими словами прикреплена к посылке, которую мне доставили. Должно быть вино, отодвигает в сторону часть гранитной стены, скрывающей все эмоции, которые роятся за этими глазами, что всегда казались мне эквивалентом окуляра «морем винного цвета» Гомера.
— Калеб.
Что ещё мне сказать? Ничего.
— Посмотри на витрину, — его слова содержат нить удовлетворения. Новый фолиант в чехле. «Ночь нежна» Фрэнсис Скотт Фицджеральд. — Это первое издание, оригинальная версия тысяча девятьсот тридцать четвёртого года с флэшбэками.
И белые перчатки, конечно. Я открываю чехол, надеваю перчатки, окаменевшими руками вынимаю книгу, прерывисто вздыхая. Надпись Фицджеральда собственной рукой «От человека, который хотел бы оказаться в тысяча девятьсот семнадцатом году, двадцатого века», раздражительным круглым почерком: буква Ф в имени Фрэнсис написана с завитушками, двойные чёрточки у букв Т в имени Скотт, пересекающиеся и воздушные петли во второй Ф, с который начинается фамилия Фицджеральд.
— Калеб, это... это невероятно. Спасибо огромное.
— Это твой день рождения, а дни рождения подразумевают подарки.
— Это чудесный подарок, Калеб. Я буду беречь её, — я поднимаю глаза и вижу, что время на любование моим подарком окончено. Сейчас.
Наступило время показать свою признательность.
С некоторыми вещами нельзя торопиться.
Этой ночью ненасытность проявляется в форме медленного освобождения моего тела от одежды. Платье расстёгнуто и спущено вниз, чтобы иметь возможность снять моё нижнее бельё. Его ноздри подрагивают, веки становятся тяжёлыми, а руки касаются доказательства моей «испанской красоты», после чего бельё снимается и отбрасывается в сторону.
Обнаженная я жду.
— Раздень меня, Икс.
Открыть это тело всё равно, что открыть скульптуру Микеланджело. Исследование мужского совершенства, сделанного из сурового мрамора. Мои руки трудятся, а глаза пожирают его. Моё сердце сопротивляется, переворачивается, стучит, как молоток по наковальне. Точнее, в моей груди. Боже, моё тело. Оно понимает то, чего моё метафизическое сердце и головной мозг понять не могут: Калеб Индиго был создан художником с единственной целью — восхищать женщин.
Конкретно в этот момент, эту женщину.
И я ненавижу своё тело за это. Я говорю это, чтобы помнить о сути вещей. Что этого ожидают от меня. Требуют. Я должна, моя воля не входит в это уравнение.
А моё тело? Вот его ответ: мне плевать на требования... единственное мое желание — ПРИКОСНИТЕСЬ КО МНЕ.
Прикоснитесь ко мне.
Прикоснитесь ко мне.
Это говорит моё тело, пока я обнажаю тело мужчины.
Я повинуюсь. Слушаю своё тело и негласный приказ из двух, недавно сказанных слов: «Раздень меня».
Приказ подразумевает прикасания.
И я прикасаюсь.
Ожившая эрекция такая же большая и совершенная, как и всё остальное. Ну, его член уже полностью живой и готовый, я просто уделила ему то самое внимание, о котором он молил, такой высокий толстый и прямой.
Его руки ложатся на мои плечи, мягко и неумолимо опуская меня на колени. Я поднимаю взгляд вверх и повинуюсь. Широко открыв рот, я пробую на вкус его плоть. Зубы прячу за губами, двигая руками в медленном ритме. Он наблюдает, дышит часто и неглубоко, вцепившись в мои волосы и издавая гортанные стоны. Вкус вполне ожидаемый.
— Достаточно. Господи, Икс... — я слышу проклятия ещё реже, чем вижу его улыбку.
Внезапно я оказываюсь в воздухе, он несёт меня в комнату и бесцеремонно бросает на кровать. Я подпрыгиваю, раскидывая подушки. Он рычит, его глаза дикие, руками он сжимает мои бёдра. Рывком грубо подтягивает меня к себе, и моё сердце делает прыжок длиной в милю от груди до горла, в то время как он разводит мои бёдра в разные стороны. Лицом к лицу?
Я не смею думать, не смею даже надеяться. Делаю вдох, цепляясь за широкие плечи... и резко выдыхаю, когда он пронзает меня.
Движения лицом к лицу.
Я не могу дышать.
В эту ночь, кажется, всё происходит впервые.
Я осмеливаюсь двигать бёдрами в ритме нашего секса, осмеливаюсь держать глаза открытыми и смотреть. Это потрясение. Желание. Борьба. Накал страстей. Требование. Пламя. Необходимость.
Он всё ещё во мне?
Я избегаю копаний в себе и перечисления своих эмоций. Делать это означало бы открыть ящик Пандоры, а я на это не осмеливаюсь.
Отчаянные движения. Он смотрит на меня. В этих тёмных глазах есть мир, целая галактика, которую простым смертным, таким как я, не понять.
Близко.
Так близко.
Дыхание покидает меня. Никто из нас не отворачивается.
О, Боже.
Его руки царапаются и цепляются, хватают и тянут, оставляя кровоподтеки.
— Бл*ть. Бл*ть!
А потом, полное отсутствие. Всё исчезает. И жар, и присутствие, и дыхание, и тело.
Момент раздавлен.
— Калеб? Я сделала что-то не так?
Огромное тело стоит у окна, виден только силуэт, эротическая мужская сексуальность спрятана в тени, плечи поникли, голова опущена, руки широко и высоко расставлены, как будто бы держат раму окна, бёдра узкие, ягодицы твёрдые и округлые, ноги, как греческие колонны. Плечи тяжело вздымаются.
— Сюда, Икс, — приказ произнесён так тихо, что его почти неслышно.
Но я слышу, потому что болезненно настроена на каждый шёпот, каждый вздох.
Я поднимаюсь, двигаясь ориентировочно к окну. Касаюсь его плеча дрожащими пальцами.
— Ты в порядке? Это из-за меня?
— Заткнись. Встань у окна.
Так неожиданно грубо. Почти сердито.
Это из-за меня?
Я опять не решаюсь задать вопрос. Этот тон не терпит обсуждений.
Я встаю у окна, дрожа всем телом. Повернув голову, смотрю через плечо. Ой! Его лицо скрыто в тени, но не в тени света, а в тени застилающих его эмоций, черты сглажены, отчего Калеб выглядит, как бесчувственный камень. Только губы слегка поджаты, выдавая его внутреннее смятение.
Меня трясёт от холода, мурашки бегут по моей коже.
Мужчина ногой раздвигает мои ноги, а затем его руки, словно удавы обвиваются: одна вокруг моей груди, сжимая её ладонью, а другая, вокруг моей талии, чтобы зафиксировать бёдра. Он стоит позади меня, согнув ноги в коленях на мгновение, чтобы подстроить горячую толстую эрекцию к моему входу, а потом толкается жёстко вверх. Я задыхаюсь, а на выдохе визжу от удивления и боли. Так сильно, так внезапно, так грубо.
Здесь нет аристократизма, нет нежности. Ничего из той эротики, которая была всего лишь несколько минут назад. Это то, что мне знакомо. Грубые толчки, грубое использование. Стоны мне в ухо.
Я стою прямо и цепляюсь за руки, впивающиеся в моё тело, скользкие от пота и состоящие из мышц. Безумные, дикие толчки сзади, вверх и вниз, ноги согнуты и расставлены далеко друг от друга.
Наконец, когда я думаю, что момент кульминации близко, он наклоняет меня вперёд, прогибая в талии, наматывает волосы на свой кулак и дёргает так, что моя голова резко откидывается назад, сжимая при этом моё бедро до появления кровоподтёков.
Толчок. Толчок. Толчок.
Я всхлипываю, визжу, а затем кричу:
— Калеб!
Теперь медленно. Всё так же грубо, сурово и дико, но медленно.
Произношу это имя, словно мольбу. Протест. Это всё, что я могу сделать.
Я чувствую, как его освобождение горячим фонтаном бьёт во мне.
Вдруг мужские руки отпускают меня, и я падаю вперёд, упираясь в окно. Открыв глаза, я смотрю и вижу через дорогу офисную башню, чёрную в ночи, все окна которой затемнены, кроме одного, прямо напротив моих. В нём стоит фигура в свете лампы и наблюдает.
Вот это было шоу.
Руки Калеба, на этот раз нежные, поднимают меня, как будто укачивая, и укладывают на кровать. Я борюсь со слезами. Мне больно. Болит моё сердце, душа. Что я сделала, чтобы заслужить настолько грубый и необдуманный трах? Взаимности нет. Ничего для моего удовольствия.
Я позволяю себе задремать и сбежать в мир снов.
Но в ухе жужжит звук, скользит сквозь завесу беспамятства. Голос.
— Я сожалею, Икс. Ты моя, и только моя. Тебе нельзя знать. Я бы с радостью, но тебе нельзя об этом знать. Нельзя, или ты... нет. Ты моя. И я не ни с кем не делюсь.
Бессмысленные слова. Я знаю, кто владеет мной. Это ошибка, которую я не повторю.