В доме, как в запечатанном сундуке, вытащенном со дна моря, пахло гнилой древесиной и соленой водой. Сквозь густую листву, закрывающую окна, свет почти не проникал. Конни остановилась, чтобы глаза привыкли к темноте, и из сумрака на нее стали как будто надвигаться вещи и предметы. Они напоминали декорации дома семнадцатого века, где мебель последующих поколений постепенно добавлялась к обстановке предыдущих на протяжении веков. За тем лишь исключением, что дом отнюдь не был декорацией.
— Боже… — выдохнула Конни. — Сколько же времени здесь все это простояло?
В тишине дома время как будто остановилось, не тронутое внешним миром.
Входная дверь вела в небольшую прихожую, в глубине которой виднелась деревянная винтовая лестница на второй этаж, такая узкая и крутая, что ее можно было принять за приставную. Изначально, в семнадцатом веке, на первом этаже дома проходила вся жизнь — тут ели, готовили, спали, шили, молились, — а на втором устраивали дополнительные спальные места и хранили съестные запасы. Ступеньки лестницы, из когда-то отполированной до блеска ипсвичской сосны, стерлись от ступавших по ним ног многих поколений. Около лестницы стоял покосившийся столик времен королевы Анны, заваленный желтой от времени, нераспечатанной почтой. Над столом висело зеркало в стиле эпохи Возрождения. Его поверхность стала мутной от пыли и паутины, а позолота рамы облупилась и потускнела. Под лестницей, в треснувшем горшке из китайского фарфора торчал скрюченный, давно засохший цветок. На полу прихожей темнело пятно. Наклонившись, Конни разглядела гриб, пробившийся сквозь доски. Краем глаза девушка уловила движение и вздрогнула — хвост садовой змеи исчез в темноте за цветочным горшком.
Слева от прихожей находилась комната, похожая на маленькую гостиную. Конни с трудом различила полки, уставленные книгами в кожаных переплетах. У маленького камина сгрудились несколько неподходящих друг к другу кресел, гобеленовая обивка которых отсырела, покрылась плесенью, а кое-где была прогрызена мышами. Воздух в комнате пропитался сыростью и удушающими испарениями. Чипендейловский письменный стол громоздился в углу, ухватившись за пол резными ногами-лапами. В оконных проемах в кашпо висели засохшие растения. Как и лестница, пол был из желтых сосновых досок, достигавших двух футов в ширину. Они крепились квадратными гвоздями и протянулись по всей длине дома.
Справа от прихожей дверь вела в аскетичную столовую, в которой стоял стол — тоже времен королевы Анны, — окруженный резными стульями середины восемнадцатого века. Конни приятно удивилась: судя по всему, сделаны они были в Салеме. Комнату явно не использовали по прямому назначению, даже когда была жива бабушка. В каждом углу лежали стопки газет, сундуки и потемневшие закупоренные кувшины. Камин, большего размера, чем в гостиной, и ощетинившийся железными крюками и разноразмерными горшками, был снабжен круглой, как улей, печью для выпечки хлеба. Конни решила, что столовая раньше была сердцем дома, залом, как называли тогда гостиную и рабочую комнату. Слева от камина встроенные стеллажи ломились от тарелок, кружек и бутылок, таких грязных, что цвет их было определить невозможно. На стенах кое-где висели картины в рамах, но их сюжет скрывала темнота. Справа к камину почти прислонялась узкая дверь, закрытая на железную щеколду.
Конни протянула руку к стене, нащупывая выключатель, но ничего не нашла. Дом, застывший в тишине и покое, наслаждался своим упадком и не намерен был терпеть вторжение незваных гостей. Конни на цыпочках прошла по столовой, оставляя темные следы на толстом слое пыли.
— А почему я должна так красться? — сказала она вслух, досадуя на свой страх.
На все оставшееся лето это был ее дом. Она наступила на пол каблуками и, нарочно широко шагая, направилась к закрытой на щеколду двери. Дверь почти сразу поддалась и со скрежетом открылась.
За дверью Конни ожидала увидеть кладовку, но вместо этого перед ее глазами предстала тесная кухня, бесцеремонно пристроенная к дому не раньше, чем лет сто назад. Справа от входа, у окна, затененного листвой, стояла большая фарфоровая раковина. Обстановку комнаты дополняли чугунная плита и низкий ледник. Пол был покрыт покоробившимся линолеумом, а тонкая деревянная дверь на противоположной от входа стене вела в сад за домом.
Но все эти древности не удивили Конни. Ее внимание привлекли высокие стеллажи вдоль стен, сплошь уставленные бутылочками и баночками с порошками, жидкостями и листьями. На некоторых виднелись испачканные клеем этикетки, прочитать которые было невозможно. В углу стояла старомодная метла, сделанная из пучков хвороста, привязанных бечевкой к черенку из ясеня. Метла была вся замотана паутиной.
Конни стояла и глазела на причудливые экспонаты на полках. Грейс всегда говорила, что бабушка не мастерица была готовить, и назначение пузырьков и баночек оставалось неясным. Возможно, в конце жизни она вдруг занялась консервированием, но неплотно закрыла пробки, и поэтому все высохло. Бабушка, как и сама Грейс, была в своем роде увлекающимся человеком. Конни вспомнила единственное Рождество, проведенное с бабушкой незадолго до ее смерти. София приехала к ним в дом в Конкорде и привезла в подарок трехцветные свитера ручной вязки. К сожалению, у бабушки были свои представления о длине рукавов, в результате чего левый не доходил и до локтя, а правый спускался до пальцев. Конни грустно усмехнулась.
На кухне было душно, старость чувствовалась во всем, а бутылочки и баночки были покрыты толстым слоем грязи. Конни замерла в восторге и смятении от найденного и увиденного. За спиной послышались шаги, она вздрогнула и обернулась. В водолазке, заменившей ей мешок, сияющая Лиз тащила помидоры и цикорий. У ее ног сидел довольный Арло с каким-то корешком в пасти, изо всех сил виляя хвостом по пыльному полу.
— Мы тут искали, чего бы поесть, — объяснила Лиз. — Это кухня?
Оттолкнув Конни, Лиз подошла к раковине и вывалила туда овощи. Затем отвернула кран, который застонал, задрожал и закашлялся, прежде чем извергнуть из себя тоненькую струйку коричневой воды.
— Хорошо ты хоть мыло взяла. Грейс была права, это не дом, а конура.
Лиз вымыла раковину и принялась тереть овощи, собранные в огороде.
— Ну что, начнем уборку с кухни? Ты ведь здесь будешь есть. А после обеда возьмемся за спальни, надо же нам где-то спать. Кстати, сколько отсюда до станции? Двадцать минут? Надо подумать, во сколько встать утром. Давай сегодня побольше сделаем, чтобы ты успела еще отдохнуть перед рабочей неделей.
Бодрая болтовня Лиз вывела Конни из задумчивости. Хоть в бабушкином доме и остановилось время, но это был обыкновенный дом, как тысячи других. Да, древний и обветшалый, но всего лишь дом.
Конни перебрала в уме все воплощения привычного ей мира, которые она привезла с собой: Лиз, растения, книги, собаку. Лето предстоит необычное, но не сильно отличающееся от предыдущих. Просто потребуется больше времени на уборку, и все. Подбодрив себя такими мыслями, Конни присела на корточки перед Арло.
— Ну что там у тебя, малыш? — спросила Конни, осторожно беря его за морду. — Нашел дикую морковку?
Пес послушно опустил корень ей в руку и стал ждать похвалы.
Когда Конни увидела, что у нее в руке, она испустила вопль. Отскочив в сторону, она выронила корень на пол и стала тщательно вытирать руку о джинсы.
— Что такое? — испугалась Лиз. — Там червяк?
— О господи… — с трудом произнесла Конни. Сердце бешено колотилось. Она заставила себя дышать глубоко и ровно. — Нет. Не трогай!
Она наклонилась над спокойно лежащим на пыльном полу корнеплодом.
— Почему? — заглядывая ей через плечо, спросила Лиз и сморщилась от уродливого вида овоща. — Фу, что это?
Конни оттолкнула Арло, который уже понял, что похвалы не дождется. Она сглотнула, ища глазами на кухне что-нибудь, чем можно было бы поднять с пола злосчастный корень.
— Я уверена, что наш друг принес нам мандрагору, — сказала она. Двумя пальцами через толстый слой бумажных салфеток она взяла растение за один лист и на вытянутой руке поднесла его к Лиз. — Я их видела только на картинке в книгах по садоводству. Смотри, корень похож на человечка. — Она показала на раздвоенный в форме ножек низ корня и на два бугорка там, где могли быть ручки.
— И что? — спросила Лиз.
— А то, что это одно из самых ядовитых растений, известных человеку, — ответила Конни. — Есть легенда, что тот, кто его выкопает, умрет на месте. Поэтому вместо человека мандрагору откапывала собака. — Она посмотрела на Арло. Конечно, подумала она про себя, легенда подтверждает лишь то, что собаки выкапывают все подряд, а не то, что мандрагора ядовита для людей. Пес вильнул хвостом. — А еще в старых книгах сказано, что мандрагора истошно кричит, когда ее выкапывают.
— С ума сойти, — прошептала Лиз, не отводя глаз от растения. — Но зачем твоей бабушке выращивать в саду такую гадость?
— Хоть убей, не знаю. Там еще много чего есть. Белладонну видела? — Конни потрясла головой, все еще держа в руке человекообразный корень. — Может, конечно, она сама выросла, как сорняк. Я не представляю, чтобы кто-нибудь в здравом уме специально такое посадил.
— Что будешь с ней делать? — обеспокоенно спросила Лиз.
Конни вздохнула, вдруг осознав, какое количество работы ей предстоит. Ей совсем не хотелось думать о ядовитых растениях в саду, о змеях в гостиной, о штрафах, наложенных на дом. Все, что ей сейчас было нужно, — это немного поесть, а потом притвориться, что лето и не начиналось.
— Пока положу ее здесь, чтобы собаки не нашли, — сказала она, втискивая корень на полку между двумя потемневшими банками.
Конни резко проснулась. Сердце билось в груди неровными толчками. Целую минуту она не могла сообразить, где находится, и не могла понять, спит она еще или нет. Из мрака проступили очертания комнаты: напротив стояло гобеленовое кресло, за ним в темноте прятался чипендейловский стол. Конни провела рукой по лицу, испещренному красными отметинами там, где она прислонялась к спинке стула. Подробности кошмара улетучились, оставив лишь общее гнетущее ощущение. Над ней склонялись темные бесформенные фигуры, сверху спускались длинные веревки, преследуя ее… Или это были змеи? Она пристально рассматривала маленькую гостиную. Казалось, за ее мягкими декорациями скрывается что-то зловещее. По мере того как прояснялось сознание, граница между сном и явью размывалась и ускользала. Наверное, она нечаянно задремала на стуле.
Перед тем как подняться на второй этаж и улечься на кровать с пологом, Лиз сумела открыть одно из окон гостиной, и теперь затхлый воздух комнаты перемешивался с теплым дыханием лета. Снаружи доносилось пение сверчков. После долгих лет в Гарварде тишина для Конни была плохим предзнаменованием. Она грохотала в ушах, занимая собой все пространство. Конни привыкла к шепоту своих переживаний, но в этой всепроникающей, беспокойной тишине шепот был подобен крику.
Окончательно проснувшись, Конни потянулась на стуле и взяла со стола масляную лампу. Бабушка почему-то не провела в дом электричество. Невероятно, что в конце двадцатого века в Америке нашелся дом без электрического света. Тщательно обыскав все комнаты, девушки не обнаружили ни выключателей, ни ламп, ни проводов. Телефона тоже не было! Одному Богу известно, как Грейс рассчитывала продать дом. Похоже, в это лето придется рано ложиться спать, подумала Конни и помрачнела. Хорошо, что хоть кто-то догадался провести сюда воду. Над кухней на втором этаже находился санузел, в который можно было попасть из слегка переделанной кладовки в одной из спален. Там стоял унитаз с деревянным сиденьем, а с потолка свешивалась цепь сливного бачка. Рядом помещались глубокая ванна без душа и маленькая раковина. Пока девушки чистили зубы, Лиз мечтательно, по своему обыкновению, заметила, что обстановка располагает к долгим романтическим ваннам при свечах. Конни вспыхнула, смутившись. Она всегда чувствовала себя неловко в присутствии мужчин и сама себя ругала за это. Ей далеко до лукаво-наивной кокетки Лиз. Конечно, ванна это здорово, было бы с кем ее разделить. Но желающих пока не предвиделось.
Она нахмурилась, чувствуя, что спать уже не хочется. Лиз свалилась час назад. Конни убеждала себя, что, наверное, волнуется насчет завтра, когда Лиз уедет обратно в Кембридж. С понедельника у нее начнутся занятия в гарвардской летней школе — курс склонения латинских существительных для школьников-отличников. Совсем скоро дом будет целиком на попечении Конни. У нее было ощущение, что она остается одна на узком мостике над темным озером. Лиз была права. Соглашаться не стоило.
Конни поднялась со стула и с медной лампой в руках направилась к книжным полкам, чтобы отвлечься. Может быть, найдется какой-нибудь старый целомудренный роман или руководство по игре в бридж. Она улыбнулась про себя. Даже при мысли о чтении таких книг клонило в сон.
Она осторожно пробегала пальцами по растрескавшимся корешкам книг. Коричневая пыль от ветхих кожаных переплетов пачкала руки. В тусклом, мерцающем свете невозможно было прочесть названия. Она наугад вытащила с полки книгу, с которой полетела на пол грязь и посыпались куски обложки. На первой странице значилось: «Хижина дяди Тома». Ну что ж, в каждом доме Новой Англии должен быть томик «Хижины». Это своего рода визитная карточка семьи, залог того, что вы на правильной стороне в Гражданской войне. Конни вздохнула и поставила книгу на полку. Какие же лицемеры жили в Новой Англии.
Лампа выхватывала из темноты лишь три корешка книг, лицо и руки Конни. Вся остальная комната тонула во мраке. Конни наклонилась к нижней полке, где хранились самые толстые и тяжелые книги — Библии или Псалтыри. Пуританская доктрина утверждает, что грамотность необходима для восприятия благодати Господней, потому каждая добропорядочная семья должна иметь экземпляр Откровения Божьего. Поставив лампу на пол, Конни вытащила с полки увесистую книгу и начала перелистывать страницы, с трудом удерживая фолиант другой рукой. Это была Библия, и очень старая, судя по орфографии и тонкой бумаге. Семнадцатый век, решила Конни, довольная своим образованием, и даже поразмышляла, сколько может стоить такая книга. Но Библия, даже старая, не редкость, их печатали много. К тому же этот экземпляр покрыт плесенью и пострадал от воды — страницы раскисли и испачкались.
Долистав до Исхода, девушка вдруг задумалась: что же все-таки она надеется найти в этом доме? Лиз говорила, что Конни поладила бы с Софией. Но Конни никогда толком не знала свою бабушку. Кем была эта странная упрямая женщина? Чья история скрыта в этом доме?
Мысли неторопливо и бессвязно блуждали в голове, и вдруг рука, державшая Библию, задрожала от горячего, обжигающего покалывания — как будто затекла или коснулась оголенного провода. Вскрикнув от боли и удивления, Конни выронила книгу.
Странное ощущение тут же прошло, и Конни, растирая руку, уже сомневалась, было ли оно. Она присела посмотреть, не развалилась ли ветхая книга от падения.
Освещенная тусклой лампой раскрытая Библия лежала в облаке пыли. Конни уже собиралась поднять ее с пола, когда заметила между страниц что-то маленькое и блестящее. Поднеся лампу поближе, она провела рукой по кромке листов, нащупала предмет и осторожно вытащила его из укромного места.
Это был ключ. Очень старый, длиной три дюйма, с богато украшенной головкой и полой ножкой. Он явно предназначался для двери или большого сундука. Конни смотрела на него в тусклом свете лампы, размышляя, зачем его спрятали в Библию — для закладки он слишком громоздкий. Озадаченно переворачивая ключ в руке, Конни увидела крохотный кусочек бумаги, торчащий из ножки. Она сосредоточенно сдвинула брови. Осторожно поддев ногтем, извлекла бумажку наружу. Оказалось, что это пергамент, свернутый в тугую трубочку. Положив ключ на колени, Конни поднесла миниатюрный свиток к лампе и стала по миллиметру разворачивать хрупкий листочек. Он был не больше ногтя и весь в темных пятнах.
Едва различимые в тусклом свете лампы, на пергаменте поблекшими чернилами были выведены два слова: Деливеренс Дейн.
Интерлюдия
Город Салем, Массачусетс
Середина июня 1682 года