По телевизору пошла реклама, продавщица поднялась со стула и подплыла к прилавку.
— Какую вам? — спросила она.
— Маленькую, — ответила Конни. И добавила: — В вафельный рожок.
Жизнь коротка, — подумала она, — собирай ее в вафельный рожок.
— Угу, — сказала девушка, всем своим видом показывая, что делает Конни одолжение.
Конни смотрела, как она равнодушно набирает шарики мороженого из контейнеров, напрягая загорелые руки. Через год-два ее привлекательное личико станет жестче, а вокруг рта появятся морщины.
— Все? — спросила девушка, передавая Конни рожок.
— В общем, да, — ответила Конни, протягивая доллар. — Вы не скажете, как найти Первую церковь в Салеме?
Девушка уставилась на Конни, перекатывая во рту жвачку.
— Сёдня среда, — сказала она.
— Да, я знаю, — ответила Конни.
Продавщица посмотрела на нее еще немного, потом пожала плечами.
— До сто четырнадцатого, потом налево по Проктору, — сказала она, махнув рукой.
— Спасибо, — сказала Конни.
Девушка приподняла бровь, кивнув на банку из-под кофе, на которой было написано: «Чаевые». Конни бросила туда монетку в двадцать пять центов и вышла из магазина на раскаленную улицу.
Через час Конни стояла на пороге молитвенного дома и в темноте ничего не могла рассмотреть, кроме неясных силуэтов многочисленных рядов сидений, уходящих куда-то вдаль. Дверь за ней захлопнулась, перекрыв доступ дневному свету и погрузив Конни в прохладный мрак, пропитанный запахом дерева и мебельного лака. Она пробовала стучаться в дверь конторы на другой стороне улицы, но там было закрыто. Посмотрев в щель для почты, Конни увидела чистенькое тусклое помещение с пустыми столами и стульями.
Она стояла и ждала, пока глаза приспособятся к темноте. Постепенно стали вырисовываться высокие стрельчатые окна, и из сумрака проступили очертания зала. Вдоль стен что-то шуршало и скрипело, но в пустом помещении невозможно было понять, откуда идет звук.
— Ау? — негромко позвала она. Голос прозвучал глухо, как в пещере.
— Да, кто там? — отозвался голос, казалось, из ниоткуда.
Конни огляделась по сторонам, но никого не увидела.
— Извините за беспокойство, — начала она, — но я хотела бы поговорить со священником? — Она рассердилась на себя, что вместо утверждения получился вопрос.
— Он в паломнической поездке, — сказал все тот же приглушенный бестелесный голос, — вернется не раньше августа.
Неожиданный поворот. Конни помедлила. Какая замечательная возможность улизнуть на пляж! Но в кармане шорт на ногу давит ключ.
— Собственно, к самому священнику мне не нужно, — нерешительно сказала Конни. — Мне просто хотелось бы кое-что посмотреть в церковных архивах.
— Подождите, — откликнулся голос.
Теперь ей показалось, что он исходит откуда-то сверху. Послышался шорох, затем скрипучий свист, словно закидывали удочку, и прямо перед Конни приземлилась темная фигура. Девушка в изумлении попятилась. Фигура оказалась худощавым молодым человеком, одетым в заляпанный краской комбинезон, а на стройных бедрах висел пояс с инструментами. Молодой человек отстегнул страховочный трос, спускавшийся с высоких лесов, и шагнул к Конни, протягивая ей руку.
— Добрый день! — сказал он, улыбаясь ее удивлению.
Она беззвучно открывала и закрывала рот. От волнения рука, как всегда, потянулась потеребить кончик косы, лежавший на плече. Молодой человек улыбнулся шире.
— Здравствуйте! — наконец выговорила она и, отпустив косу, пожала незнакомцу руку. Его ладонь была сухая и твердая, и Конни только сейчас поняла, как она сама запарилась и растрепалась.
— Думаю, Боб не будет против, если я покажу вам архивы, — сказал он, возобновляя разговор. — На них редко кто хочет взглянуть.
У него под носом Конни разглядела кольцо пирсинга и улыбнулась, приятно удивившись. Наверное, играет в гранж-группе. Она представила, как он объясняет какой-нибудь очередной девушке, что ему надо заняться музыкой всерьез, и с трудом подавила смешок.
— Боб? — переспросила она, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
— Священник. Я думал, вы его знаете. — Молодой человек с любопытством посмотрел на нее.
— Нет-нет, я его не знаю. Я аспирант, набираю материал для диссертации.
— Правда? — заинтересовался молодой человек, ведя Конни по боковому проходу к винтовой лестнице. — А где вы учитесь? Я сам окончил магистратуру в Бостонском университете. По реставрации и сохранению архитектурных памятников.
Конни удивилась и тут же смутилась. Она-то приняла его за разнорабочего.
— В Гарварде, — застенчиво сказала она. — Изучаю историю колониальной Америки. Меня зовут Конни.
— Я многих знал оттуда, правда, несколько лет назад. Раз вы колониалист, вы в нужном месте.
Молодой человек улыбнулся. Если он и заметил ее неловкость, то виду не показал.
Он провел Конни к двери, которая скрывалась под лестницей, ведущей, как предположила Конни, на хоры. Вытащив из-за пояса большую связку ключей и выбрав самый маленький и изящный, вставил его в замочную скважину. Открыв дверь, жестом пригласил Конни войти. Она почувствовала на себе его взгляд, и пока протискивалась мимо, случайно задела рукавом его комбинезон.
Комната была без окон. Ее освещала одна люминесцентная лампа, которая зашипела и защелкала, когда ее включили. Вдоль стен от пола до потолка рядами громоздились справочные книги в кожаных переплетах, от потрепанных до самых новых. Справа от двери, под лестничную клетку были втиснуты деревянные шкафы с каталогом, а в центре комнаты стоял обычный столик, как для игры в карты, в окружении складных стульев.
— Тут записи о крещениях, там о венчаниях, о смерти. — Молодой человек указывал на разные ящики шкафов. — А здесь мое любимое: списки членов церковной общины — всех, кому было официально разрешено присоединиться к церкви. — Он помолчал и добавил: — И тех, кого исключили.
— Невероятно! — воскликнула Конни, оглядывая комнату. — Потрясающе! У вас столько материала, и совсем нетронутого! — Она положила руку на один из ящиков. — Даже каталог есть.
— Что-то туда не вошло, есть пробелы. — Молодой человек сложил на груди руки и улыбнулся. — Но я тут почти ни при чем — я занимаюсь реставрацией свода. К июлю−августу должен закончить. Потом примусь за колокольню. А потом найду себе еще работу на верхотуре.
Из кармана комбинезона он вытащил визитку и вручил ее Конни. На визитке значилось: Сэмюэль Хартли, верхолаз.
— Меня зовут Сэм, — объяснил он.
Конни рассмеялась, не сдержавшись.
— Верхолаз? Вы серьезно?
Молодой человек — Сэм — посмотрел на нее с притворно обиженным видом.
— Ну конечно! — ответил он. — Надо признаться, нас таких немного. После университета я работал в Обществе по охране древностей Новой Англии.
— У них замечательная программа по охране старины, — поспешила вставить Конни, припомнив название. — Не будь их, многое уже было бы на свалке.
— Да уж, действительно, — согласился Сэм. — Они молодцы. Но мне претит целый день сидеть за столом с бумажками. Я потому и стал реставратором, чтобы своими руками касаться древностей, которые остальным трогать нельзя. Вот так, — он указал на свой пояс с инструментами, — я тут и оказался. В Новой Англии полно старых колоколен, на которые можно забраться.
Конни улыбнулась.
— И затащить туда тросы со страховкой.
— Это да, — улыбнулся он в ответ. — Итак, что мы будем искать?
Конни очень хотелось показать ему ключ. Сэм совсем не похож на сухого и холодного научного работника — он заражает энтузиазмом. Конни попыталась представить Мэннинга Чилтона, который с горящими глазами рассказывал бы о своей алхимической истории. Но образ распался. Даже Томас, ее студент-дипломник, созданный для науки, направлял свою страсть в методическое русло и, казалось, был абсолютно лишен дара удивления.
Разговор с Сэмом напомнил Конни о том времени, когда история была для нее притягательной и захватывающей наукой. Сэм прислонился к дверному косяку, сложив на груди загорелые мускулистые руки и скрестив ноги. Конни поняла, что не сводит с него взгляда, и поспешно опустила глаза.
— Я перебирала старые бумаги в бабушкином доме в Марблхеде, — начала она, решив не упоминать про ключ, — и кое-что нашла. Я не уверена, но думаю, что это имя.
Она вынула из кармана маленький кусочек пергамента и протянула ему. Сэм расправил листок и кивнул:
— Может быть. Вы уже были в историческом обществе? Что выяснилось там?
— Ничего. Никаких упоминаний о Деливеренс. Потом я пошла в церковь, там сказали, что все их записи здесь.
— И почему вы думаете, что это относится к первому периоду колониальных поселений? — спросил он.
— Во-первых, материал бумаги и стиль написания, — начала объяснять Конни. — К тому же имя слишком старомодное, после Гражданской войны таких уже не давали. Но это всего лишь моя догадка. Может, это вообще не имя.
Сэм поскреб заросший щетиной подбородок.
— Вроде логично. Этот почерк похож на те, что я уже видел. — Поймав на себе ее удивленный взгляд, он объяснил: — Я бываю в Комитете по охране архитектурных памятников.
Конни помолчала, оглядывая ряды нетронутых архивов.
— На это уйдет немало времени, — вздохнула она.
— Я все равно хотел отдохнуть от покраски, — засмеялся Сэм.
Три часа спустя Сэм и Конни сидели спиной к спине на карточном столике и отдыхали. Руки были испачканы пылью — тщетно пересмотрев полкаталога в поисках нужного имени в различных написаниях, они стали вытаскивать с полок книги, по две-три сразу, начиная с самых старых. Старания успехом не увенчались: в период с 1629 по 1720 год в записях о крещении не нашлось никакой Деливеренс Дейн.
— А если Дейн — фамилия мужа? Тогда без толку искать в записях о крещении, — заметил Сэм.
— Возможно. Но надо же было где-то начать. Вот почему изучать историю женщин намного сложнее, чем мужчин. Сколько раз выходят замуж, столько раз меняют фамилию, — ответила Конни. И добавила: — И словно становятся другими людьми.
В следующий заход они обнаружили отдельные разрозненные записи о бракосочетании людей с фамилией Дейн, включая некую Марси Дейн, которая вышла замуж за человека по фамилии Лэмсон в 1713 году. Ни одну замужнюю Дейн не звали Деливеренс, да и не похоже, что они состояли в родстве. Уверенности не было — некоторые страницы архива за 1670-е годы отсутствовали.
После нескольких часов безрезультатных поисков молодые люди уже начали подозревать, что словосочетание на пергаменте вовсе не имя. Но все-таки решили просмотреть записи смертей.
— Ого, а вот и бедная Марси Лэмсон, — пробормотала Конни, перевернув страницу книги, датированной 1750–1770 годами. — Она умерла в 1763 году.
Конни вдруг охватил священный трепет, незнакомый ей раньше. Она подперла грязной рукой подбородок и сидела, как зачарованная.
— Что случилось? — спросил Сэм, просматривавший том за 1730–1750 годы, лежавший у него на коленях.
— Ничего… — Конни вздохнула. — Просто думаю.
— Странно, правда? — понизив голос, сказал вдруг Сэм, придвинувшись к ней.
— Что странно? — спросила она, оборачиваясь.
— У тебя целая жизнь, с переживаниями, мнениями, любовью, страхами. Потом эта часть тебя уходит вместе с тобой. Потом уходят люди, которые помнят это. И вскоре остается только имя в каком-нибудь архиве. Вот хотя бы эта Марси. У нее была любимая еда, были друзья и враги. А мы даже не знаем, как она умерла. — Сэм грустно улыбнулся. — Наверное, поэтому мне больше нравится заниматься реставрацией, чем историей. Могу хоть что-то спасти от исчезновения.
Пока Сэм говорил, Конни заметила, что у него привлекательное лицо, несмотря на неправильные черты. Прямой, заостренный нос облупился от загара, а от озорных улыбчивых глаз разбегались морщинки. Каштановые волосы, выцветшие на солнце, были собраны в хвост.
Конни улыбнулась.
— Да, я понимаю. Но история в чем-то похожа на реставрацию. — Она провела пальцами по имени Марси Лэмсон, неразборчиво написанному на странице. — Наверное, Марси удивилась бы, узнав, что какие-то люди в 1991 году будут читать ее имя и думать про нее. Она даже не могла бы себе представить 1991 год. Во всяком случае, — Конни задумалась, — она обрела своего рода бессмертие. О ней помнят, думают.
Как только ее пальцы коснулись бумаги, Конни ясно увидела перед собой улыбающееся, веснушчатое лицо пожилой женщины в широкополой соломенной шляпе. Голубые глаза мягко светились из-под нависших век, она чему-то смеялась.
Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Ошеломленная увиденным, Конни резко выдохнула, словно ей сдавили грудь. Грезой наяву это уже не назовешь, ощущения были совсем иные — словно реальный мир на секунду подменили ярким слайдом, застилающим все поле зрения.
— Да, это правда, — ничего не замечая, проговорил в это время Сэм, закрывая книгу и закладывая руки за голову.
Он откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул.
— Что ж, — произнесла она слегка дрожащим голосом, потирая виски. Она должна сказать об этом Грейс. А может быть, врачу. — Похоже, мы зря потеряли время. Сэм, большое спасибо вам за помощь. Я не хотела отнимать у вас весь день.
— Смеетесь? — сказал он. — Потолок подождет. Я рад любому поводу порыться в архивах. Но у нас остались еще списки членов церкви.
Конни застонала.
— Да ну… Мы не знаем, кто она, родилась она не здесь, замуж здесь не выходила и умерла тоже не здесь. Как она окажется в списках общины?
Сэм с досадой выдохнул.
— А я думал, что Гарвард — хороший университет. — Он поднялся, вытащил три книги с нижней полки и бесцеремонно плюхнул на стол. — Вас что, не учили методам исследования в вашем хваленом заведении? Попахивает второсортностью. Давайте, Корнелл. Еще один час — и мы закончим.
Расхохотавшись, Конни потянулась к ближайшему тому. В Корнеллском университете училась Лиз и с тех пор не без снобизма говорила всем, что он входит в Лигу плюща. Дружелюбие Сэма вмиг развеяло головную боль и напомнило о радостях ее работы. Конни бросила оценивающий взгляд на этого странного молодого человека, который вселил в нее смятение, но помог продвинуться в изысканиях. Он улыбнулся в ответ.
Весь следующий час они работали молча, пролистывая списки горожан, предложенных в члены церковной общины. Некоторые имена повторялись десятилетиями, пока не было получено официального разрешения. Конни изумлялась сдержанности и замкнутости, заключенных в этих страницах, и почувствовала, как внутри нее поднимается волна неприязни к культуре, которой она посвятила свою деятельность. Ей всегда нравилась неизвестность, таящаяся в архивах, головоломка, требующая решения. Если удавалось правильно собрать воедино разрозненные, противоречивые факты, то возникала картина эпохи, которая уже давно прекратила свое существование, но всюду, куда ни посмотри, оставила свой след. Иногда сложившийся портрет поражал жестокостью: вопреки идеализму исторических романов, колонисты Новой Англии могли быть такими же непривлекательными, как и любые другие люди: грубыми, неотесанными, мелочными и лживыми.
Конни достала с полки последний том и, пролистав первые пустые страницы до титульной, с удивлением подняла брови. Книга называлась: «Отлученные». Казалось, ею еще пользуются — ближе к концу было несколько незаполненных страниц. Последняя запись об отлучении относилась к середине девятнадцатого века, после чего Первая церковь в Салеме, видимо, обратила свое внимание на менее богословские проблемы. Многие новоанглийские конгрегации начали борьбу за отделение и вели ее вплоть до Гражданской войны. Конни представила, сколь мелочны были эти междоусобные распри по сравнению с засильем человеческого рабства.
Она вернулась в начало книги. Самое первое отлучение датировалось 1627 годом, но страница пострадала от воды, и на ней больше ничего не было видно. Записи делались каждые несколько лет со времени первых поселений, но к ним никогда не прилагалось никаких объяснений. Несколько случаев, недалеко отстоящих друг от друга по годам, видимо, относились к антиномистскому кризису, когда пуританский мир был потрясен возникновением секты, провозглашавшей, что милость Господня снисходит благодаря добрым делам, а спасение — от непосредственного общения с Богом. После того как кризис пошел на спад, записи опять приняли хаотичный, разрозненный характер. Конни перелистнула последнюю страницу.