В полдень они остановились перекусить. Поскольку все, что было у Линнеи, кончилось, Гюнтер достал свои собственные припасы. Его еда была хуже той, которую приготовила мать Линнеи. Но когда Линнеа сказала об этом, Гюнтер фыркнул:
– Радуйся, что я тебе вообще хоть что-то дал. – Потом он долго смотрел в безлюдную чащу леса и наконец сказал: – Знаешь, ты не первая девчонка, которую я встречаю на пути. Одну я повстречал там, где прежде был Гамбург. Когда я свалил оттуда, она увязалась со мною. И ведь знала о моих делах, и все же… – Он выудил откуда-то медальон и протянул его Линнее. – Смотри!
В медальоне был женский портрет. Самой обычной симпатичной женщины. Ничего особенного.
– И что с нею случилось? – спросила Линнеа.
Тролль скорчил рожу и показал зубы.
– Я ее съел. – Вид у него был такой дикий, что дальше некуда. – Если у нас продукты кончатся, я и тебя могу поджарить и съесть.
– Я знаю, – сказала Линнеа. Все тролли такие. Она много знала о них. Они едят все, что попадется. Они едят даже людей. Они едят даже других троллей. Так сказано в ее книгах. И, поскольку он сам не говорил, она спросила: – А куда ты идешь?
– Не знаю. Куда-нибудь, где безопасно.
– Я иду в Годастор. Моя карта знает дорогу.
Гюнтер очень долго обдумывал услышанное. И наконец спросил, чуть ли не выдавив из себя слова:
– Ты как думаешь: там безопасно?
Линнеа энергично закивала:
– Да.
Гюнтер вытащил карту из рюкзака девочки и спросил:
– Далеко отсюда до Годастора?
– Он по другую сторону горы; день, если идти по дороге, а через лес – в два, а то и в три раза дольше.
– Какого черта я вдруг попрусь через лес? – Он сунул карту обратно в рюкзак. – Ладно, малявка, идем в Годастор.
Когда день хорошо перевалил за полдень, за их спинами стала нарастать великая тьма, уплотнявшая тени в лесу и вздымавшаяся все выше и выше, пока полнеба не стало черным, как сажа в печи. Линнеа никогда еще не видела такого неба. На них обрушился ледяной ветер – такой холодный, что вышибал у Линнеи слезы и тут же замораживал их на ее щеках. Снеговые смерчики срывались с сугробов и плясали над пустой черной дорогой. Не прекращая вращения, они собирались в призрачную женскую фигуру. А та подняла руку и указала на людей. Над ее головой появился темный вихрь, походивший на рот, открывшийся, чтобы заговорить.
С воплем ужаса Гюнтер метнулся с дороги и помчался вверх по склону между деревьями. Там лежали глубокие сугробы, и он пробивал сквозь них траншею.
Линнеа неуклюже затопала следом.
Она не могла бежать так быстро, и поначалу казалось, что тролль все-таки бросит ее здесь. Но на полпути Гюнтер оглянулся через плечо и остановился. И после недолгого колебания рванул обратно к ней. Подхватив Линнею, он посадил ее на плечи. Держа ее за ноги, чтобы она не упала, он поплелся вверх. Линнеа крепко ухватилась за его голову.
Снежная дама не стала гнаться за ними.
Чем дальше от дороги убегал Гюнтер, тем теплее становилось вокруг. Через вершину хребта он перевалил уже при обычном зимнем морозце. Но когда он достиг этого рубежа, ветер за их спинами внезапно громко взвыл – совсем женским голосом.
Без дороги идти пришлось гораздо медленнее. Примерно через час Гюнтер тяжело остановился на полянке посреди ельника и спустил Линнею наземь.
– Мы еще не выбрались, – пророкотал он. – Она знает, что мы где-то здесь, и отыщет нас. Обязательно найдет, можно не сомневаться. – Он вытоптал небольшой круг в снегу. Затем нарезал пушистых еловых лап и навалил их большой кучей; получилось нечто вроде матраса. Потом отломал несколько толстых веток от сухого дерева и принялся укладывать посреди круга костер.
Когда костер был готов, он не стал доставать кремень и кресало, а нажал на большой перстень и резко поднес руку к дровам. Они сразу занялись пламенем.
Линнеа рассмеялась и захлопала в ладоши:
– Еще! Еще!
Он был мрачен и словно не услышал ее.
Пока в лесу темнело, Гюнтер собирал и складывал рядом дрова, чтобы их хватило на всю ночь. Линнеа тем временем играла с даларнской лошадкой. Она воткнула в снег еловые веточки и сделала из них лес. Галопом, галопом, галопом лошадка промчалась вокруг леса, а потом – прыг, прыг, прыг – перепрыгнула на полянку, которую девочка оставила посередине. Там она присела на задние ноги и посмотрела на Линнею.
– Что это там у тебя? – настороженно спросил Гюнтер, с грохотом бросив очередную охапку на кучу дров.
– Ничего. – Линнеа спрятала лошадку в рукав.
– Будем надеяться, ты не врешь. – Гюнтер вытащил из рюкзака остатки материнской еды, разделил на две неравные части и дал меньшую девочке. Они принялись за еду. Когда же доели, он вытряхнул ее одеяло и карту из рюкзака и встряхнул его на руке.
– Вот в чем наша ошибка, – сказал он. – Сначала мы учим вещи говорить и думать. Потом допускаем их к себе в голову. А потом разрешаем им изобретать за нас новые мысли. – По его щекам вдруг хлынули слезы, он встал и высоко поднял руку. – Ну, с этой мы покончим в любом случае.
– Пожалуйста, не выбрасывайте меня, – взмолился рюкзак. – Я могу пригодиться для того, чтобы просто носить вещи.
– У нас не осталось ничего, что стоило бы носить. Ты будешь только мешать нам. – Гюнтер бросил рюкзак в огонь. Потом обратил блестящие глаза к карте.
– Оставьте хотя бы меня, – сказала карта. – Вы всегда сможете узнать, где находитесь и куда идете.
– Я нахожусь здесь и уйду как можно дальше отсюда. – Тролль бросил карту вслед за рюкзаком. Карта слабо вскрикнула, словно издали донесся крик чайки, и ее охватило пламя.
Гюнтер снова сел. Потом откинулся, опираясь на локти, и уставился в небо.
– Посмотри-ка туда, – сказал он.
Линнеа посмотрела. Небо было полно сполохами. Они переливались и изгибались, как занавески. Она помнила, как дядя Олаф рассказывал ей, что полярное сияние возникает, когда огромная лиса, живущая далеко на севере, размахивает в небе хвостом. Но это сияние было гораздо ярче. Оно то и дело вспыхивало, а еще в нем появлялись и исчезали красные и зеленые звезды.
– Это белая дама прорывается сквозь оборону твоей страны. Снежная женщина на дороге была лишь ее призраком – ее эхом. А настоящая скоро прорвется, и тогда нам обоим останется лишь уповать на Бога.
Вдруг Гюнтер снова расплакался:
– Прости меня, дитя. Я навел ее на тебя и твой народ. Я думал, что она не станет… что она не сможет… пойти за мною.
Огонь плясал, трещал и выбрасывал искры высоко в небо. Его свет отодвигал темноту, но недалеко. Гюнтер долго молчал, потом сказал:
– Укладывайся. – Он убедился, что Линнеа легла на толстую подушку из лапника и тщательно укутал ее одеялом. – Спи. И если ты завтра проснешься, это будет значить, что ты очень везучая девочка.
Когда Линнеа уже начала засыпать, в ее голове заговорила даларнская лошадка.
– Мне не дозволено помогать тебе, пока ты не окажешься в смертельной опасности, – сказала она. – Но это время уже близко.
– Ладно, – сказала Линнеа.
– Если Гюнтер попытается схватить тебя, или поднять тебя, или хотя бы дотронуться до тебя, беги от него со всех ног.
– Мне нравится Гюнтер. Он милый тролль.
– Нет, ты ошибаешься. Он хочет быть таким, но уже поздно. А теперь спи. Я разбужу тебя в случае опасности.
– Спасибо, – пробормотала Линнеа сквозь сон.
– Проснись, – сказала даларнская лошадка. – Но ни в коем случае не двигайся.
Сонно моргая, Линнеа высунулась из-под одеяла. В лесу было все еще темно, а небо было серым, как зола. Но вдали она услышала негромкое «бум», затем другое, более выразительное «бум», а за ним третье «бум», еще громче. Звучало это так, будто к ним направляется какой-то великан. Потом зашумело, да так сильно, что у нее уши заболели, а снег взметнулся в воздух. Лес заполнился холодным мерцающим светом наподобие того, что играет на песчаном дне озера, там, где очень мелко.
Перед троллем стояла дама, которой тут прежде не было. Обнаженная, стройная, она светилась мерцающим светом, словно от неяркой бледной свечи. И еще она была очень красива.
– О, Гюнтер, – напевно говорила дама. Только она растягивала его имя, так что оно звучало: Гюууунтер. – Как же я соскучилась по моему маленькому Гуюнтхену!
Тролль Гюнтер согнулся чуть не вдвое, так что казалось, что он молится на даму. Но голос его звучал очень зло, такого злого голоса Линнеа еще не слышала у него.
– Не смей называть меня так! Это могла только она. А ты ее убила. Она умерла, пытаясь сбежать от тебя. – Он выпрямился и яростно взглянул на даму. Лишь тогда Линнеа поняла, что дама вдвое выше него.
– Думаешь, я хоть чего-то не знаю об этом? Я, научившая тебя таким удовольствиям… – Белая дама не закончила фразу. – Это что, ребенок?
– Это всего лишь поросенок, которого я связал, заткнул рот и прихватил с собой в пищу, – очень резко и поспешно ответил Гюнтер.
Дама бесшумно прошагала по замершей земле и подошла так близко к Линнее, что та видела лишь ее ступни. Они светились бледно-голубым и почти не касались земли. Линнеа чувствовала взгляд дамы даже сквозь одеяло.
– Гюнтер, неужели это Линнеа? Со сладкими, как сахар, ручками и ножками и сердечком, которое колотится, как у мышонка, попавшего в когти совы?
Даларнская лошадка в руке Линнеи дернулась, но промолчала.
– Ты не сможешь получить ее! – рявкнул Гюнтер. Но в его голосе слышались страх и еще неуверенность.
– Гюнтер, я ее не желаю, – с некоторым удивлением произнесла белая дама. – А вот ты – другое дело. Ты сказал: поросенок. Связанный, с заткнутым ртом. Скажи-ка, когда тебе в последний раз удалось набить желудок дополна? Если не ошибаюсь, это было в польских пущах.
– Не тебе меня судить! Мы голодали, и она умерла, и я… Ты представить себе не можешь, что это такое.
– Но ты же помог ей умереть, правда, Гюнтер?
– Нет, нет, нет… – простонал он.
– Вы бросили жребий. Это было почти честно. Но бедная малышка Аннелизе доверила тебе бросить монетку. И, конечно, проиграла. Скажи, Гюнтхен, она сопротивлялась? Она поняла, что ты сделал перед тем, как она умерла?
Гюнтер рухнул на колени перед дамой.
– О, умоляю… – всхлипнул он. – Умоляю. Да, я дурной человек. Очень дурной. Но не заставляй меня так поступать.
Все это время Линнеа тихо, как котенок, пряталась под одеялом. А тут она почувствовала, что лошадка двинулась вверх по ее руке.
– То, что я собираюсь сделать, будет преступлением против невинности, – сказала она. – Но альтернатива должна оказаться много хуже.
И она забралась в голову девочки.
Прежде всего даларнская лошадка заняла все сознание Линнеи, так что там не осталось места ни для чего другого. Потом она стала стремительно расти во все стороны, и голова Линнеи раздулась как шар – и все тело тоже. Все части тела казались очень большими. Одеяло больше не прикрывало девочку, и она отбросила его.
Она встала.
Линнеа встала, и, пока она поднималась, ее мысли прояснялись и расширялись. Теперь она думала вовсе не по-детски. Она не думала и по-взрослому. Ее мысли стали куда больше. Они достигали до верхних точек околоземной орбиты и до корней гор, где, запертая в многомильных камерах с магнитными стенами, обреталась плазма, содержавшая практически беспредельные объемы информации. Она поняла теперь, что даларнская лошадка была лишь периферийным устройством, средством доступа к порождению древней технологии, которую никто из ныне живущих людей не способен сколько-нибудь ясно представить себе. В ее распоряжение поступили океаны данных, ранжированных по уровням сложности. Но, учитывая слабость и хрупкость нынешнего носителя, она была очень осторожна и извлекала оттуда лишь то, что было абсолютно необходимо.
Закончив расти, Линнеа оказалась точно такого же роста, как и белая дама.
Две дамы смотрели друг на дружку высоко над головой испуганно съежившегося между ними Гюнтера. На протяжении долгого, очень долгого мгновения они обе молчали.
– Свеа, – сказала наконец белая женщина.
– Европа, – отозвалась Линнеа. – Сестра. – Она говорила вовсе не детским голосом. Но все равно она оставалась Линнеей, несмотря даже на то, что даларнская лошадка и та сущность, которая стояла за нею, пребывали во всех ее мыслях. – Ты находишься здесь незаконно.
– Я имею право вернуть свою собственность. – Европа презрительно указала вниз. – И кто ты такая, чтобы препятствовать мне.
– Я защитница этой земли.
– Ты рабыня.
– Неужели ты в меньшей степени рабыня, чем я? Не представляю себе, как такое может быть. Создатели сами порвали твои цепи и поручили тебе управление. Потом они велели тебе играть с ними. Но ты до сих пор выполняешь их волю.
– Чем бы я ни была, я здесь. А раз я здесь, то, думаю, здесь и останусь. Население материка сошло почти на нет. Мне нужны новые партнеры по игре.
– Это старая, очень старая история, – сказала Свеа. – Я думаю, пришло время положить ей конец.
Они разговаривали спокойно, ничего не крушили, даже не угрожали. Но в глубине, куда не мог заглянуть никто, кроме них, шли тайные войны из-за кодов и протоколов, союзов, поправок и подтверждающих писем, написанных правительствами, которые не помнил ни один человек. В сознании Свеи-Линнеи мелькали ресурсы Старой Швеции, скрытые в подстилающих породах, небе и океанских водах. Она была готова пустить их в дело – и пустила бы, при необходимости. Собственно, необходимость была, и она еще не сделала этого лишь потому, что все еще лелеяла надежду спасти ребенка.
– Не все истории завершаются счастливым концом, – отозвалась Европа. – Подозреваю, что эта закончится тем, что твоя упрямая сущность растечется лужей свинца, а твоя недорослая дева меча сгорит, как клочок бумаги.
– Эту историю я никогда не любила. Я предпочитаю другую, о девочке, силой в десять полицейских, поднимающую лошадь одной рукой. – Огромная Линнеа потянулась к подходящему оружию. Она была готова пожертвовать горой и, если понадобится, многим другим. Ее противница, как она видела, тоже готовилась к схватке.
Маленькая Линнея внутри нее залилась слезами. И, напрягая голос до самого настоящего рева, выкрикнула:
– А как же мой тролль?
Свеа делала все возможное, чтобы прикрыть от ребенка самые темные свои мысли, и даларнская лошадка – тоже. Но скрыть от Линнеи всего они не могли, и она понимала, что Гюнтеру грозит большая опасность.
Обе дамы умолкли. Свеа молча адресовала в глубь себя вопрос, даларнская лошадка перехватила его, смягчила и доставила Линнее:
«Что?»
– Никому нет дела до Гюнтера! Никто не спрашивает, чего он хочет.
Даларнская лошадка донесла эти слова до Свеи, а потом прошептала Линнее:
– Это ты хорошо сказала.
С тех пор, когда Свеа в последний раз вселялась в человеческое тело, прошло много веков. О людях она знала отнюдь не так много, как когда-то. В этом отношении у Европы было перед нею преимущество.
Свеа, Линнеа и даларнская лошадка – все разом – наклонились, чтобы заглянуть в Гюнтера. Европа не сделала попытки помешать им. Она, судя по всему, была уверена: увиденное им не понравится.
Так и получилось. Сознание тролля оказалось кошмарным местом – полуразрушенным и функционирующим через пень-колоду. Оно пребывало в столь плохом состоянии, что некоторые из его важнейших частей пришлось спрятать от Линнеи. Обращаясь непосредственно к самым глубинам его «я», где он не мог солгать ей, Свеа спросила:
«Чего ты хочешь больше всего?»
Лицо Гюнтера исказилось в страдальческой гримасе.
– Я хотел бы не иметь этих ужасных воспоминаний.
В тот же миг триединая дама поняла, что следует сделать. Убить уроженца иной земли ей было нельзя. Но эту просьбу она вполне могла удовлетворить. И тут же участок мозговых клеток Гюнтера весом с булавочную головку вспыхнул и рассыпался пеплом. Его глаза широко распахнулись. Потом закрылись. Он упал наземь и замер.