- Таких как: мать-ребёнок, брат-сестра и так далее. Согласно исследованиям множества маркеров, целесообразно предположить именно такую связь.
- Ни хрена…ни хрена это нецелесообразно.
Я медленно выдыхаю, пытаясь усмирить готовую обрушиться волну протеста, тёмным полотном взмывшую вверх. Еще одна родственница? Не много ли их объявилось в твоей жизни, Морт, с тех пор как ты вернулся с того света?
Лизард бесцеремонно указывает учёному на дверь, через которую тот поспешил выйти, не забыв прихватить свою коробку и чемодан с инструментами.
- Морт, - снова подходит к столу, - я подумал, ты захочешь ещё раз посмотреть фотографии. Может быть что-то вспомнишь.
Конечно, бл**ь, ты подумал. Ты, сукин сын, наверняка, сначала лично поговорил с экспертом, потом только привёл его ко мне. На слово «вспомнишь» пошла мгновенная дикая реакция и по венам потекла адская аллергия до удушья. Я провел пальцами по шрамам на шее. Последнее время моя дрянь меня жрала с какой-то непостижимой ненасытностью. А я с некоторых пор ненавидел вспоминать.
- Снимки новые. Сделаны видимо в бараках ее хозяина.
Положил их передо мной и отстранился, не вмешивается, позволяя рассмотреть кадры, на которых несколько мужчин и женщин, измождённых, грязных, в рваной одежде, кто-то без руки или без ноги. Меня передернуло я знал почему – все они пища. И их не жрали сразу, их поедали постепенно. Отрубая ногу, руку. Солдаты брали таких с собой в походы, когда угроза продолжительных голода и жажды была слишком велика.
Все они прикованы цепями к длинным металлическим поручням, выступающим из стен и тянущимся по всему периметру плохо освещённого помещения. Фокус направлен на одну из женщин.
- Говори.
Не глядя на Лизарда.
- Её зовут Нимени.
Румынский. «Никто». Худая настолько, что проглядывают кости. Она сидит на полу, подтянув к себе колени и впиваясь тонкими, почти прозрачными пальцами в звенья цепи, обмотанной вокруг её шеи. На вид не похожа на носферату, но это до определённого момента. Полукровка Рино тоже мало походил на тварь из своего клана пока не выходил на охоту или не испытывал животный голод.
- Принадлежала одному из демонов – военачальников Асмодея, Азлогу.
У неё длинные, неровно обкромсанные волосы неопределённого цвета. На фотографии тёмные, но, скорее всего, просто до ужаса грязные. На другом снимке она наматывает локон на тонкий палец, отрешённо глядя куда-то перед собой.
- Предположительно никакой информацией о себе не обладает.
Резко вскинул голову, чувствуя, как волна ударила в первый раз, больно задевая кости грудной клетки.
- Еёневскрывали!
Лизард практически не делает пауз между этими тремя словами, верно почувствовав моё настроение.
- Она отрицательно качает головой на любые вопросы о себе. Понимет только румынский. Ей или нехило подчистили память, или же она сама от пережитых ужасов сделала блок на определённые воспоминания. Либо… она искусно делает вид, что ничего не знает. В её обязанности входила вся грязная работа в особняке демона. Настолько грязная насколько могут поручить рабыне-носферату: помои, конюшни, чистка клеток церберов, уборные для смертных рабов.
На третьей фотографии она уже стоит. Стоит, прислонившись спиной к поручню, так, будто ей трудно удержаться на ногах. Перевёл взгляд на её колени, выглядывающие из-под рваного мешковатого платья мутного серого цвета. Она склонила голову перед другим рабом с голым торсом. Он, в отличие от остальных, не прикован цепью и держит в руках плётку, которой поигрывает, глядя на истощённую женщину. Надсмотрщик над рабами.
- Она так же была сексуальной рабыней для самых низших. Ее подкладывали под гладиаторов, солдат и заключенных. Страшная участь. Такие долго не выдерживают. Но она продержалась. Значит не так проста как кажется на первый взгляд.
Пауза. Позволяя выдохнуть. Медленно. Осторожно, чтобы не дать прорвать этой грёбаной толще воды плотину из собственных костей. Я не осознавал, что именно со мной творится, но я очень сильно нервничал. Пока не понимал почему и понимать не хотел. Оно накрывало меня изнутри постепенно, погружая в липкую черную трясину, из которой я уже мог не выплыть. Что-то спрятанное лично мною слишком глубоко, чтобы я мог сейчас снять этот собственный запрет.
А этот ублюдок как назло вспарывает мне нервы своими гребаными уточнениями. Он понимает, как мне хочется сейчас задушить его за эти слова? За это абсолютное равнодушие и жестокость, с которыми произносит их о ком-то, кто носит в себе мои молекулы днк и является членом моей семьи. И пусть, блядь, носферату. С другой стороны, именно за бесстрастность я ценил этого нейтрала. Отсутствие страха и заискивания, и умение хладнокровно давать оценки любым ситуациям.
- Что ещё?
- На этом всё. Будут какие-либо распоряжения по ней?
- Следить за тем, чтобы её нормально кормили и не позволять нанести вред. Никому. Скажи стражникам, что они отвечают за нее головой. Не разговаривать, не допрашивать, не прикасаться. Вымыть и переодеть. Перевести в закрытый блок к обслуге. Внести в список рабов Нейтралитета.
- После всех процедур сделать для вас записи или фото?
- Нет!..- слишком быстро и почувствовал, как на лбу запульсировала вена, - Пока нет.
Когда Лизард вышел, закрыв за собой дверь, я снова посмотрел на первое фото. Нимени. Никто. Демон дал тебе это имя или это ты его взяла? Не имеет значения. Оно тебе шло. До сих пор оно тебе шло. Я ведь и сам себя иногда чувствую этим самым Никто. Кто ты такая? Почему, когда я смотрю на тебя внутри что-то дергается и поднимается паническая волна страха? Откуда ты? С какого гребаного прошлого? С того, что исчезло из моей памяти по вине Нейтралитета или из того, о котором я сам запретил себе вспоминать когда-то. Я разберусь с этим позже, после того как вернусь с детьми из Мендемая. Пока что я не готов копаться в очередной яме без дна с копошащимися призраками и червями. Мне хватит и той могилы в которую меня зарыла эту сука, называющаяся моей женой.
***
Женщина растирала тонкие запястья большими пальцами, когда с нее сняли кандалы и дали пакет с кровью. Дали, а не швырнули на пол. Вначале она решила, что это издевательство. Очередная игра конвоиров или нового хозяина. Они страшно ее пугали. Эти высшие существа, называющие себя нейтралами. От них пахло иначе, чем от вампиров и от демонов. От них воняло жутким мраком и непроглядной бездной из иного мира. Они намного сильнее чем те твари, которым она прислуживала столетиями…эти словно вылезли из глубин Ада. Во всем черном с лицами масками. Мертвенно бледные манекены одинаково одетые с одинаковым ровным широким шагом и стуком начищенных до блеска черных сапог по земле или холодному мрамору покоев Азлога, ее последнего хозяина. Когда они вошли в барак рабов и принялись хватать несчастных, Нимени кричала от ужаса. Она не хотела, чтобы ее забирали отсюда. Не хотела новых хозяев.
Ко всему привыкаешь и она привыкла к своей одинаковой неволе, никогда не меняющейся изо дня в день. Перемены – это страшно. Намного страшнее неизвестности. Нимени помнила, что они означали для нее каждый раз, когда ее продавали из рук в руки пока Азлог не купил себе партию рабов носферату несколько столетий назад. Ему были нужны чистильщики и падальщики с которыми можно делать что угодно за кусок мяса. У которых подавлено чувство собственного достоинства и преобладают животные инстинкты. Они не устроят мятеж и за кусок мяса отдадут собственное дитя. Так считали их хозяева и равнодушно выдирали детей из рук матерей швыряя взамен гнилое мясо и не обращая внимание на дикие вопли несчастных, пиная их ногами к стене. Говорили, что малышей продают некоему доктору Эйбелю для опытов…Она научилась понимать язык своих мучителей, но наотрез отказывалась на нем говорить и не согласилась бы даже под страхом смерти…потому что смерти Нимени не боялась.
Ее же купили за красивую, на первый взгляд, внешность…Азлогу, как и всем остальным хозяевам, никто не торопился рассказывать, кто она такая. Ведь Носферату слишком дешево стоили. Потому что они низшая раса и когда потенциальные покупатели видели их клыки и цвет кожи тут же воротили носы, и перекупщики были вынуждены продавать за бесценок. С Нимени можно было лгать до последнего у нее были ровные жемчужные зубы и матовая белая кожа, которую прекрасно оттеняли русые, вьющиеся волосы и серые глаза.
Позже, когда узнавали что она такое били плетьми и загоняли в подвал. Её боялись даже бессмертные…Нимени не знала, что все Носферату каннибалы и спокойно жрут себе подобных, если голодны. Она смутно помнила, что вообще с ней происходит и как она оказалась у первого торговца живым товаром, который называл ее вонючей летучей мышью и мыл руки каждый раз, когда ее невольно касался… Что не мешало ему приходить к ней и трахать в трюме рыболовного судна, перевозившего рабов в Европу, чтобы оттуда везти в Асфентус. Заткнув ей рот деревяшкой и рассекая ей кожу кнутом, смоченным в настое вербы, вонючий жирный ублюдок тыкал в нее своим отростком и беспощадно ломал ей кости давая потом отвар для быстрой регенерации, и она корчилась на провонявшемся рыбой полу от страшной боли, когда срастались ее сломанные кости и затягивались ссадины и рваные укусы. Ее жизнь превратилась в бесконечный кошмар с невыносимыми издевательствами, побоями и насилием. Она переходила из рук в руки, потому что позарившиеся на смазливое лицо похотливые ублюдки очень быстро обнаруживали кого именно купили и спешили продать, предварительно не оставив на ней живого места.
Еще долго сама Нимени не видела, чем отличается внешне от себя прежней, когда была человеком. В ней ничего не изменилось…она такая же. Если не считать того, что в ее груди вместо сердца черная дыра и прошлое причиняет такую боль, от которой хочется сдохнуть. И она намного сильнее тех мук, которые причиняют ее телу. Но ведь она не может даже умереть. Проверяла. И лезвием запястья с горлом резала и в каменоломне на дно котлована бросалась…а на солнце их не выпускали или заставляли намазываться жирным слоем специальной цинковой мази, от которой волосы становились похожими на вонючую засаленную тряпку, а кожа не просвечивала через налипшие к жирной дряни комья грязи. Вначале Нимени это отвращало, а потом…потом стало спасением. Работа на заднем дворе и при каменоломне, где каждый день погибали десятки рабов, принесла ей долгожданное облегчение. К ней перестали прикасаться и драть на части. Она больше не привлекала мужчин так как под слоем копоти, пыли и грязи с трудом можно было угадать женщину, да и исхудала она настолько, что у нее даже груди не осталось. И это радовало, если бы Нимени не регенерировала она бы отрезала себе нос и уши лишь бы оставили в покое. Пусть она работала на самой грязной и тяжелой работе, но ее там не насиловали. Не прикасались к ней своими лапами в перчатках и не разрывали ее тело вонючими членами. Хотя бы этот кошмар для нее закончился, а побои и унижения она уже научилась переносить. Главное, уставать так чтоб проваливаться в сон без сновидений. И еще один день будет прожит и приблизит ее к смерти. Ведь все когда-нибудь кончается.
Ни-ме-ни…ненавистное имя для презренной рабыни.
Она запрещала себе вспоминать свое настоящее…как и запрещала думать о нем…о ее маленьком мальчике с ясными синими глазами так похожими на зимнее солнечное небо. О ее сыне, которого сожгли в той румынской деревне вместе с другими заразившимися чумой. Почему она так и не умерла вместе со всеми? Почему оставила кости своего сына тлеть в братской могиле и не последовала за ним? Или это бог так жутко наказывает ее за все совершенные ею грехи?
***
Нимени пришла в себя среди огня. От запаха гари и гнили, забивающегося в ноздри. Пришла в себя от боли и жутких отвратительных звуков, словно кто-то громко чавкал где-то поблизости. Встала на постели с трудом двигая руками и ногами, которые ломило и выкручивало, как в агонии. Неужели она все еще жива? Разве священник не отпел ее и не отпустил ей все грехи, а лекарь не сказал, что ей осталось жить считанные минуты? Разве ее окровавленная и провонявшаяся испражнениями рубашка не промокла от слез сына?
Да, на ней все та же застиранная роба, испачканная кровью и гноем из лопающихся волдырей. И ей ужасно хотелось пить, от жажды раздирало горло. Поискала глазами сына, громко позвала его…но он не отозвался и, почувствовав тревогу, Нимени встала с постели…В те времена ее еще звали по-другому. Это потом…когда поняла в какого монстра превратилась, она отобрала у себя личность и назвалась Никем. И никто не смог ее заставить произнести свое настоящее даже под пытками.
А тогда у нее было красивое румынское имя, ребёнок и даже какие-то сбережения, которые собирала годами, откладывая половину выручки от каждого клиента в шкатулку под полом, для того чтобы отправить сына в город в подмастерья при церкви Святого Николаса. Он такой умный ее мальчик. Такой красивый и не по годам смышлёный, он должен вырваться из этой дыры…вырваться, выучиться и возможно найти своего отца. Ведь у бастарда богатого румынского князя должна быть совсем иная судьба, а не жалкое существование рядом с матерью шлюхой. Нимени мечтала, что ее сын будет далек от грязи и от греха, в котором тонула сама…ради него, ради того, чтобы ему было что есть и надеть, ради его будущего. У нее этого будущего уже нет…она его потеряла вместе с девственностью, отданной заезжему аристократу, обещавшему позаботится о ней и исчезнувшему едва она сообщила ему о беременности. Он оставил ей немного золота, потрепал по щеке и сказал, что она очень милая и что он будет о ней часто вспоминать…Он лгал. Как и лгал ей о любви, когда имел ее на роскошных шелковых простынях в особняке её господ, у которых гостил пару месяцев. Не знал он только одного, что девушка украла у него письма и прочла, узнав кто он такой и где его можно найти. Нет. Нимени ни о чем не жалела. Если бы не этот подонок у нее никогда бы не появился смысл ее жизни. Ее кусочек неба. Ее малыш, ради которого она открывала по утрам глаза и понимала, что надо бороться. Никого Нимени не любила так сильно, как своего единственного сына… и не полюбит. Когда она поняла, что ни в один приличный дом ее больше не возьмут, а ребенок будет голодать так как у нее пропало молоко, Нимени пришла к мадам Бокур и стала одной из лучших девочек к которой клиенты приезжали даже из города. И ей не было за это стыдно до тех пор, пока сын не явился домой весь в кровоподтеках. А за ним не прибежала и пани Стешка Роцка. Жена головы деревни.
Руки толстые в бока уперла и прожигала хрупкую Нимени взглядом полным ненависти и презрения.
- Вырастила ирода, шалава дешевая! Он избил моего сына! Пусть выходит я ему зад розгами надеру.
Нимени выжала мокрую сорочку перед носом толстухи на грязную землю и вытряхнула так, что на ту брызги полетели.
- Ваш сын старше моего на три года!
- Звереныш прокусил ему шею и чуть ухо не оторвал. Избил. Места живого не оставил.
Нимени, усмехнулась.
- Маленький, худенький мальчик прокусил шею вашему увальню, оборвал ухо и избил? И вы пришли мне об этом сказать, многоуважаемая пани? Да он выше моего сына на голову и здоровее в три раза. Смешно ей богу.
- А ты имени бога вслух своим ртом грязным не произноси, дрянь. И что? Домой Аурел в крови и в слезах прибежал! Он не зверь, как твое отродье. Он сын благородных людей, а не шалавы. Не уймешь своего – я жалобу напишу про притон ваш в город епископу про гнездо разврата, про ритуалы, которые на заднем дворе устраиваете и сатане молитесь. Ведьмы проклятые.
- Пиши-пиши. Когда инквизиция придет может и твоего муженька за яйца схватят да из постели одной из ведьм выудят. Как думаешь его сожгут или вначале утопят? Пошла вон отсюда, не то помои на тебя вылью. И сыну своему скажи еще раз моего тронет я ему оторву его отросточек и скормлю твоим жирным свиньям.