— На кой же им Невский живьем сдался? — задает очередной вопрос Евлампий.
— Какой Невский? — не понимаю я и, судя по взметнувшимся под папаху бровям собеседника, соображаю, что только что сморозил какую-то глупость.
Ё-моё, так это ж Светлейший Невский! Что-то я не помню никаких Невских в моем мире, кроме того Александра, который шведов под лед пустил.
— Пан генерал, — раздается из-за спины голос Чиниги. — Хлопцы зробыли все, як вы повелели. Будем уходить, чи шо?
Бородач, оказавшийся генералом, некоторое время переводит взгляд то на появившегося пана Чинигу, то на меня. Видно, в его голове толкаются две мысли, пытаясь завладеть вниманием — мысль о том, что я не знаю, кто таков Невский, и мысль, связанная с сообщением Чиниги.
— Следы хорошо запутали? — наконец спрашивает он вислоусого, поднимаясь и плотнее запахивая черный полушубок.
— Все як вы приказали, пан генерал.
— Тогда пошли. А этого, — генерал кивает на меня, — пусть на прицеле ведут. Ежели бежать надумает — стрелять.
— Мабуть, связать ёму руки? Дюже прыткий ций чоловик.
— Нешто быстрее пули? — бросает бородач и, посчитав разговор оконченным, двигается к просеке в кустарнике.
— Мабуть, быстрее, — бормочет в усы Чинига, опасливо косясь в мою сторону, вероятно вспоминая, как ночью караульный Панас, целясь в меня, застрелил своего товарища.
* * *
Один из сопровождающих постоянно тычет в спину стволом. Второй, из-за узости протоптанной в глубоком снегу тропинки, идет позади товарища, но тоже держит ружье наготове. Следующий впереди Евлампий изредка оглядывается, словно убеждаясь, что я все еще не сбежал.
Интересно, если я сейчас схвачу ствол, ткнувшийся в поясницу и направлю в бородача, будет ли шанс у сопровождавшего меня хлопца не пристрелить генерала? До чего же заманчивая идея. Жаль, самоубийственная. Если даже второй конвоир промахнется, то все равно убежать по глубокому снегу не получится. Ночью еще можно было бы рискнуть, но, к сожалению, уже полностью рассвело.
Куда мы идем? И где, в самом деле, князь со спутниками? Неужели все-таки порешили? Жаль, если так. Их компания нравилась мне гораздо больше этой. Эх, протянуть бы до ночи, тогда можно будет попытаться сделать ноги. Вот только куда?
За размышлениями не обратил внимания, долго ли шли. Однако не менее часа — точно. Вот между стволов показалось бревенчатое строение, и вскоре вышли на обширную поляну. В центре небольшая избушка с крытой щепой крышей и каменной трубой, курившейся еле заметным дымком. Рядом рубленый сарайчик, у низких дверей которого топчется часовой.
Завидев нас, часовой радостно замахал кому-то из конвоиров.
— Гринька, подь сюды. Покарауль трохи, бо мне до ветру трэба, вже мочи нету.
— Ну и что мне с тобой делать, боярин? — не обращая внимания на перебранку часового с конвоирами, обратился ко мне бородач. — Без присмотра оставить не могу, ибо не доверяю. А к энтим бросить, так забьют ведь, а? Может, расскажешь все как есть, а я тогда и подумаю, как с тобой быть? Как звать-то тебя, запамятовал штой-то? Больно уж длинно ты прошлый раз назвался. Я хоть и в генеральском чине, но люблю по-простому чтоб, без энтих регалий и церемоний.
— Дмитрий я, Станиславович. А ежели по-простому, то господин дженераль-электрик, — я представился именем знаменитой электрической компании. — Так что мы с тобой Евлампий, в некоем роде коллеги.
— Чего? Кто мы?
— Коллеги. Ну, вроде как в одном чине, — со вздохом пояснил необразованному бородачу. — Оно конечно генерал-электрик звание практически маршальское. Но я не заносчив, так что обращайся ко мне без излишних расшаркиваний.
Глядя на окончательно сбитого с толку мужика, снисходительно хлопул его по плечу и прошел в сторону избушки, бросив на ходу:
— Ладно, Евлампий, пошли в дом. Чего торчать-то на морозе? Чай, уже и позавтракать пора.
Конвоиры машинально двинулись следом, почтительно обходя остолбеневшего генерала.
— А вас, хлопцы, кто приглашал? — я с удивленным возмущением обернулся к ним. — Нарубите-ка лучше дровишек да подмените этого бедолагу, не то обделается в штаны.
Кивнув на часового, вижу, что того и след простыл. Видать, конкретно прижало.
В это время на тропинке показались Чинига и пятеро следовавших за ним подчиненных.
Говорят, наглость — второе счастье. Не знаю, будет ли мне счастье, но не смог остановить прущую из меня наглость и, изобразив гнев, заорал на вислоусого:
— Что за разгильдяйство, пан Чинига?! Почему на посту отсутствует караульный?! Ежели что, головой ответишь! Развел тут бардак! А ну, быстро навел порядок!
Начавший было что-то говорить генерал, вновь заткнулся. Пан Чинига, остановленный моим криком, смотрел на Евлампия Савина, вероятно, пытаясь услышать хоть какие-то объяснения.
— Ось… Ось… Шо це такэ, пан генерал?.
— А запри-ка этого говоруна вместе со всеми, — наконец вымолвил бородач.
— Кого? Чинигу? — я сделал последнюю попытку заговорить врагов до смерти, понимая, что хуже уже не будет.
Евлампий лишь недовольно зыркает и поторапливает Чинигу:
— Да пошевеливайся! И караульного поставь. Да всыпь плетей тому засранцу.
Пленение пленителей
М-да, кого-то язык может и доведет до Киева, а меня довел до темного холодного сарая. Не надо было так наглеть. Ведь Евлампий почти уже начинал верить в тот бред, который я нес. Наверняка он и сейчас пребывает в сомнениях. Просто не смог мужик смириться с тем, что я, будучи практически пленником, принялся вдруг командовать. Вот сгоряча и распорядился бросить меня сюда.
Дверь захлопнулась, погрузив помещение в непроглядный мрак. Но я успел заметить людей у противоположной стены.
— Погоди, Алексашка, успеется, — послышался из темноты голос Светлейшего. — Ты, Дмитрий Станиславович, никак соскучился по нашему обществу?
— Не так чтобы очень, — признался я честно. — Оно конечно с вами веселее, но слишком уж часто по голове получаю.
— Нешто напрасно?
— По голове-то? — собрался возмущенно поведать о несбывшихся планах на освобождение, порушенных Алексашкиным ударом в мою челюсть, но услышал поскрипывание снега за дверью и решил повременить. Может, это просто переминается с ноги на ногу часовой, а может, и кто-нибудь дюже любопытный приложил чуткое ухо.
Глаза постепенно привыкли к темноте, да и сквозь неплотно подогнанные доски дверей проникало немного света. Осторожно подошел к еле различимым силуэтам сокамерников. Разглядел пятерых — значит все присутствующие давеча на поляне остались живыми.
— Благодари Петра Лександрыча, паскуда, — раздался голос Меньшикова. — Не то придушил бы тебя, как крысеныша.
— А мне думается, — прервал денщика князь, — не встрянь Дмитрий, так нас сразу живота и лишили бы.
— Оно еще неизвестно что ждет впереди. Может, ежели сразу, так и лучше было б, — высказался боярин Федор.
Солдаты молчали. Лишь один горестно вздыхнул.
Опустившись на колени, я еле слышно прошептал, чтобы Алексашка продолжал меня громко ругать, а Светлейший время от времени его окорачивал. Князь кивнул и толкнул денщика кулаком в плечо, призывая к действию. Под искренние Алексашкины проклятия я рассказал обо всем как есть, в заключении выразив уверенность, что генерал захочет еще со мной пообщаться. Он хоть и не поверил во все, что я наплел, но сомнения наверняка гложут — иначе, почему все мы еще живы? Вот тогда-то постараюсь сориентироваться в обстановке насчет побега, а возможно и воплотить план по захвату бородача в заложники.
— Почему мы должны тебе верить? — спросил Федор.
— Почему? А на кой мне вас обманывать? Вот скажи: зачем мне вас подбивать на побег?
— Ну-у… — протянул боярин, не найдя ответа.
Даже Алексашка прекратил меня костерить, задумавшись над вопросом. А может, просто устал ругаться впустую.
— А вот зачем мне помогать вам? Я-то в вашем мире… в смысле, в вашей мирской жизни человек случайный. Мне что одни, что другие — все едино. Разве что с вами первыми встретился, да вы напоили и накормили меня. Зато те не связывали и по голове не били, несмотря даже на то, что на моих руках кровь их товарищей. Вот убегу один. Одному легче.
— И куда ж подашься, коли один сбежишь? — с усмешкой спросил князь.
— Да в первую попавшуюся деревеньку. Найду там какую-нибудь добрую вдовушку, жаждущую мужской ласки. Я ж всю жисть в монастыре провел. У меня этой ласки знаете сколько нерастраченной? Ого-го!
— Ишь ты, раскатал губищу, — прервал Федор. — Хлебни вон водицы да поостынь.
— При упоминании о водице я ощутил сильную жажду и облизнул пересохшие губы. В стороне, куда кивнул боярин, заметил темный силуэт, напоминающий бочонок. Подойдя на четвереньках, наклонил — действительно водица. Рядом не находится ни ковшика, ни какой другой мелкой посудины, поэтому напился прямо из бочонка, наклонив так, чтобы вода была у самого края.
— А кто такой этот Евлампий Савин, — спросил, отерев ладонью губы.
— Лет десять назад государь Федор Борисович лишил его и весь его род дворянского звания, — после некоторой паузы заговорил Светлейший Князь. — Под началом Савина южное порубежье находилось. Так он, вступив в сговор с крымским ханом, продавал в полон русских людей целыми деревнями.
— Это как же так?
— Пропускал крымчаков, а потом отправлял погоню по ложному следу, заранее подготовленному.
— И за это его только дворянства лишили?
— Поймали бы, так повесили, аки вора. Да только не слышно о нем ничего было доселе.
— Ясно. А как же вас-то живьем взяли, после того, как этот, кх-м, Александр врезал мне в челюсть?
— Услышав, что меня нужно взять живым, я договорился с Савиным, мол, сдамся, ежели остальным тоже жизни сохранят, — пояснил князь. — Любопытный я, понимаешь ли. Захотелось очень узнать, зачем это Бельские меня живым видеть захотели. Так это оказывается твоя выдумка?
— Тише ты, Петр Александрыч, — шикаю, кивая на дверь.
— Ты еще будешь Светлейшему Князю указывать?! — изловчившись, Алексашка пнул меня в плечо, и я кубарем отлетел в сторону.
Князь что-то крикнул денщику, но я не расслышал, ибо мое внимание сосредоточилось на внезапной идее. Идею гениальной не назвать. Она, скорее, крайне авантюрная. Но не ждать же покорно уготованной нам учаси, аки овцы неразумные?
Через четверть часа князь с одним из гвардейцев притаился слева от входа, Федор с другим гвардейцем — справа. Меньшиков, встав напротив меня, начал бить кулачищем по левой ладони, сопровождая сочные шлепки громкой руганью. Я же, опершись спиной о дверь и колошматя в нее ногой, заорал классическое:
— А-а! Спасите! Помогите! Хулиганы зрения лишают! А-а!
Снаружи послышались крики и скрип снега под быстрыми шагами. Наконец, кто-то грохнул прикладом в дверь, дабы привлечь внимание.
— А ну, геть от дверей, не то стрелять будем! — послышался крик пана Чиниги.
Мы с Алексашкой отощли в сторону. Он перестал дубасить ладонь, но я продолжил жалобно скулить, будто побитая собака.
С той стороны выбили подпиравшее дверь бревнышко, и та отворилась. В ярко освещенном проеме тут же появились два черных ствола, направленных в глубину сарая ружей. Бандиты слепо щурились, ничего не видя внутри после яркого солнца. Я тоже мало что видел после темноты, но, понимая, что все зависит от скорости действия, всматривался наружу до рези в глазах. Сквозь выступившие слезы все же различил стоящих напротив генерала и пана Чинигу. К ним и шагнул, согнувшись, жалобно поскуливая и слепо шаря перед собой.
— А-а. Они мне глаза выбили-и. А-а-а, — размахивая руками, будто боясь на что-нибудь наткнуться, как бы невзначай отвел стволы ружей в стороны, и за них тут же ухватились цепкие руки товарищей и вдернули ружья вместе с владельцами внутрь сарая.
Я в это время уже сделал шаг к генералу, опять же, словно сослепу оттолкнув Чинигу.
— А-а-а, я ничего не ви-ижу-у. А-а-а, — продолжив изображать слепоту, будто случайно наткнулся вытянутыми руками на Евлампия, схватил левой за правый рукав полушубка, правой — за меховой воротник и, дернув на себя, бросил генерала через бедро в сторону дверного проема, где уже застыл в ожидании гостя княжеский денщик.
Рядом, кроме привычно офигевшего пана Чиниги, никого нет. Однако по всей обширной поляне бродят не менее десятка вражеских солдат. Поэтому поскорее возвращаюсь в сарай. Уж теперь-то с таким заложником шансов на освобождение всяко больше.
Но вот же незадача, как только попытался захлопнуть за собой дверь, в нее тут же вцепился, выпучивший глаза вислоусый.
— Це ж пан генерал, — бормотал Чинига, словно бы пытаясь меня образумить. — Вин же мине голову снесе.
— Да? Ну, заходи и ты, — отпустил дверь, вовремя схватив за шиворот потерявшего равновесие пана, и затолкал его вслед за генералом в темноту сарая. Там чье-то, скорее всего Алексашкино, хэканье слилось с глухим ударом.
Я наконец-то закрыл дверь, приветливо махнув остановившейся троице бандюков, среди которых узнал незадачливого Панаса.
Глаза отвыкли от темноты, и мне опять ничего не видно. Только слышно возню и усердное сопение — пленники вяжут пленителей.
Попытался сообразить, как запереть дверь, но ничего в голову не пришло — открывается наружу, значит изнутри не подпереть, а вместо ручки используется какой-то косой сучок.
К сараю подошли. Судя по звуку шагов, несколько человек. Постучали в дверь.
— Пан Чинига, — послышался чей-то встревоженный голос. — Вы там, чи не?
— Нет его тут, — ответил раздраженно. — Они с генералом через другой вход ушли.
— А-а, — понятливо протянул голос за дверью, но тут же понятливость сменилась недоумением: — Через який другий? Це хто гутарит? Пан Чинига, вы здесь?
Дверь попытались открыть, но я, вцепившись в заменяющий ручку сучок, уперся ногой в косяк.
— Панас! — заорал, вспомнив, что видел знакомое лицо. — Панас!
— Чого? — парень действительно оказался рядом.
— Пан Чинига наказал, чтобы ты встал у дверей и никого не впускал, покуда они с генералом не выйдут. Понял?
Снаружи начали о чем-то переговариваться. В голосах сквозило явное сомнение. Похоже, никто не заметил, как я бросил генерала, иначе действовали бы решительнее.
— Ну что там? — я обернулся к товарищам, продолжая удерживать дверь.
— Алексашка малость перестарался, — ответил князь. — Не можем Савина в чувство привести.
— А Чинигу?
— Этот вроде стонет, — теперь сообщил Федор.
Глаза уже вновь привыкли к темноте, и я увидел, как боярин склонился над вислоусым. После пары звонких пощечин пленник задергался, засучил ногами. Судя по открывшемуся рту, хотел было заорать, но внушительный кулак, нежно приплюснувший нос, пресек необдуманный поступок.
Растолковав Чиниге, что от него требуется, поставили его у дверей, развязав руки, но привязав за ногу, чтобы не ощутил лишней свободы. Один из гвардейцев упер ему в спину ствол трофейного ружья. Все остальные, дабы не мозолить лишний раз глаза, снова рассредоточились по обеим сторонам от входа.
Федор еще раз поинтересовался, понял ли пан, от чего зависит его жизнь, и тоже отошел в сторону.
Теперь, отпустив дверь, я толкнул ее ногой наружу и скрылся в тени, глядя под ноги на освещенный пол сарая, чтобы дать глазам привыкнуть к свету.
Вислоусый молчал. Из темноты послышалось многообещающее покашливание. Гвардеец сильнее вдавил ствол в спину пленника.
— Мы-мыкола, — промычал Чинига.
— Чого?
— Вже все зробыли, шо я накозав? — в голосе пана наконец-то проявились командирские нотки. — Чи шо?
— Дык, о це…
— Шо, о це?! Зробыли, чи шо, я пытаю? Чи ты вже став атоманом и будешь мэнэ пытати, о моих заботах? Чи шо?
— Дык… Як же… — послышался сконфуженный голос. — Во ций Панас казав, шо…
— А-а. так то Панас ныне атаманом став? О це дило. О це добре. А я як же? Мэнэ можно отдыхаты? — похоже пан Чинига разошолся не на шутку. — А ну геть уси готовиться. Панас, стой тут. Да никого не пускай. Уразумив? Зачиняй двери.
Сарай снова погрузился во мрак.
Вот и зачем приучал глаза к свету? Опять ничего не видно…, кроме трех, изгибающихся по присыпанному соломой полу, тоненьких лучиков, проникающих сквозь доски дверей.