Винченцо почесал переносицу. Перспектива была безрадостной и не увлекла его.
— И я обречён на столь печальную участь? — деловито и язвительно поинтересовался он.
— Ну, что ты, сын мой. Ты — божественно свободен. Ты можешь отказаться от дара, передать его другому лицу.
Глаза Винченцо блеснули.
— Не возьмёшь ли, отче? — наклонился он к монаху. — Тебе, должно быть, скучно здесь, а беседы с дьяволом могут оказаться весьма содержательными. Он, говорят, прекрасный логик и весьма учёный богослов, он откроет тебя все тайны Писания. Разве не соблазнительно? Берёшь?
— Нет, — покачал головой монах, — не то чтобы я надеялся на рай, но неужто ты обречёшь меня Геенне? Ты благороден. К тому же тот, кто получит такой дар колдуна без законного преемства — начинает обычно не колдовать, а бесноваться. Я помню, один чернокнижник, умирая, передал свои дарования несчастной сиделке. Она после не могла молиться — руки не соединялись вместе, а из памяти исчезли все молитвы, «Отче наш» вспомнить не могла, в храме её корёжило. Кончила в доме скорби. Правда, были и те, кто соглашались принять этот дар добровольно. Те становились адептами сатаны — со всеми вытекающими. Однако есть и ещё один выход.
— Какой?
— Бороться с этой силой. Это страшно изнурит тебя. Агония может длиться от нескольких месяцев до десятков лет.
— Медленное самоубийство.
— Ну, что ты… На таких путях достигают святости.
— Да я как-то не притязаю… — Винченцо по-прежнему говорил шутливо, но весел совсем не был. Его мечта об уединении у камина с мудрыми фолиантами оборачивалась чем-то фантасмагорическим, а вспомнив жуткое видение за столом Поланти, он и вовсе помрачнел.
— Искушения уже начались? — догадался монах.
— Разве я святой Антоний? — пробормотал Винченцо, но всё же коротко поведал монаху о том, что ему пригрезилось. — Мне всё это могло и показаться, не спорю. Но с чего? — пожал он плечами. — Что по этому поводу говорит Аквинат? — он ткнул рукой в тяжёлый фолиант, лежащий на столе монаха. — Я, признаюсь, всё, что касалось дьявола, у Фомы пропускал. Несколько легкомысленно, как теперь понимаю. Может ли это быть подлинно дьявольским или все это — моя фантазия?
— Дьявольские чудеса? Это аrticulus 4. Utrum daemones possint homines seducere per aliqua miracula vera. Могут ли демоны вводить людей в искушение при помощи истинных чудес? — Монах раскрыл толстый фолиант, — об этом вопрос 114 главы «О нападении демонов», ага… вот он. — Отец Джулио сунул нос между страниц и сощурился. — Ход рассуждения таков: демоны не могут совершать чудеса, — чудотворит только Бог. Но иногда о чуде говорят как о том, что превосходит человеческое разумение и возможности. И в этом смысле демоны могут совершать чудеса. Но надлежит знать, что хотя такого рода чудеса не достигают истинного смысла чуда, хотя иногда бывают истинными. Так, например, волхвы фараона силой демонов произвели истинных змей и лягушек. И, как говорит Августин в XX книге «О Граде Божием», «все это были дела Сатаны», да-да, quae fuerunt opera Satanae, phantasmata non fuerunt…
— Выходит, мне могло и не померещиться.
— Могло и не померещиться, — согласился монах. — Как говорит Августин, «дела Антихриста могут быть названы ложными знамениями, ибо обольщают чувства призраками и вовлекают в обман тех, кто, не зная силы дьявола, поверит, что они божественны». При этом заметь, — монах поднял указательный палец, — демон может изменить фантазию человека и даже его чувства так, чтобы нечто казалось иным, чем оно есть.
— Стало быть, я становлюсь визионером и медиумом, — подытожил Джустиниани, — хм, они мне всегда казались или жуликами, или бесноватыми. Но, в конце концов, ничего же не мешает мне плевать на эти видения и не обращать на них внимания? — Винченцо тяжело вздохнул, монах поднял очи горе, — ладно, будем логичны и подытожим. Разумный человек сатанинским дарам не обрадуется и постарается от них избавиться. Я могу отдать этот чёртов дар мерзавцу, вроде моего старого дружка Берризи, содомита Рокальмуто или подлеца Нардолини, мечтающего о чёрной магии. Эти не откажутся, кстати, возьмут. Бесноваться они не начнут — и без того бесноватые. Но чёрт их знает, что натворить могут. Я могу также бесчестно всунуть этот дар ничего не подозревающему глупцу, как поступил дядюшка, просто протянув руку, здороваясь, и погубить несчастного.
— Не можешь, — покачал головой отец Джулио.
— Это почему же?
— Натура не та.
— Бог с ней, с натурой, — небрежно отмахнулся Винченцо. — И тогда бедняга либо смертно нагрешит волхованием, ибо всякий чародей проклят, либо просто погибнет от бесовских шалостей. — Он досадливо хмыкнул, — да, исключено. Стало быть, либо колдовать начинаю я, либо я… колдовать не начинаю, но тоже могу начать бесноваться. Либо я служу бесам, как маг, либо я служу бесам как жертва. Я правильно понял?
— Бог одарил тебя быстрым и светлым разумом, сын мой, — усмехнулся монах, — чтобы понять это, иному жизни бы не хватило, ты же осмыслил ситуацию в минуты.
— Я польщён, — пробормотал Винченцо, думая о другом.
Не за этим ли даром, вдруг пришло ему в голову дикая мысль, охотится вся компания бесопоклонников во главе с Поланти? Во всяком случае, все они почему-то весьма серьёзно воспринимали дядю Гвидо. Они были убеждены в его колдовских умениях, неожиданно осмыслил Джустиниани. Недаром же они трижды осведомлялись, был ли он в комнате дяди в момент смерти! Об этом спросил Массерано, это уточнила Мария Леркари, об этом напрямую заговорил Нардолини. Глупцами он этих людей не назвал бы, стало быть, они видели нечто дьявольское в Гвидо. И всё же… Если отсечь единственное пугающее своей мерзостью видение в гостиной донны Гизеллы, что в остатке? Изменился ли он — личностно или духовно? Нет. Он таков же, каким был и месяц, и год назад. Разве что эта тягота, отсутствие чувства весны, вкуса бытия, но это поселилось в нём давно, а в остальном…
Винченцо погрузился в невесёлые думы и совсем забыл о сидящем напротив него монахе.
Интересно, со стороны Гвидо, пронеслось у него в голове, такой подарок ему был просто вынужденным деянием или предсмертной местью? И почему, если покойный граф действительно был столь велик в колдовстве, почему он не убил его самого каким-нибудь заклинанием? Ведь Гвидо ненавидел его. И ещё. Он доверил ему Джованну. «Женись на ней…» Ну не для того же, чтобы оставить её вдовой? Постой… Или именно для того? Сам Гвидо не мог распорядиться капиталом и рассчитывал, что переданный ему, Винченцо, дьявольский дар убьёт его, а его смерть превратит Джованну в одну из самых богатых женщин Рима? Странно, почему же тогда дядюшка своими колдовскими трюками не добился пересмотра завещания? Или… Господи Иисусе… Или дед Гонтрано тоже был колдуном? Винченцо бросило в жар. Но… нет. Не может быть.
«Эх, Гвидо… как хотелось бы мне потолковать с тобой напоследок…»
Левая рука монаха ударила его по плечу и резко вывела из задумчивости. Отец Джулио с расширившимися от ужаса глазами смотрел в угол склепа, указывая туда дрожащей правой рукой. Джустиниани обернулся и обомлел. В нескольких дюймах от пола на воздухе стоял страшный тёмный призрак, в очертаниях которого Винченцо тотчас узнал Гвидо Джустиниани. Тусклое подобие человека было, казалось, исхлёстано терновыми ветвями и сочилось смертным гноем. Винченцо обмер. Господи Иисусе! Неужели это он мыслью вызвал тень из преисподней?
Однако обдумать это он мог и после. Джустиниани резко встал.
— Ты слышишь меня?
Тень кивнула.
— Ты имел дьявольский дар?
Тень снова кивнула.
— От деда?
Тень медленно покачала головой.
— Ты продал душу дьяволу и передал колдовской дар мне?
Последовал кивок.
— Ты хотел, чтобы я женился на дочке Каэтани для того, чтобы она унаследовала деньги семьи?
Тень стояла, не шевелясь, а в уши Винченцо влился тихий, но отчётливый шёпот. «Нет, я не мог иначе. Не передавай дар Джованне, он убьёт её» Джустиниани подумал: «А мне ты его передал…» «Я не мог иначе, не мог… Никто из нас не властен над собой», снова услышал он. «Не отвергай данного тебе, подумай…Ты будешь всесилен, сможешь вызывать мёртвых и беседовать с Князем мира сего, говорить с ожившим Соломоном на террасах висячих садов Семирамиды, просиживать часы в Александрийской библиотеке, участвовать в Элевсинских мистериях, пировать во дворце Кира в Персеполе… Дьявол покажет тебе немыслимое, сотворит тебе на потеху рerpetuum mobile и вычертит квадратуру круга. Ты будешь развлекаться танцами ларв и эльфов, лакомиться изысканными яствами, пробовать даже нектар и амброзию богов Олимпа, будешь блудить с суккубами, завораживать взглядом красавиц… Ты сможешь двадцать лет сохранять юношескую красоту, понимать непроизнесённое, исцелять и убивать. Ты будешь неуязвим, узнаешь тайну философского камня и будешь обращать в золото не только металлы, но и куски кошачьего дерьма…»
— Двадцать лет? А потом попасть туда, где пребываешь ты? Если этот дар столь дивен — почему же ты не отдал его Джованне?
Тень молчала.
— Исчезни, — мрачно бросил Винченцо и плюхнулся на стул.
Монах оторопело следил за его свиданием с призраком. Когда тень растаяла, он обернулся к Винченцо, одновременно стирая дрожащей рукой испарину. Разговор с Джустиниани он до того не воспринимал всерьёз: Винченцо исповедовался у него, и Джулио прекрасно знал духовную мощь, смирение и сильный разум этого человека, хоть и замечал порой его ледяное и не очень-то божественное бесстрастие, однако всерьёз никогда не опасался за него, а в беседе видел шутку. Сейчас шутки кончились.
— Откуда он взялся? — зубы монаха стучали, хоть он и пытался успокоиться.
— Из ада, разумеется.
— Я не о том. Почему он пришёл? Ты позвал его?
Винченцо поднял глаза на монаха.
— Я подумал, что недурно бы перекинуться с ним парой слов.
— И он появился?
Винченцо резко выдохнул и взглянул на духовника с немым упрёком. «Etiam tu, mi fili, tu quoque, Brute», читалось в его унылом взгляде. Ему и самому было тошно.
— Не добивай ты меня, Христа ради. Я же не Аэндорская волшебница.
Зубы монаха перестали стучать, но руки всё ещё тряслись.
— Недалеко ушёл, сын мой. Раз ты ещё и некромант, Бога ради, не помышляй, пока ты здесь, об общении с Цезарем Борджа или Эццелино ди Романо, а то, упаси Бог, явятся, — монах уже чуть пришёл в себя, снова шутил, но улыбался криво.
— Ладно, — Винченцо заметил под книгой очки монаха, — вот твои окуляры. — Он протянул их духовнику и поднялся. — Я пойду. Молись обо мне.
— Постой, куда ты?
— Домой, — Джустиниани чувствовал упадок сил и лёгкое головокружение.
— Сын мой, законно молить Бога, чтобы он не дал нам впасть в искушение, но незаконно избегать тех искушений, которые нас посещают… — услышал он уже на пороге крипты и снова вздохнул.
Глава 9. Высшая свобода духа
Поставь над ним нечестивого, и диавол да станет одесную его. — Пс. 108, 6
«Ты божественно свободен…» «Никто из нас не властен над собой…»
Винченцо шёл домой, но в глубокой задумчивости перепутал квартал, свернул не в том месте и вскоре обнаружил, что просто сбился с пути, оказавшись напротив фасада неизвестной ему крохотной церкви. Ноги его подкашивались, и он решил зайти в храм.
Внутри никого не было, ни прихожан, ни посетителей, ни сторожа. Впрочем, в храме, кроме деревянных скамеек, воровать было нечего. В правом притворе возвышалась статуя Христа, в левом был чей-то саркофаг, наверху темнели нечитаемые росписи. Винченцо, совсем обессилевший, сел на скамью, опустил голову к коленям, обхватив её руками и стараясь заткнуть уши. Ему казалось, что в ушах раздаётся не то шипение, не то странный, свистящий смех. Господи, за что? Он тяжело вздохнул и разлепил отяжелевшие веки.
«Господи, — забормотал он вдруг в едва осмысленном порыве, — я рано потерял мать, но не роптал, у меня был отец. Я потерял отца, но не роптал, у меня оставался дед. Когда я потерял его и лишился семьи и дома — я не роптал, ибо Ты посылал мне помощь и укреплял меня. Но вот Ты допускаешь вселиться в мою душу легиону бесов? Господи, Господи, кто устоит? Не принимал я даров дьявольских, не искал и не хотел их. Предложи мне их любой — бездумно отверг бы. Господи, Господи, кто устоит в таком искушении? За что губишь меня? Ибо что сотворят бесы с душой моей? Господи, Господи, услышь ропот мой, ответь мне! Чего Ты ждёшь от меня? Путей монашеских? Отказа от мира? Мой род должен прерваться на мне? Ибо не смогу я передать смерть сыну. Дай мне постичь волю Твою и дай силы её исполнить…»
Винченцо почувствовал, что совсем ослаб. В душе была пустота. Никто не отвечал ему, только где-то высоко над головой по храму носились не то ласточки, не то стрижи. «Разве тебе это не по силам?», прошелестело где-то — то ли в воздухе, то ли в нём самом, «разве ты не можешь этого понести?»
Джустиниани вздохнул. Не по силам? Пока он не встретил непосильного, это верно. Он скорее был испуган ожиданиями бед, чем происходящими событиями. Что же он тогда ропщет, глупец? Джустиниани поднялся и снова побрёл домой. Опять несколько раз сбился с дороги, но все же благополучно добрался до своего порога. Дома отказался от ужина и сразу лёг. Когда Луиджи принёс лампу, Винченцо уже спал, вытянувшись на постели и сложив на груди руки, как покойник.
Проснулся он на рассвете воскресения, освежённый и отдохнувший. Позавчерашнее видение поблекло в памяти, как хоть и страшный, но всё же сон. Явление же призрака не затронуло ни основ его души, ни ума, вызвав только брезгливое недоумение. Некромантия, мерзость мерзостей…
Винченцо вспомнил графа Гвидо. Тот остался в его памяти сорокалетним, смотревшим на него с ненавистью и злостью, но Джустиниани и представить себя не мог, как далеко зашёл распад этой души. Как он мог? Как мог созреть в душе человека, хоть единожды молившегося с верой, чёрный помысел о дьяволе? А впрочем, чего удивляться? Когда мысль человеческая отрывается от Бога, чем она завершится, по природе своей бесконечная? Чёрной бесконечностью. А бесконечно чёрные мысли — всегда дьявольские. Исконное отвращение к божественному — оно было только у сатаны и ангелов его, но им заражается и всякий, служащий сатане, он хочет приблизиться к Небу, чтобы презрительно плюнуть в него и стремглав сорваться в сладострастную муть земных наслаждений. Все бунты против Бога исходят из желания оправдать грех. Эх, Гвидо…
Тут Джустиниани вспомнил Нардолини и снова нахмурился. Как ни мерзок был дядюшка, мессир Альбино превосходил его втрое. Воистину, нынешнее падение человека неизмеримо страшнее первого. В Адаме человек отпал от Бога, в Иуде предал Бога. Но ныне люди просто гонят Бога с земли, изгоняют из своего сердца и души. Это не Адамов грех преслушания и не Иудин грех предательства, но грех последний: «Я не хочу знать о Тебе, Ты мешаешь мне…» Это не бунт, это равнодушие. Человек возмечтал забыть о Боге…
Джустиниани вздохнул, приказал Луиджи оставить ему все ключи от служб и комнат, сам же встал, ощущая почему-то в душе какое-то особое, необычное для него волнение. Распахнул дверь на балкон и вдруг замер. Тёплый утренний ветер обвеял его живительным благоуханием весны, запахом свежести магнолий и ароматом нарциссов. Винченцо схватился за перила и, чувствуя лёгкое головокружение, продолжал даже не вдыхать, но хватать ртом опьяняющий его воздух. Он не понимал, что с ним, сердце стучало, хотелось петь, он вдруг почувствовал себя семнадцатилетним.
Почему эта радость настигла его именно сейчас? Это знак того, что оледеневшая за годы душа медленно просыпалась? Или все-таки… Винченцо задумался. Или это все-таки пробуждение в нём дьявольского дара? Монах-то прав. Дьявольские видения могли быть и его фантазией, некромантия же ему куда как не померещилась. Двое разом грезить одинаково не могут.
Но явление покойника лишь разозлило его и удручило сердце стыдом и печалью. И хоть Винченцо прекрасно понимал, что новые находки в тайниках колдуна совсем не порадуют его, всё же взял оставленные Луиджи ключи и направился в спальню Гвидо.
Сундук стоял у полога кровати, но ни один ключ из связки не подошёл к нему. Пришлось воспользоваться универсальным: Винченцо вставил кочергу между основанием и крышкой, сильно напрягся — и сундук распахнулся. Джустиниани внимательно оглядел содержимое. Несколько книг, каббалистические трактаты, апокрифы и написанные от руки колдовские фолианты. Он лихорадочно просматривал их. «Книга Дагона». Оригинал на древнеарийском и латинский перевод. «Ключ к Бессмертию». Работа, доказывающая неоспоримое преимущество Чёрной Магии над Священной, книга, как говорили, «кричащей и омерзительной откровенности там, где люди достойные сохраняют молчание». «Чёрный бревиарий», содержащий перечень заклятий темных сил Яна Густава, есть главы по травам и зельям и разделы, посвящённые «охранным заклинаниям и амулетам». А вот «Книга Древнего Света», в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году его отпечатал Аристидо Торкья, считалось, что автором гравюр к гримуару был сам Люцифер. Открыв последний том, Джустиниани почувствовал тошнотворный запах, въевшийся в его страницы. Он пробуждал неуловимые, но удручающие душу воспоминания, и, перелистывая поблёкшие листы с извивами рукописного шрифта и размашистыми магическими формулами, Винченцо чувствовал, что они нагнетают неописуемое безумие.