Совсем не так путешествовала одна маленькая графиня. В темно-синем дорожном костюме и миниатюрной модной шляпке со страусовыми перьями, тремя чемоданами барахла, пятью ящиками лекарств, я выглядела несколько чуждо в компании господина Джунковского и его команды врачей и медсестер. Старалась быть милой, но здесь палиться не стоит, поэтому с чарующе глупыми шутками выспрашивала у докторов о современных методах хирургии и конспектировала-конспектировала-конспектировала в крохотную надушенную книжечку. У женской половины спасательного корпуса я вызывала отвращение и жеманством, и стремлением выглядеть всегда красивенько, и неуемным флиртом. Но репутация хорошенькой дурочки мне точно поможет в моем проекте, а демонстрация мозгов — нет, поэтому от поиска надежной подруги здесь пришлось отказаться. Устинья только вздыхала, глядя на мое лицедейство.
— Ах, Владимир Федорович, как замечательно, что именно Вы сопровождаете нашу экспедицию! — я чуть закатываю глаза.
Статный штабс-капитан уже не краснел от льстивых комплиментов — после нескольких лет службы у Великого князя Сергея Александровича это неудивительно. Смущение и комплексы остались у русоволосого богатыря по ту сторону гвардейского полка.
— Ваше Сиятельство слишком добры. — он церемонно кланяется.
В нашей поездке я оказалась самой знатной дамой, и это помогало кокетничать с мужчинами, но не способствовало дружбе с дамами, коих и так было всего десять.
Сестры милосердия Иверской обители сильно отличались от однокурсниц моей сестры. С теми я провела немало времени на вечеринках в клубах и при транспортировке их тушек, павших в неравной схватке с зеленым змием. Веселые, зажигательные девчонки со здоровым цинизмом и толикой безбашенности. Люська нашла идеальную среду для своего темперамента, когда выбирала медицину. Маленькая моя, как ты там?
А эти дамы меня просто убивали. В этой общине, не в пример прочим, где выращивали служительниц от младенчества, брали на работу. Жалованье платили, а лет через двадцать беспорочной службы обещали пенсию. Неплохой вариант, если других не предвидится. Тем более, что при таких тесных контактах с ранеными, невзирая на уставные ограничения, был шанс познакомиться с кем-то и выйти замуж. Все же мужчины частенько путают любовь с благодарностью. Правда, войны случались не каждый год, а в обыденной жизни дамы возились с сиротами, калеками и бедняками.
Иверское сообщество организовалось лишь три года назад, так что это была их первая война, и энтузиазма у всех хватало. Тем более, почти для всех это была первая зарубежная поездка. Вот как бы мне не проколоться, ведь по документам я тоже за пределы Поволжья и Центральной России особо не отлучалась.
Так что я оказалась в компании дам в возрасте от 20 до 40 лет, которые пристально следили за мной и явно недружелюбно отзывались. Репутация моя была известна — юная вдова, пролезшая из грязи в князи графини, не особо заботящаяся о репутации, схоронившая жениха и готовая присмотреть следующего камикадзе.
Между нами пролегала широкая пропасть, которую только углубляло кокетство с мужчинами, наличие горничной и разнообразие туалетов. Их мрачная форма с белыми передниками смотрелась откровенно уныло, а чепцы слишком контрастировали с моими шляпками.
Но кое-какие сплетни до меня все же доходили. Сейчас господин Джунковский переживал не самый простой момент в биографии — ему приспичило посвататься к очаровательной даме, обремененной не только эффектной внешностью и прочими дамскими достоинствами, но и четырьмя детьми, и мало бы этого — упрямым мужем, не желающим деликатно самоустраниться с пути чужой страсти. Вульгарно, не правда ли? И покуда влиятельные покровители и покровительницы (а с ними я познакомилась прошлой зимой, и теперь искренне сочувствую упрямцу) обрабатывают почву для воссоединения любящих сердец, наш герой развеивает личные печали в морском круизе.
Половина нашего отряда отправлялась в Фарсалу, к туркам, а вторая — к грекам. Я, несмотря на яростные возражения Владимира Федоровича, оказалась в составе жиденького греческого десанта, состоявшего из двух врачей и четырех сестер. И мы с Устей на правах пятого колеса в телеге.
Интересный подход к гуманитарной миссии. Складывалось ощущение, что весь театр боевых действий — это своего рода тренажер, на котором инспекция европейцев просто ставит оценки. Попутно, правда, кого-то хоронят, но кто же солдат будет считать. Немцы давно уже натаскивали турок и теперь с озабоченностью хорошего тренера наблюдали за успехами своих питомцев. Англичане и французы всполошились, как бы кто не урвал прежде них кусок от Османской империи, а наши вдруг увлеклись миротворчеством. Прежний царь эту ниву возделывал неплохо, но вот от Николая Александровича я ожидала иного.
* * *
Городок Ретимно оказался сферической дырой в вакууме. Вряд ли Сараево сейчас выглядит лучше, но раз все идет к более раннему началу первой мировой войны, стоит запоминать. И я носилась по узким грязным улочкам, фотографируя ракурсы города, наших докторов, инфернальный госпиталь.
Два дня держалась в стороне, потом начала помогать — перевязывать, поить, кормить… Меня все еще воспринимали как назойливую муху, но уже терпимее.
А реалии оказались вовсе не такими, как виделось из уютной чистой гостиной в центре Санкт-Петербурга, и даже не как в фильмах о старых войнах. Нам выделили под прием просторный глинобитный дом, явно несколько лет простоявший без надзора. Окна без стекол, хотя в этом климате это скорее плюс, чем минус, неспособность проводить дезинфекцию — попробуй это сделать по земляному полу, отсутствие поставок лекарств и продовольствия — его тоже пришлось закупать самим, адская жара, неиссякаемый ручеек раненых, полная неспособность что-то изменить. И оторванность от внешнего мира — не было ни газет, ни любых источников информации. Случись всем нашим спутникам на турецкой половине сгинуть — мы бы долго не узнали. Выделенные в помощь полдюжины местных уходили от вопросов, ссылаясь на незнание языка — и это в Греции-то, с русской королевой. В мое время в Турции каждый торговец умеет поддержать разговор на тему флирта и маркетинга. Да что Турция, в Африке русскоязычных выпускников наших ВУЗов найти не проблема, не говоря о Ближнем Востоке. Все же имеет смысл поддержка международного обмена студентами, а я-то раньше считала это пустой тратой денег и времени.
На восьмой день накатила первая волна отчаяния — а что, если это все зря? Шансы найти человека на войне — практически нулевые, особенно если этот человек не горит желанием быть узнанным. Без телефонной и интернет-связи, без знания языка, без навыков выживания на войне — это просто слегка закамуфлированный суицид. Но в Ретимно пока еще не стреляли, так что настоящего страха мы не видели.
Доставляли нам преимущественно греческих мятежников, но встречались и турки. Их, чуть стабилизировав, передавали в миссию Джунковского, а греков пестовали сами. Прошла пара недель прежде чем я услышала то, ради чего и решилась на это рискованное путешествие.
Сестра милосердия Анна Асотова — пухлая большеглазая блондинка лет тридцати с переизбытком ханжества и недостатком личной жизни — перевязывала культю у высокого статного грека. Тот сначала честно строил ей глазки, рассказывая что-то эмоционально-интимное на непонятном большинству из нас языке — курс древнегреческого в гимназиях помогал не всем, а кое-кому вообще был незнаком, а после начал сквозь зубы материться.
— С-с-с. а б…
Сестра Анна поджала губы и продолжила с большим ожесточением.
— Странно, по-моему, на греческом это звучит несколько иначе. — медовым голосом сообщила я, удостоившись уничижительного взгляда медсестры.
— Ваше Сиятельство разве сталкиваются с подобным отрепьем?
— О, милая, с кем только не столкнешься в военном гарнизоне. Да и в родовом поместье моего супруга, Царствие ему Небесное, крестьяне себя не всегда сдерживают.
— И Вас это не оскорбляет? — озадачилась сестра.
— Так ведь больно же ему. Вы бы повязку смочили перед тем как разматывать — он, может, и что другое бы рассказал.
* * *
Дождалась ухода госпожи Асотовой и подобралась ближе к своей жертве. Молодой еще мужик — тридцатника не будет. Хотя они тут рано созревают под южным солнцем, значит еще младше. Так, я подготовилась дома к тому, что английского тут не знают.
- Ποιο είναι το όνομα του διοικητή σας ? — зачитала я из записной книжки, где вывела транскрипцию своей речи.
Он радостно затараторил, вызвав желание повторять «Хенде хох».
- Δεν μιλώ ελληνικά .
На меня озадаченно уставились два огромных, как спелые маслины глаза.
- Πρέπει να τον δείτε. Πες . — и отдала маленькую записку, которая тут же исчезла в глубине одеяла.
— Димитрос.
— Я знаю. — погладила я его по уцелевшей руке. — Знаю.
Вскоре этот раненый исчез, и ни он, ни его одиозный руководитель признаков жизни не проявляли. И ладно бы только они.
Складывалось впечатление, что о нас совершенно забыли еще когда доставивший нас корабль ушел из бухты. Лекарства не подвозились и теперь многие манипуляции совершались с помощью подручных средств и Божьей помощи. В ход пошло и то, что я привезла с собой и несколько раз я подслушала одобрительные разговоры докторов о результатах. Но только тихо, и не для моих ушей, так что признания мы с Сутягиным дождемся не скоро.
Русский гарнизон, который Император посулил греческому королю, оставался миражом, и мы оказались в межвременье. Что происходит на войне — нам не рассказывали: контингент раненых не особо вступал в разговоры, а местные солдаты делали вид, что вообще не понимают наших попыток заговорить. Порой с турецкими парламентерами, доставлявшими нам греческих солдат и забиравших себе подлеченных соотечественников, мы получали отрывочные донесения из второго госпиталя — там было еще краше нашего: расположенный в сыром, покрытом плесенью доме, он щедрой рукой раздаривал медикам и сопровождавшему их отряду Джунковского малярию, лихорадку и прочие радости Османской земли. Непоправимых потерь пока не было, но судя по прорывавшимся эмоциям, депрессовали там люди не хуже нас.
5
А ведь могла бы просто нанять специально обученного человечка и передать письмецо. Сейчас же не только собственной шкурой рискую, ьак еще и Устю затащила не пойми куда.
Чтобы окончательно не съехать с катушек и пореже задумываться о чудовищной глупости этой экспедиции я приучила себя и пару присоединившихся сестер ходить купаться на рассвете. Все же быть у моря и киснуть в затхлых комнатах — перебор, пусть даже придется нырять в платьях. Нам изначально выдавали в сопровождение казака Афанасия, но тот перманентно глушил с местными цикудьо, поэтому вскоре мы привыкли к одиночеству. Доктора уже поглумились над сходством названия с классическим ядом, но Афоню не брала никакая зараза. К сожалению, об остальных такого сказать было нельзя. Народ валом укладывался то от диареи, то от тошноты. Я жрала уголь как сахар и молилась. Ну и мыла все по сто сорок раз кипяченой водой, конечно. Приучила Устю обдавать все кипятком и мы пока держались.
Но везение не бывает вечным, и, боюсь, виновна в этом именно моя пляжная прогулка, когда накупавшись я не устояла и сорвала с дерева апельсин. Мне почти искренне сочувствовали, когда третий день подряд я задумчиво лопала одни сухарики и трепетно прислушивалась к внутреннему голосу. К пациентам засранцев не допускали, поэтому душный день пришлось провести в снятой нами мансарде.
Зарево пожара на востоке города я рассмотрела не сразу. Оказалось, что у турок случился прорыв на фронте и местные праздновали это вырезая чудом выживших в январе христиан. Ну конечно, как героически помирать, так я либо блюю, либо готовлюсь к этому. Мы с Устей прихватили все самое ценное и рванули в госпиталь. Как оказалось, вовремя, потому что возвращаться к ночи стало некуда, причем не только нам, но и сестрам. К исходу третьего дня осады госпиталя, которую мы все провели без сна, еды и почти без воды, в город вошел тот самый давно обещанный гарнизон. Всю компанию экстренно, под охраной решили переправить под присмотр Джунковского. И тут нужно знать местную пунктуальность: срочно — это в течении нескольких дней. Ну не позднее недели, хотя бы. Или двух.
Отбытие ожидалось на очередном рассвете, и мы начинали привыкать, что все откладывается, как и вчера, и позавчера, и третьего дня. В этот раз я решительно не могла заснуть, и мы с Устей устроились на кресле под оливой, что росла чуть в стороне от госпиталя. Посидели-посидели и решили напоследок искупнуться. Теперь в городе не было страшно, да и от ворот госпиталя до побережья — рукой подать. Прихватили немного еды, пару покрывал и пошли. Как оказалось, по улице мы шли не одни. Причем это выяснилось, когда мы успели добраться до берега, я разделась и нырнула.
— Хозяйку позови. — раздалось в ночи. — И погуляй пока с Андреасом.
Я бестолково щурилась, пытаясь рассмотреть незваных гостей. Один силуэт был мне очень хорошо знаком, и вроде бы по кустам шевелились еще тени — или это лишь ветер? Так и пришлось идти к берегу в мокром платье, вода стекала по лицу, рукавам и подолу. Позорище. Ну так и он тоже не обязательно красавчик.
Для непосвященных — армия Греции обычно лидирует в рейтингах самой оригинальной формы. Здесь собрали и шапочку с кистями до самого того, и чулки с подвязками, и юбочки-солнце и тапочки с помпонами. Живописно выглядит, но меня терзают сомнения насчет боевых успехов в подобном облачении. Мой гость одевался весьма по-европейски — мышастый сюртук, брюки, заправленные в сапоги, белая рубаха. Оброс бородой — непривычно. На передовой обычно бывал гладко выбритым, со щетиной или бородой там более раскрученные персонажи ходили. А теперь лишь эти раскосые глаза да чуть побитые сединой пряди напоминали того, кто стал очередным лицом той внезапной войны. В моей стране после Великой Войны героев в режиме он-лайн не случалось. И пусть их выкашивали пули и взрывы, но этот, казалось, под Божьим покрывалом ходит.
— Здравствуйте, Дмитрий. — я завернулась в большую простыню, поданную Устиньей, быстро переоделась внутри нее, пожертвовав условностями типа множественного нижнего белья, отпустила девочку и жестом пригласила комбрига присесть. — Выпить хотите?
— Я не пью. — Он чуть сутулясь устроился на большом валуне.
- Зря, тут алкоголь любую заразу убивает. — он молча протянул руку.
— Ксения Татищева. — я едва успела перевернуть ладонь, чтобы пожать.
— А меня, стало быть, знаете, — он наблюдал, как я достаю из корзины бутылку, наливаю нам обоим и, к чести его, не стал дожидаться моего первого глотка.
— Ну, за встречу, Хакас. — пробормотала я. Не сказать, что граппа легко ложится на измученный стрессами желудок, но весь день я лопала сухарики. Хуже уже некуда. — Давно Вы тут, Дмитрий?
— На Кипре-то? — усмехнулся он. — С полгодика будет.
— Вы же понимаете, я не об острове. — я откинулась на покрывало и выдохнула.
— А Вы? — ушел от ответа мой собеседник.
— Четыре года. — звучит-то как жутко. — В общей сложности.
Он с изумлением уставился.
— Это как?
— Через два почти была возможность дом навестить, но я там… В общем, вернулась.
— Как? — он вскочил и бросился ко мне. Наблюдая это заросшее лицо и диковатые глаза потомка Чингиз-Хана, я вдруг вспомнила, что были у него и контузии. Неоднократно. Не реже пяти-шести раз в году.
— В Петербурге дверь была… Только там революционеры бомбу уронили и больше она не работает. — я наблюдала, как чуть подрагивающими пальцами он достает портсигар, извлекает из него сигарету, прикуривает от зипповской зажигалки. Здесь такое не встретишь — как только не спалился на столь явном анахронизме?