Взгляд герольда обежал зал и остановился на Ричарде. Он сделал один только шаг в сторону лестницы, но один из телохранителей короля Эдуарда остановил его.
Глостер махнул рукой, чтобы незнакомца пропустили, однако герольда уже мгновенно избавили от кинжала. Брата охраняли надежные люди.
Герольд, вне сомнения, знал Ричарда Глостера в лицо, даже не нуждаясь для этого в эмблеме – белом вепре, вышитом на груди его черного камзола. Ричард заметил, что глаза его все же скользнули по гербу, пока он попытался поклониться таким образом, чтобы не слететь кувырком с лестницы. Крепкая голова, отметил герцог. Этот воин будет хорош в битве.
– Милорд Глостер, я принес срочные новости для Его Величества короля Эдуарда, – произнес посланник.
– Раз ты знаешь меня, говори. Я передам твою весть моему брату.
Гонец колебался всего мгновение. Расположенный всего в двухстах милях на юге, Лондон готовился к войне. Герольд без отдыха проскакал все эти мили и ссадил место, на котором сидел, до самой кости. Добиваться личного свидания с королем не имело смысла.
– Милорд, граф Уорик высадился возле Лондона и собирает войско. – Понимая, какую реакцию вызовут его дальнейшие слова герольд потупил взор и отвел его в сторону. – Говорят, что с ним герцог Кларенс, милорд.
Напрягшись, Ричард посмотрел на гонца:
– Мой брат Джордж? Что ж, ему всегда недоставало ума… Королева в безопасности?
На коже герольда проступили капельки пота, и он виноватым движением развел руки:
– Об этом вам принесут весть другие гонцы, милорд. Меня отослал из Лондона управляющий двором Его Величества лорд Гастингс. Похоже, что я первым принес эту злосчастную новость.
Ричард заметил, что его собеседник дрожит, но от страха ли, от утомления или просто из-за того, что попал в тепло из ночного холода, он не знал, да его это и не заботило. Герцог резко встал, едва не спустив при этом гонца с лестницы.
– Подожди здесь, пока я не переговорю с Его Величеством. У него могут возникнуть другие вопросы.
Герцог Глостер вошел в коридор и постучал в дверь, уже открывая ее, нисколько не заботясь о том, что он там увидит. Однако в следующий миг он замер с открытым ртом уже на пороге. Голая светловолосая служанка, лежа на животе, стучала в дверь каблуком. Появление Ричарда прервало ее сладострастные стоны, и, взвизгнув, она свернулась клубком и натянула на себя одеяло.
Король Эдуард Четвертый Английский почивал на спине, в глубоком сне и похрапывая. Рука его обнимала еще одну женщину, положившую белую руку на широкую грудь короля.
– Он сказал, чтобы я не останавливалась… – проговорила лежавшая у стены девица, отбрасывая свою обувку и пытаясь поглубже зарыться в одеяла.
Не обращая на нее внимания, Ричард шагнул вперед и пнул ногой своего брата в пятку. Его не волновали забавы Эдуарда, его не смущала наглая нагота брата, толстое и тяжелое тело которого, в своей нескромной откровенности занимавшее почти всю постель, напоминало теперь выброшенную на берег мертвую рыбину.
Теперь им предстояло заниматься другими вопросами. Помедлив секунду, герцог пнул брата еще раз, поцарапав кожу короля краешком шпоры.
– Прекрати, – сонно пробормотал Эдуард. Он начал было поворачиваться на бок, но вдруг ощутил присутствие стоящего над ним мужчины. Под взглядом Ричарда король резкой судорогой перешел от расслабленного покоя к сознанию. Глаза его раскрылись, и он отбросил девушку, собираясь выскочить из постели. Заметив, что рядом стоит его младший брат, с облегчением выпустил из груди воздух, усмехнулся и потянулся к кувшину с вином, ненадежно расположившемуся на краю стола. Затем пробормотал какую-то околесицу, но раздраженный Ричард заговорил первым:
– К Лондону подошла армия под командованием графа Уорика. Джордж, конечно же, с ним. Об Элизабет и твоих девочках ничего не известно. Так что прости. Сойди вниз, если можешь. Я выгоню народ из таверны.
Не говоря больше ни слова, Глостер повернулся и вышел из комнаты. Брат его какое-то время тупо взирал в потолок, а потом взревел и потянулся за своей одеждой. Обе шлюшки вылетели из комнаты без всякой оплаты – впрочем, они и не протестовали с учетом того, что слышали. Натянув шерстяные хозы и нижнюю рубашку, король Эдуард застегнул пуговицы верхней рубахи, еще пропитанной его потом. Потом, раскачиваясь на ногах, он некоторое время стоял возле постели, долгой и плотной струей наполняя извлеченный из-под кровати горшок, после чего снова сел и, взявшись за кожаные ушки, натянул сапоги, высоко задирая ноги. Наконец, плеснул холодной воды себе в лицо и на волосы из другой чаши, поставленной на стол. С медвежьим ворчанием обмакнул в нее лицо, прочистил нос, кашлянул и, тряся щеками, провел ладонью по лицу. Голову короля, над правым глазом, пронзала тупая боль. Его тошнило, а два коренных зуба воспалились и шатались из-за мясного волокна, застрявшего между ними неделю назад. Король уже не сомневался в том, что эти зубы придется вырвать к чертям, пока они не отравили его.
Одевшись, Эдуард уставился на свои латные рукавицы и кольчугу, а также на пластины и завязки поножей. Он привык таскать на себе такую гору металла, что, когда удавалось обойтись без нее, чувствовал себя легким, как мальчишка. Потом с неудовольствием похлопал себя по животу. Жилистая фигура братца Ричарда являлась для него постоянным укором, предметом зависти. Эдуард с каждым днем все больше и больше потел; он понимал, что существенно отяжелел и сделался медленнее. Тем не менее вся необходимая сила еще сохранялась в его спине, руках и ногах. Ну разве нельзя считать законной причиной его охотничьих поездок желание восстановить былую комплекцию?
Он не стал рассматривать внушительную груду бараньих костей, свалившихся на пол вместе со сброшенным им чуть раньше блюдом. Мужчина нуждается в мясе, чтобы драться и скакать верхом. Эдуард по возможности выпрямился, втянул живот и снова похлопал по нему. Так определенно лучше: все-таки в основном это мышцы. Комната внезапно накренилась, и он вздрогнул, ощутив жаркую горечь в горле. Не прикасаясь к разбросанной броне, монарх схватил в руки меч с перевязью, остававшиеся на том месте, где он бросил их, и, выходя из комнаты, удовлетворенно кивнул, убедив себя в том, что пока еще не слишком растолстел.
К тому времени, когда Эдуард спустился вниз, таверна уже вынужденно опустела. Даже хозяину и прислуге велено было исчезнуть куда глаза глядят. Король увидел, как его брат Ричард и гонец с гербом Йорков на груди поднялись на ноги, чтобы преклонить колено в его присутствии. В зале оставался лишь один из его телохранителей.
Эдуард, прищурившись, обвел помещение взглядом. Да, это сэр Дальстон. Есть у него чутье на дичь земную. Король ощутил, как его мысли направились куда-то в сторону – выпитое вино притупляло и замедляло их ход. Он покачал головой, однако внезапное движение вызвало новый приступ головокружения и еще один прилив желчи.
Темное уныние обрушилось на монарха, похищая первый бодрый порыв. Он знал, что еще несколько сотен его сторонников стоят лагерем в соседних полях с борзыми и бульмастифами, королевским кречетом и заводными конями. Друзья и верные лорды примыкали к охоте и оставляли ее после того, как регулярное злоупотребление внушительными количествами мяса, вина и эля превращало их в ослабевших старцев. После этого они возвращались в собственные владения, восстанавливать силы и тешить своих жен. Эдуард же, в отличие от собственных подданных, просто расцветал в подобных условиях.
Помимо родного брата Ричарда, в свите короля находились и другие знатные персоны. В частности, муж его сестры Энтони, граф Риверс, уже несколько утомленный неделей беспрерывных попоек с Эдуардом. Бароны Говард и Сэй присоединись к охоте, вне сомнения, ясно осознавая, что участие в ней может принести им благосклонность короля. Последним из знати к охоте присоединился граф Вустер, известный своей жестокостью по отношению к врагам короля. «Интересно, как поведет себя Вустер, узнав о возвращении Уорика?» – подумал Эдуард. В качестве констебля всей Англии в недавние месяцы Вустер председательствовал на судах над сторонниками графа Уорика и руководил их казнями. Если восстание увенчается успехом, ему не поздоровится. Мысль эта заставила монарха скривиться.
Всего при нем находилось около ста сорока вооруженных людей и примерно столько же слуг, способных держать в руках меч в том случае, если под угрозой оказывались их собственные жизни. Оступившись на лестнице, Эдуард выругался сквозь зубы. Войском, как ни крути, это сборище не назовешь. Но не может же он брать с собой целую рать, когда хочет выехать на охоту или посетить одинокую вдовушку в дальнем поместье! Воспользовавшись мгновением, Эдуард провел рукой по влажным волосам. Король должен иметь возможность разъезжать по своей собственной земле, не приглядываясь к поведению врагов, готовых лишить его короны. Англия всегда казалась такой спокойной, такой надежной страной… Однако она коварна. Посмотрев сверху вниз на брата, монарх подумал, что увидит сейчас в его взгляде презрение, и мысль эта еще более рассердила его. Будучи мальчишками, они и помыслить не могли о короне и о каких-то герцогствах вне герцогства Йоркского. Это он, Эдуард, добыл для них эти почести, возвысил их обоих, вывел за пояса и воротники на свет Божий. И он не заслуживает столь мрачных взглядов со стороны младшего брата. Кем был бы он, Ричард, без него? Второстепенным бароном, напомнил себе король, забытым и канувшим в безвестность.
– Так, значит, Джордж с ним? Наш родной брат? – спросил Эдуард напряженным тоном, вынудившим его закашляться и несколько побагроветь.
Ричард вздрогнул и кивнул:
– Да, он пошел против нас. С лучниками и пехотой из своих владений, не сомневаюсь. Джордж может вывести на поле две-три тысячи человек или даже больше. Как тебе известно, Уорик может сделать то же самое, не обращаясь к союзникам и не поднимая народ по графствам. A кроме того, нас застали врасплох.
– Однако Йорк совсем недалеко от нас, брат мой! – проговорил Эдуард, стараясь, чтобы слова его звучали уверенно, хотя пальцы пьяной гульбы еще стискивали его разум. – Однажды я уже обращался к ним.
Вместо того чтобы вступить в спор, Ричард Глостер ощутил обиду и смятение брата и продолжил уже более мягким тоном:
– Да, Эдуард, они придут сюда именем короля. Иначе не может быть. Я уже разослал наших парней с твоим гербом поднимать наших из уютных постелей. С каждым часом к нам будет присоединяться все больше и больше народа, я в этом не сомневаюсь.
Герцог не стал говорить, что они, скорее всего, опоздали. Гонец из Лондона проскакал две сотни миль за два дня, дюжину раз сменив лошадей на хорошей дороге, совершив истинный подвиг воинского мастерства и терпения. Однако Ричард Глостер был подопечным Уорика и не один год провел в его доме. Он восхищался многими его качествами – среди которых было умение действовать быстро там, где многие приходили в смятение и начинали спорить. В прошлом это не раз приводило к ошибкам – к опрометчивым, принятым слишком быстро решениям. Однако в конкретной ситуации, именно в тот день, это означало, что граф Уорик уже в пути. Ричард не сомневался в этом.
Уорик сражался при Таутоне. Он убил собственного коня и бился по правую руку от Эдуарда, молодого короля в первом цветении молодости и силы. Глостер знал, что граф не оставит север Эдуарду – королю, способному собрать войско своих сторонников. Нет. Ричард Уорик уже идет на север со всеми подручными силами, со всеми людьми, которых он успел собрать, купить или одолжить, чтобы поставить точку в войне.
Эдуард неровным шагом сошел вниз по лестнице, опираясь на поручни. Ричард судорожно глотнул, понуждаемый необходимостью перейти к действиям, но все же поставленный перед необходимостью оставаться на месте благодаря клятве, данной королю, благодаря верности своему брату. Даже без панциря, даже в мешковатых подштанниках и с бледным брюхом, проглядывающим через расстегнутую подкольчужную куртку, Эдуард производил внушительное впечатление, наполняя комнату не только своей плотью. Пригнув большую лобастую голову, чтобы не удариться лбом о балки, монарх ввалился в таверну, как ввалился бы, наверное, медведь, так что попятились даже его телохранители. Не говоря ни слова, он привлек к себе высокий трехногий табурет и уселся на нем, чуть покачиваясь и моргая. Тут Ричард понял, что брат его по-прежнему мертвецки пьян. Конечно, комната кружилась вокруг короля, дышавшего кислым перегаром.
– Принесите Его Величеству ведерко, – шепнул Глостер телохранителю. Это распоряжение, безусловно, показалось обидным сэру Дальстону, однако он отошел в сторону, нашел потрескавшееся древнее кожаное ведро и поставил его у ног короля, как если б оно было полно ладана или мирры. Эдуард, казалось, наблюдал за ним какими-то остекленевшими глазами.
Ричарда охватил гнев. Любого другого человека он давно привел бы в сознание силой, однако брат его никогда в жизни не простит подобной обиды. Эдуард любил грубые потехи и был не прочь намять бока любому стражнику или собственному рыцарю, однако в подобных случаях всегда приходилось считаться с важным пунктом. Король не может позволить, чтобы его унизили или принудили что-то делать физической силой – в любой ситуации, какой бы несерьезной она ни казалась. Ричард не мог забыть участь сэра Фоланта де Гиза, сдуру решившего побороться с королем во время очередной пьянки и взявшего монаршью голову в захват. Эдуард претерпел такое обращение долю секунды, после чего сунул руку рыцарю между ног и чуть не оторвал от его тела мошонку… Воспоминание о крике сэра Фоланта заставило Глостера поджать губы.
Некоторое время они стояли в полном молчании – трое мужчин лицом к Эдуарду, сидевшему на табурете, покачиваясь и уставившись пустыми глазами в пространство. Он протянул руку по отполированному множеством ладоней прилавку и вдруг забарабанил по нему костяшками пальцев, так что все вздрогнули.
– Эля мне! – крикнул король. – Чтобы прочистить голову.
– Какого еще тебе надобно эля?! – раздраженным тоном воскликнул Ричард. – Или тебя не волнуют новости? То, что Уорик идет на север? И Джордж вместе с ним?
Последняя колкость, уже привычная, была произнесена для того, чтобы заставить Эдуарда встряхнуться, вывести его из расслабленного оцепенения. Несколько лет назад их брат влюбился в дочь Уорика. С потрясающим отсутствием какой-либо дальновидности Эдуард запретил этот брак, и молодые люди обвенчались втайне. Новые родственные связи и верность им поставили Джорджа на сторону Уорика, и когда их обоих обвинили в измене, они бежали вместе с дочерью графа, уже находившейся на сносях.
Ричард Глостер с неприязнью посмотрел на сэра Дальстона, откликнувшегося на просьбу короля и уже обходившего стойку, направляясь к откупоренному бочонку. Этот коренастый рыцарь относился к королю с тем же не подлежащим сомнению обожанием, что и его мастифы.
Дальстона нимало не занимало, насколько король уже пьян и до чего еще может дойти его опьянение. Для него имело значение только одно: король просил эля. И в таком случае король должен его получить.
Ричард смотрел, как его брат получил глиняную кружку, полную до краев темной, пенистой жидкости. Глаза Эдуарда радостно открылись, он с детской улыбкой принял сосуд в свои покрытые шрамами руки и принялся пить, отчаянно рыгая между глотками.
Наконец, монарх просиял, а потом вдруг перегнулся пополам, и его вырвало на покрытый тростником пол мимо ведерка.
Глостер дышал через нос, старательно зажимая кулак, так что внезапно напряглись мышцы его спины. Ощущение это заставило его немедленно разжать пальцы, иначе мышцы его могли превратиться в раскаленный пояс, стягивая его тело, словно веревками, или же ребра могли повернуться и застрять в неправильной точке. Неправильное движение могло на целые недели обречь его на острую, как от ножа, боль, без всякой возможности сократить ее срок. Тогда дыхание его сделается неглубоким, а лопатка вылезет наружу и будет упираться в панцирь.
Ричард взирал на брата со смесью презрения и зависти.
Эдуард изгнал Уорика, и судьба распорядилась так, что дочь графа рожала на море – и что ребенку пришлось умереть еще до того, как корабль причалил к суше. Но одного этого не было достаточно для того, чтобы разъединить троих братьев, подумал Ричард, если б не первая ярость трагедии. Среди родителей найдется немного таких, кто не потерял одного или троих детей, либо найдя их закоченевшими к утру, либо имея возможность понаблюдать, как лихорадка понемногу крадет их жизни и уползает с добычей. Мысль эта заставила герцога скривиться. У него не было собственных детей, и он был уверен в том, что и сам возмутился бы против человека, прогнавшего его на море, если б в результате потерял своего первенца. Да, с той поры его письма Джорджу возвращались нераспечатанными. Братом по-прежнему владел гнев, в котором не было прощения.