2014
1
Сан-Диего
Я умелая лгунья.
Этот факт утешал меня, когда мы с Эйденом, соприкасаясь бедрами, теснились на нашем кожаном угловом. Интересно, не слишком ли близко мы сидели? Пэтти, социальный работник, сидя на другом крыле нашего дивана, что-то записывала в свой блокнот, и я переживала, следя за быстрым движением ее ручки: вдруг ее записи будут стоить нам нашего ребенка? Я воображала, что она пишет: «Пара выглядит нездорово зависимой». Словно уловив мою нервозность, Эйден взял меня за руку, прижав ее к своей теплой ладони. Как ему удавалось оставаться таким спокойным?
– Вам обоим по тридцать восемь лет, верно? – уточнила Пэтти.
Мы дружно кивнули.
Пэтти оказалась совсем не такой, как я ожидала. Мысленно я окрестила ее «Бойкой Пэтти». Я ожидала, что к нам заявится строгая пожилая особа, склонная осуждать всех и вся. Но она, будучи уже дипломированным социальным работником, выглядела никак не старше двадцати пяти лет. Белокурые волосы она собрала в «конский хвост», а ее огромные синие глаза, опушенные густыми ресницами, смотрелись как рекламная иллюстрация со страниц журнала «Вог». Ее бьющее через край воодушевление дополняла живая улыбка. Тем не менее эта Бойкая Пэтти держала в своих руках наше будущее, и, несмотря на ее молодость и пенящееся обаяние, она страшила меня.
– Как вы познакомились? – спросила Пэтти, оторвав взгляд от своих записей.
– На одной юридической конференции, – ответила я, – в две тысячи третьем году.
– Я с первого взгляда воспылал к ней любовью, – добавил Эйден.
Он частенько говорил мне об этом. «Я мгновенно влюбился в твои веснушки», – обычно вспоминал он, касаясь моей переносицы. Вот и сейчас я почувствовала на себе его любящий взгляд.
– Мы сразу же нашли общий язык, – заметила я, улыбнувшись Эйдену, вспоминая, как впервые увидела его. На семинаре по иммиграционному законодательству, которое впоследствии и стало специализацией Эйдена. Он слегка опоздал, заявился с рюкзаком за плечами, на руке его болтался велосипедный шлем, снятый с совершенно взлохмаченной белокурой шевелюры. Его серая футболка промокла от пота, и он совсем запыхался. Руководитель семинара, лишенная чувства юмора особа с жесткой короткой стрижкой, пронзила его взглядом, но он ответил своей самой очаровательной улыбкой, а большие карие глаза из-за стекол очков одарили ее смиренным извиняющимся взглядом. Его улыбка, казалось, говорила: «Я понимаю, что опоздал, извините, но мое присутствие на вашем семинаре доставит вам радость». Я видела, как постепенно смягчались черты лица нашей лекторши, и в итоге она кивнула ему, показав на пустой стул в середине аудитории. В то время в сердце моем жила еще не зажившая рана. Пару лет назад, после душераздирающего разрыва помолвки с моим давним женихом, Джорданом, я поставила на мужчинах крест, но в тот самый момент поняла, что мне хочется познакомиться с этим индивидуумом, Эйденом Джеймсом, и подошла к нему во время перерыва. Да, он сразил меня наповал. Эйден оказался веселым, сексуальным и умным в неотразимом сочетании. Сейчас, спустя одиннадцать лет, я по-прежнему не могу сопротивляться ему.
– Так, значит, вы занимаетесь иммиграционными законами? – Пэтти вопросительно глянула на Эйдена.
– Верно. Теперь я преподаю в университете Сан-Диего.
– А вы, Молли, занимаетесь брачным правом? – Она перевела взгляд на меня, и я кивнула в ответ.
– Долго ли вы встречались до того, как поженились? – спросила она.
– Около года, – ответил Эйден.
На самом деле всего восемь месяцев, но я поняла, что, по его мнению, год звучал основательнее.
– Вы хотели завести детей сразу после женитьбы?
– Нет, – ответила я, – сначала мы решили сосредоточиться на карьере. И даже не догадывались, что у нас возникнут сложности, когда мы наконец соберемся завести ребенка.
– Почему же вы не можете завести собственных детей?
– В общем, поначалу нам просто не удавалось забеременеть, – пояснил Эйден. – Мы старались целых два года, прежде чем обратились к специалисту.
Мне отлично запомнились эти два года. Я рыдала каждый раз, когда у меня начинались месячные. Каждый божий раз.
– А когда я наконец забеременела, – добавила я, – то потеряла ребенка на двадцатой неделе, и мне сделали гистерэктомию, – произнесла я сухим бесстрастным тоном, без намека на пережитые из-за этого мучения.
Мы потеряли дочь, Сару. Потеряли наши мечты.
– Сожалею, – сказала Пэтти.
– Мы пережили настоящий кошмар, – добавил Эйден.
– Как же вы справились?
– Мы много разговаривали на эту тему, – пояснила я, почувствовав, как Эйден ободряюще сжал мою руку. – Несколько раз обращались в консультацию, но в основном ради успокоения друг друга.
– Так мы обычно переживаем любые трудности, – заметил Эйден. – Мы не подавляем эмоции и умеем слушать друг друга. Это легко, когда есть взаимная любовь.
По-моему, тут он слегка преувеличил, хотя и верил, что говорит правду. У нас частенько бывали случаи гордиться взаимопониманием в семейной жизни, обычно мы успешно преодолевали любые проблемы. Хотя я испытала смущение, осознавая, что сейчас между нами стояла моя ложь.
– Насколько сильно вас разозлила потеря ребенка? – спросила Пэтти, обратившись ко мне.
Я мысленно вернулась в то злосчастное прошлое. Неотложка, срочная операция. Конец всех надежд на новую беременность. Но злости я не вспомнила.
– Мне кажется, я чувствовала себя слишком опустошенной для того, чтобы еще и злиться, – задумчиво произнесла я.
– Мы собрались с силами и определили новые цели, – пояснил Эйден. – Когда мы наконец обрели способность здраво мыслить, то осознали, что по-прежнему хотим… по-прежнему хотим… детей, и занялись изучением возможностей открытого усыновления, – небрежно произнес он, словно решение усыновить ребенка далось нам легко. Возможно, для него так оно и было.
– Что значит, открытого? – спросила Пэтти.
– Просто нам не хочется ничего скрывать от нашего ребенка, – ответила я с излишним пылом, но именно так я и относилась к этому вопросу.
Мне многое известно о тайнах и о том, какой вред они приносят ребенку.
– Нам не хочется, чтобы ребенок… мальчик или девочка… задумывался о своих биологических родителях или о том, почему он попал к приемным родителям, – с непоколебимой твердостью пояснила я.
Хотя под ложечкой у меня противно засосало. Мы с Эйденом не пришли к полному согласию по поводу того, что именно подразумевает наше открытое усыновление.
– То есть вы хотите предоставлять биологическим родителям сведения о вашем ребенке? Посылать им фотографии? Может, даже позволите вашему ребенку общаться с ними, если этого пожелают биологические родители?
– Именно так, – подтвердил Эйден, и я кивнула.
Пока не стоит упоминать о моих оговорках. Хотя я уже готова полюбить тех безымянных, безликих людей, которые согласятся доверить нам своего ребенка, однако не уверена пока, до какой степени мне хочется впускать их в нашу жизнь.
Пэтти сменила позу и слегка подтянула свой «конский хвост».
– Как вы можете описать ваш будущий образ жизни? – спросила она, меняя тему, и мне пришлось тряхнуть головой, чтобы очистить ее от образа тех воображаемых бескорыстных биологических родителей. – Как впишется в него будущий ребенок?
– Ну, пока мы оба работаем целыми днями, – сказал Эйден, – однако Молли легко может перейти на неполную рабочую неделю.
– И к тому же, если у нас появится ребенок, я возьму шестинедельный отпуск.
– Когда появится. – Эйден сжал мою руку. – Давай смотреть в будущее с оптимизмом.
Я улыбнулась. Честно говоря, я не возражала бы и совсем бросить работу. Мне надоели бесконечные дела о разводах. Чем дольше я занималась адвокатурой, тем меньше она мне нравилась. Но это уже другой разговор.
– Мы ведем вполне активную жизнь, – сообщила я Пэтти. – Любим путешествовать с палаткой, кататься на велосипедах. А летом проводим много времени на побережье. Мы оба занимаемся серфингом.
– Будет здорово приобщить к нашим развлечениям малыша, – заметил Эйден.
Мне показалось, что его прижатая к моей рука взволнованно дрогнула.
Пэтти перевернула страничку блокнота.
– Расскажите мне о ваших семьях, – попросила она. – В каких условиях вы росли и воспитывались? И как ваши родители относятся к идее усыновления?
«Ну вот, – подумала я, – теперь разговор свернет на кривую дорожку. Теперь мне придется врать». Я с облегчением вздохнула, услышав, что Эйден ответил первым.
– Мои родители полностью согласны с нами, – сообщил он. – Я вырос здесь, в Сан-Диего. Мой отец тоже законовед.
– Законоведы в наших краях растут как грибы, – с улыбкой заметила Пэтти.
– В общем, моя мама до выхода на пенсию работала учителем, а моя сестра, Лори, трудится шеф-поваром, – продолжил Эйден. – Они уже закупают подарки для малыша.
Его родня выглядела безупречно. И они действительно прекрасные люди. Я полюбила их – его замечательного отца и мягкую, добрую мать, его творческую по натуре, кормящую сестру и двух ее маленьких близнецов. По прошествии долгих лет нашей семейной жизни они стали для меня настоящей родной семьей.
– А как вы описали бы поведение ваших родителей в отношении детей? – спросила Пэтти Эйдена.
– Как спокойное и естественное, – ответил Эйден, и само его тело, казалось, расслабилось, когда он произнес эти слова. – Они воспитали нас вполне добродетельными людьми, поощряя в нас с Лори стремление к принятию собственных решений. И мы оба добились хороших результатов.
– А как они справлялись с вопросами дисциплины?
– В основном лишали привилегий, – сказал Эйден. – Никаких телесных наказаний. Я не способен даже отшлепать ребенка.
– А какими бывали наказания в вашей семье, Молли? – спросила Пэтти, и я мысленно возблагодарила Бога за то, что она пропустила пункт: «расскажите мне о вашей семье».
– Они заключались в бесконечных нравоучительных беседах, – с улыбкой ответила я. – Мой отец был психотерапевтом, поэтому если я делала что-то плохое, то мне приходилось каяться, расставляя все точки над «i». Порой я предпочла бы порку.
– Ваша мама тоже где-то работала? – спросила Пэтти.
– Она была фармацевтом, – ответила я.
Откуда мне знать, может, она до сих пор работает в аптеке. Сейчас Норе, должно быть, лет шестьдесят семь или шестьдесят восемь.
– А ваши родители тоже из Сан-Диего? – спросила Пэтти.
– Нет. Они уже умерли, – сказала я, впервые соврав с начала разговора.
И вряд ли эта ложь останется единственной.
– О, простите, – сказала Пэтти. – Есть ли у вас братья и сестры?
– Нет, никого, – ответила я, радуясь, что могу сказать правду. – Я выросла в Северной Каролине, поэтому мне редко удается видеться с дальними родственниками.
В известном смысле с некоторых пор практически никогда. Я поддерживала связь только с моей кузиной Дэни, и то минимально. Я почувствовала, как напрягся Эйден, пусть даже и самую малость. Он понял, что мы вступили на опасную территорию. Хотя и не знал наверняка, насколько она опасна.
– Ладно, давайте немного поговорим о здоровье, – предложила Пэтти. – Молли, до каких лет дожили ваши родители? И от чего они умерли?
– Какое это имеет значение? – нерешительно помедлив, спросила я, стараясь сохранить дружелюбный тон. – Я имею в виду, если бы у нас были родные дети, никто не стал бы спрашивать нас…
– Милая, – прервал меня Эйден, – это имеет значение, поскольку…
– В общем, складывается впечатление, что ваши родители умерли довольно молодыми, – мягко перебила его Пэтти. – Это не вычеркивает вас из списка кандидатов на усыновление, но если они имели наследственные заболевания, то биологическим родителям следует об этом знать.
Я высвободила руку и повлажневшими ладонями пригладила юбку.
– Мой отец болел рассеянным склерозом, – сообщила я, – а у матери обнаружили рак груди. – Хотелось бы мне не говорить при Эйдене такую своеобразную ложь. Сейчас она могла вызвать некоторые проблемы. – Хотя сама я совершенно здорова, – быстро добавила я, – мне сделали анализ на генетическую предрасположенность и… – Я помедлила.
Как же называется тот чертов ген? Если бы у моей матери действительно обнаружили рак груди, то аббревиатура той группы генов, вероятно, с легкостью всплыла бы в моей памяти.
– BRCA , – помогла мне Пэтти.
– Точно. – Я улыбнулась. – И обследование показало, что я совершенно здорова.
– Ни у кого из нас нет никаких хронических заболеваний, – добавил Эйден.
– А как вы относитесь к вакцинации?
– Положительно, – сразу откликнулся Эйден, а я кивнула.
– Мне трудно понять, как можно не защитить ребенка, если у вас есть такая возможность, – прибавила я, обрадовавшись, что вопросы о моей семье остались позади.
Заключительная часть разговора прошла гладко, по крайней мере с моей точки зрения. Закрыв в итоге свой блокнот, Пэтти заявила, что ей хотелось бы осмотреть остальные домашние помещения и наш сад. Целое утро мы с Эйденом протирали повсюду пыль и пылесосили, в общем, подготовились к ее приходу. Мы показали комнату, предназначенную под детскую. Стены ее хранили стерильную белизну, и чистый паркет еще не обрел коврового покрытия, но возле одной стены стояла красивая детская кроватка красного дерева. Ее подарили нам родители Эйдена, когда я вынашивала Сару. Вторым и последним предметом скудной обстановки была книжная полка, которую я заполнила своими любимыми детскими книжками. И я радовалась, что больше никаких приготовлений к приему нашей дочери мы с Эйденом не сделали. Я никогда не захожу в эту комнату. Слишком больно видеть эту кроватку и вспоминать, с какой радостью я подбирала книжки. Но сейчас, вместе с Пэтти, я осмелилась испытать надежду и даже прикинула, как хорошо будет выглядеть эта комната в мягких желтых тонах. Представила в одном углу кресло-качалку. Пеленальный столик возле окна. Мои руки начало покалывать от тревожного ожидания. Показав Пэтти наши спальни, мы вышли во двор. Мы жили в белом двухэтажном доме испанского стиля в районе Кенсингтона, одном из старейших в Сан-Диего, и, залитый солнцем, наш богатый квартал смотрелся просто великолепно. Садик наш невелик, но в нем зеленели два апельсиновых дерева и одно лимонное, и имелся к тому же небольшой детский игровой комплекс – очередной преждевременный подарок родителей Эйдена. Обозревая наш маленький сад, Пэтти по меньшей мере раз пять произнесла слово «потрясающе». Мы с Эйденом улыбнулись друг другу. По-моему, все будет хорошо. Видимо, нас занесут в одобренный список возможных приемных родителей. Кто-то из биологических родителей выберет нас для воспитания своего ребенка. Эта мысль одновременно радовала и страшила меня.
Садясь в свою машину на подъездной дорожке, Пэтти на прощание махнула нам рукой. Эйден обнял меня, и мы стояли, улыбаясь, глядя вслед ее удалявшейся машине.
– По-моему, мы с честью прошли первое испытание, – заметил Эйден.
Он сжал мое плечо и чмокнул в щеку.
– Наверное, прошли, – согласилась я.
Набрав полную грудь воздуха, я вдруг почувствовала, что со времени прихода Пэтти боялась нормально дышать. Обернувшись к мужу, я обвила руками его шею.
– Давай поработаем в выходные над нашим портфолио, ладно? – предложила я.