Он замолчал, похоже, погрузившись в воспоминания, и я ждала, стараясь не выдать своего нетерпения.
– На ее долю выпало очень трудное детство, – продолжил он, – родители жили отдельно, а ее мать трудно назвать хорошей или заботливой. Но об этом должна рассказать тебе Амалия, это ее история, а не моя. – Он слегка покачал головой. – Короче говоря, я рассказал ей о танцевальной студии, и она начала ходить туда со мной. Поначалу мы просто дружили, но постепенно наши чувства переросли в… нечто большее. Я влюбился в нее, хотя мы были очень разными. Начнем с того, что я был на девять лет старше. Она окончила среднюю школу, а я стал доктором медицины. Мы происходили из очень разных семей как по общественному, так и по экономическому положению. Мои родители и Тревор с Клаудией с самого начала не одобряли наш роман. Но… в общем, ты же знаешь ее. – Он улыбнулся. – Ты знаешь, что она обладает на редкость притягательной натурой.
Я кивнула. Мне было так странно слышать, как он рассказывает о романе, не имевшем отношения к моей матери. Внутренне сжавшись, я напряженно сцепила руки на коленях, сознавая, что сама попросила рассказать эту историю, и мне не хотелось, чтобы он смягчал ее, даже если она приводила меня в страшное замешательство.
– Я еще не встречал человека, похожего на нее, – продолжил папа. – Мои родственники казались в сравнении с ней жутко строгими… и какими-то скованными. А я как будто нашел человека, с которым мог наконец почувствовать себя свободным и спокойным.
Я поняла, что он имел в виду. Казалось, в мире не существует ничего, что могло бы вывести Амалию из себя. Она плыла по течению, принимая все, что попадалось на ее пути.
– Тем более что, так или иначе, нам было весело вместе, и я решил, что наши различия не имеют значения. Но потом у меня начались проблемы с ногами. Иногда, когда я танцевал – или даже просто ходил, – мои ноги словно наливались свинцом, и мне приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы заставить их двигаться. Сначала я подумал, что во всем виновато мое воображение. Я и представить не мог, что со мной что-то не так. Потом решил все-таки обратиться к врачу – даже к нескольким врачам, – прошел множество проверок и обследований и в итоге получил диагноз – рассеянный склероз. Я не слишком хорошо воспринял такой диагноз. – Он опять улыбнулся, и я почувствовала, что он понимал всю серьезность своей болезни.
– Тебе стало грустно?
– Можно и так сказать. – Он рассмеялся. – И поначалу Амалия всячески поддерживала меня, но потом она – совершенно неожиданно – начала отдаляться, замыкаться в себе. И однажды просто исчезла.
– Исчезла?
– Однажды вечером в Горной больнице, – кивнув, продолжил он, – она упаковала в своей комнате все вещички и ушла, никому не сказав ни слова. Я был… – Он поднял глаза к потолку. – В общем, полагаю, здесь уместно слово «опустошен», – признался он, вновь взглянув на меня. – Я искал ее, но она точно сквозь землю провалилась, и я предположил, что ее жутко напугал мой диагноз. Она не смогла справиться с ним и не решилась сказать мне это в лицо, поэтому просто ушла. Это казалось вполне в ее духе.
Надо же, я знала Амалию, но не представляла, чтобы она могла проявить такое малодушие.
– Как жестоко, – нахмурилась я.
– Да, в тот момент это казалось жестокостью, – согласился папа. – Но как бы то ни было, через пару месяцев после ее исчезновения я познакомился с Норой, – продолжил он. – Ей предложили в больнице работу фармацевта, и мы подружились. Ее ничуть не смутил мой диагноз. Фактически она занялась изобретением способов, позволявших мне справляться с неуклонно увеличивающимися ограничениями, сопровождала меня на прописанные докторами процедуры и находила обходные решения для того, чтобы я мог по-прежнему делать то, что мне хотелось или требовалось.
– Да, это очень похоже на маму. – Я улыбнулась.
– Она была изумительна. И мне определенно очень повезло, что я встретил ее, ведь я отчаянно нуждался в человеке, на которого мог бы положиться. И я полюбил ее, а уж мои родственники, естественно, прониклись к ней самыми теплыми чувствами. По их понятиям, она гораздо лучше подходила мне, к тому же, к их огромному облегчению, Амалия исчезла с моего горизонта.
– И все-таки я не могу поверить, что Амалия струсила… Ой! – До меня вдруг дошло. – Может, она была беременна?
– Да, ума у тебя не отнять, – заметил папа. – Разумеется, ты права. А я, идиот, ни о чем не догадывался. Ты сама можешь сделать заключение относительно того, почему она подумала, что ей необходимо исчезнуть. Может, ей не хотелось связывать меня с человеком, которого не одобряла моя семья, или она просто испугалась. В общем, мы с твоей мамой поженились, а потом в один прекрасный день у нас дома появилась Амалия с ребенком на руках – с тобой. Она пребывала в потрясении, столкнувшись с тем, как трудно заботиться о тебе в одиночку, без чьей-либо помощи. Твоя мама – Нора – не может иметь детей… мне кажется, ты знаешь об этом?
Я кивнула.
– И хотя меня это огорчило, я подумал, что, возможно, так даже лучше, учитывая развитие рассеянного склероза. – Опять задумчиво посмотрев на деревья за окном, он перевел взгляд на меня и улыбнулся. – Но вот появилась ты, – оживленно произнес он, – и твое появление казалось мне настоящим чудом. Понятно, что нам захотелось удочерить тебя, и Амалия, несмотря на то что очень любила тебя, с облегчением доверила тебя нам. Но нам всем хотелось, чтобы ты имела возможность общаться с ней, и поэтому она осталась жить в Моррисон-ридже. Мы подумали, что для нее лучше всего жить поблизости от тебя, и сама она, естественно, только этого и хотела, и тогда…
– Но остальным не очень-то хотелось этого, верно? – Я никак не могла забыть одного подслушанного разговора, когда два моих дядюшки рассуждали об уместности того, что Амалия живет на невольничьей делянке, поскольку она служила у них в качестве домработницы.
– Они не любили ее, называли Золушкой, – добавила я.
– О, со временем им придется полюбить ее, – уверенно произнес папа. – Твоя бабушка никогда не одобряла ее соседства, но когда-нибудь и она оценит ее по достоинству.
– Прошло уже четырнадцать лет, – заметила я. – Если она до сих пор не оценила, то, по-моему, уже никогда не оценит.
– Разве это так уж важно? Важно то, что Амалия живет рядом с тобой.
– Верно. – Я вдруг подумала о моей матери – Норе – и попыталась представить, что чувствовала бы сама, если бы по соседству жила бывшая подруга моего мужа. – И мама восприняла это нормально? – спросила я. – То, что Амалия будет жить здесь?
Папа вздохнул.
– Ну, я покривил бы против правды, сказав, что ее отношение к Амалии было лишено какой-либо напряженности, – признался он. – Уверен, что ты сама иной раз замечала это. Но для Норы ты стала единственным светом в окошке, поэтому ради тебя они с Амалией терпят друг друга.
Я опустила глаза на руки, задумавшись о том, как подробно он описывал мне свою любовь к Амалии. И как кратко упомянул о любви к матери.
– О чем ты задумалась, Молл? – спросил он.
– Ты все еще… – Я взглянула на него. – Все еще любишь ее? – спросила я. – Амалию?
– Да, я люблю ее, и всегда буду любить, – ответил он с улыбкой. – Но не думаю, что мое чувство к ней можно в полной мере назвать «любовью». – Он покачал головой. – Нет. Моя «любовь» полностью принадлежит твоей матери, и она, как ты сама могла бы сказать, совершенно замечательная, правда?
– Да. – Мне хотелось бы полностью верить его ответу, но никак не удавалось забыть то, как Амалия спала, положив голову ему на плечо. – Папа, – сказала я, посмотрев ему прямо в глаза, – прошлой ночью я видела тебя и Амалию на дедушкиной скамье. Вы оба спали. Она держала тебя за руку.
– Прости, это тебя расстроило? – перестав улыбаться, спросил он.
– Смутило.
– И ты теперь размышляешь, знала ли мама, что Амалия была там со мной?
Я кивнула.
– Она знает. У нас нет секретов друг от друга.
– И она не ревнует?
– Мне кажется, солнышко, тебе лучше спросить ее саму. Я не могу говорить за нее.
Я вяло кивнула головой. Мне никогда не удавалось говорить с матерью так откровенно. Она была потрясающей матерью во множестве отношений, но не относилась к тому роду людей, которым легко открыть душу.
– А теперь, – деловито произнес он, – нам надо затронуть еще один вопрос – о нашем грядущем семейном сборище в следующую среду.
– Семейном сборище? – Я озадаченно нахмурилась.
Мне смутно вспоминалось какое-то семейное собрание трехлетней давности. Мне поручили убирать мусор и следить за почтой. И я определенно помню, что уснула, положив голову папе на колени.
– Тебе не обязательно там присутствовать, – сказал он, словно прочитав мои мысли. – Бабуля также не придет к нам, поэтому она предложила, чтобы ты пришла к ней, и вы вдвоем приятно проведете вечер, просматривая любимые фильмы. Как тебе это нравится?
– А вы будете обсуждать планы дяди Тревора о нашей земле? – спросила я.
– Да, солнышко, наряду с некоторыми другими проблемами, – пояснил он. – Скука несусветная нам гарантирована. Тебе будет лучше сбежать к бабуле.
– Ладно, я согласна.
– Отлично. – Он взглянул на экран компьютера. – Давай, пожалуй, закончим на сегодня с книгопечатанием, – предложил он. – Как насчет того, чтобы сохранить наш труд, подкрепив его резервной копией, а потом отвезти меня на кухню? Избавим Расселла от лишних хлопот.
– Конечно.
Я сделала резервную копию напечатанного и, встав от компьютера, развернула к выходу папино кресло. Мы с папой проезжали по коридору, когда зазвонил телефон. Кто-то взял трубку, и через мгновение из кухни раздался мамин голос.
– Молли! – крикнула она. – Тебе звонит Стейси.
– Спасибо! – отозвалась я. – Сейчас подойду.
Продолжая катить коляску в сторону кухни, я раздумывала, удалось ли мне вообще нормально объяснить Стейси, каковы наши семейные отношения. Похоже, не стоило больше заострять ее внимание на ситуации «Амалия и папа на скамье», поскольку она, видимо, уже забыла об этом… к счастью, решила я, поскольку, как бы легко отец ни справился с моими вопросами, сама я в глубине души сомневалась в правдивости его ответов.
13
Сан-Диего
Мы с Эйденом в компании других шестнадцати человек сидели в большой комнате агентства по усыновлению «Источник Надежды». Все мы расположились по кругу на складных металлических стульях, ожидая прихода Зоуи, которая будет проводить наше групповое занятие, и в ожидании все переговаривались приглушенным шепотом, точно мы находились в церкви. На самом деле мне не хотелось приходить сюда. Я опасалась, что группа окажется одной из тех изливающих душу компаний, и занятие закончится для меня слезами из-за потери ребенка.
По моим ощущениям, атмосферка здесь исполнилась отчаяния, и у меня мелькнула мысль о том, какой же вклад внесли в нее мы с Эйденом. Я украдкой поглядывала на собравшихся. Несколько человек выглядели старше нас, и несколько – явно младше. То есть в возрастном отношении мы попали в убедительное большинство, что, на мой взгляд, вполне обнадеживало.
Хотя мне казалось, что я уже знаю Зоуи после множества телефонных консультаций с ней в процессе составления нашего заявления с приложениями, но лично мы с Эйденом с ней пока не встречались. По ее голосу и мягкой, доброжелательной и почти материнской озабоченности я представила себе почтенную даму лет пятидесяти. У меня сложился образ солидной брюнетки с легкой проседью, поэтому я с удивлением увидела, что вошедшая в комнату рыжеволосая красотка на высоких шпильках представилась нам как Зоуи. Мы с Эйденом переглянулись.
– Не то, что я представлял, – прошептал мне Эйден.
– Она не может быть «нашей» Зоуи, – прошептала я в ответ, но едва эта женщина открыла рот, я узнала ее ободряющий голос.
– Возможно, потребуется некоторое время, – начала она, обращаясь ко всем нам, – но каждый из вас, присутствующих в этой комнате, найдет своего ребенка.
Один из мужчин выразил свои чувства аплодисментами, и его поддержали несколько человек. Мы с Эйденом обменялись тревожными взглядами. Его рука лежала на спинке моего стула, и он успокаивающе погладил меня по плечу.
Зоуи предложила нам представиться и сказать пару слов о нашей «семейной истории».
Вскоре я узнала, что наша группа родительского ожидания крайне разнообразна. Помимо нескольких нормальных пар, ожидающих своего первого ребенка, присутствовали две лесбийские пары, одна пара геев, и две просто одиноких женщины, а также две пары, подавшие заявку второй раз. Одна пара уже воспитывала трех приемных детей и вернулась за четвертым. Я испытала к ним неприязнь. Невольную неприязнь. «Дайте же и другим шанс», – хотелось мне сказать им. И я вполне уверена, что не единственная в комнате испытала к ним неприязненное чувство. Истории о бесплодии разрывали сердце. И неудачные попытки ЭКО. И многочисленные выкидыши. Одна из лесбийских пар поведала, какой кошмар они пережили, когда биологическая мать выбрала их и отдала им ребенка, но через неделю та молодая женщина передумала и забрала его. Все в комнате с заметным содроганием восприняли рассказ этих женщин о том, через какие мучения они прошли, успев привязаться к ребенку и уже полюбив его как родного. Слушая невеселые жизненные истории, я чувствовала, как слезы все ближе подступают к глазам, и решила, что не буду рассказывать о потере ребенка. Мне этого не выдержать. Я просто скажу о своем бесплодии в связи с удалением матки. Но, когда дошла очередь до нас, Эйден выпалил: «Мы потеряли ребенка, когда Молли была на двадцатой недели беременности», – вот такие дела, короче, выдал всю подноготную, прежде чем я успела остановить его.
Группа откликнулась взволнованным сочувственным журчанием. Глаза мои наполнились слезами, к горлу подступил комок, начисто лишив меня голоса. Я постаралась выдавить благодарную улыбку, не пытаясь произнести даже слово. Позволила Эйдену говорить от имени нас обоих.
– Я вырос в очень любящей и счастливой семье, – продолжил он, – и хочу воссоздать в нашем доме такую же атмосферу. Родители Молли умерли, когда она была еще юной девушкой, у нее нет родных братьев и сестер, и я знаю, как ей хочется иметь возможность создать свою настоящую полноценную семью.
Мне стало легче, когда Эйден закончил рассказ, и Зоуи опять взяла слово. Покачиваясь на своих шпильках посреди комнаты, она предоставила нам в основном уже известные сведения. Описала законные стороны наших взаимоотношений с – пока воображаемыми – биологическими родителями. Сообщила, что агентство проводит консультации для биологических матерей, и перешла к стоимости медицинского обслуживания и другим нашим возможным и ожидаемым расходам. Проговорив минут двадцать, она вдруг резко сменила тему.
– Итак, мне хотелось бы, чтобы каждый из присутствующих с партнером рассказал нам, почему ваш партнер будет хорошим родителем. А те, кто пришел один, разумеется, сами расскажут о своих достоинствах.
Она смотрела прямо на нас, и я поняла, что от нас ждут первого выступления. Смущенная своей немотой во время нашей последней откровенной семейной истории, я приняла вызов. И описала добродушно-веселый характер Эйдена и то, как ему хочется, чтобы сын или дочь разделили его увлечения спортом и любовь к приключениям.
– Он из той породы людей, на которых всегда можно положиться, – продолжила я. – У него твердые убеждения, и он активно претворяет их в жизнь, поэтому и занимается иммиграционным законодательством. Он будет для ребенка великолепным образцом для подражания.
Я обернулась к Эйдену, и он улыбнулся мне.
– Спасибо, малыш, – сказал он и обвел взглядом собравшихся. – Молли – самая великодушная и щедрая из известных мне людей, – заявил он, подхватив у меня эстафету. – Она способна понять нужды других людей даже до того, как они сами поймут, в чем нуждаются. Я сразу подметил у нее такое качество, еще на этапе наших первых свиданий. В то время, разумеется, она крайне внимательно относилась к моим нуждам и потребностям. – Он взглянул на слушателей с легкой игривой улыбочкой и добавил: – Но в реальности оказалось, что она с тем же вниманием относится и к другим людям. Точно так же она печется о нуждах неудачников или помогает попавшим в неприятности друзьям. Она оказывает бесплатную юридическую помощь женскому приюту в центре города. А еще, несмотря на то что прошло всего несколько месяцев после того, как сама Молли потеряла нашего ребенка, она помогла моей сестре устроиться на курсы детского питания, когда она разродилась двойней. Не представляю, как Молли умудрилась с этим справиться. Я не смог бы.