Так и замираю рядом, вытянув руку, не касаясь, с недоумением наблюдая.
Не замечает. Не видит в упор. Только чёртов мобильник.
Пытаюсь привести мысли в порядок, сосредоточиться, выбросить его к чертям из башки и стрясти хреновы снимки наконец. Собираюсь уже выпотрошить его старый, под завязку забитый хламьём рюкзак, как… Новый всхлип.
Да чтоб тебя черти драли!
Подбираю это адское устройство быстрее, чем успеваю подумать об этом. Подбираю и, мельком глянув на ряд абсолютно не информативных цифр, принимаю вызов.
Кай вздрагивает, с силой закусив нижнюю губу, поднимает голову и замирает. Так пялится мне в лицо, словно пытается нашарить и выдернуть душу.
Голос по ту сторону линии связи не дожидается даже короткого "да", не уточняет личность принявшего вызов. Он говорит. Очень сухо и размеренно, кажется, даже паузы выдерживая одинаковые. Говорит и говорит. Словно читает с монитора, словно статичен и принадлежит устройству. Это его так боится Кай. Он говорит, а я слушаю, с каждым началом новой фразы всё глубже и глубже вгоняя ногти в ладонь. Слушаю и, лишь только когда говорящий прерывается, всё так же размеренно, донельзя вежливо интересуется, придёт ли мистер разрешить возникшую ситуацию, соглашаюсь, а после, отчего-то не в силах пошевелиться, слушаю короткие гудки, пока на линии не станет тихо.
Рефлекторно, просто на автомате пихаю телефон в карман и с силой стискиваю виски пальцами.
– Чёрт… Вот же… Блядство, Кайлер!
Сказать, что в башне кипит, как с перепоя, – ничего не сказать. Бурлит и выхода не находит. Надо же было так, а!..
Всё-таки ставлю мальчишку на ноги и, намотав полы его расстёгнутой застиранной кофты, встряхиваю. Вжимает голову в плечи, перехватывает мои пальцы и… Его ледяные.
Отпечатывается где-то на рёбрах. Сдавливает. И перекинуть не на кого – только сам, только попытки жалкие.
– Ты должен был открыть свой блядский рот и сказать мне. Сразу.
Ресницы мокрые.
Ёбаный Сатана.
Начинает дрожать, как если бы его подключили к сети в двести двадцать.
Должен был сказать мне. Должен был.
Не размыкает губ. Пялится. Пялится, и я клятвенно обещаю себе, что просто так не оставлю это. Не оставлю его блядскую выходку с наручниками, что отберу у него и свой мобильник, вытрясу, куда заныкал снимки, вломлю как следует, но… Потом. После того, как разгребу куда более серьёзное дерьмо. После того, как мышиный хор в голове престанет трезвонить оду Мудака Года в мою честь.
Отпускаю его, чтобы перехватить за предплечье, и, не заморачиваясь, свободной рукой цепляю рюкзак, отпечаток дна которого так и остался посреди маленькой комнаты. Должно быть, тут не жил никто пару недель или около того… Верно же. Не здесь. У меня.
Не вышло бы затянуть вязки одной рукой, и поэтому просто пытаюсь зацепить на магнитный замок. Сломан. И этого не заметил тоже. Не заметил, почти каждый день запинаясь об этот мешок у себя в коридоре. Не заметил и перешитых ручек и выломанный карабин.
Невольно пальцы сильнее стискиваются, впиваются в безвольно повисшую руку. Ни звука не издаёт, смотрит в пол. А меня почти душит здесь, душит клубами пыли и чёртовым крошевом штукатурки, запахами и налипающим на зубы привкусом чего-то мерзкого, как строительная замазка.
Вот чёрт! Снова звонит. Но на этот раз мой.
Никак не могу перестать пялиться на Кая, на синюшные губы и опущенный подбородок.
Звонит и звонит. Звонит, когда выхожу в коридор, так и не разжав пальцы. Звонит, когда послушно переставляет ноги, спускаясь по лестнице. Звонит, когда понимаю, что на нас явственно так смотрят, разглядывают с неподдельным интересом. Звонит, изводя раздражающим зудом у стойки очнувшейся мадам, которая, выпрямившись, требует у Кая сдать ключ.
Ты приходил захватить остатки тряпок, да? И это всё? Прикидываю вес рюкзака, повернув кисть. Только это?
Оживает, роется в карманах и выгребает всё, что находит в левом. Несколько монеток, проездной, леденец от кашля, пара скомканных чеков, обёртка от шоколадного батончика и погнутый алюминиевый ключ, который комендантша и забирает, покосившись на остальной хлам. Сначала на хлам, потом на него, потом, лупая увеличенными стёклами очков глазами, на меня. На него, назад к моему лицу, на него…
Не выдержав, закатываю глаза и тяну его дальше, на улицу, на этот раз слабо дёргается, пытаясь сгрести содержимое карманов назад, но только смахивает монетки на пол. Теперь, кажется, уже отовсюду взгляды. Упираются в грудь, таранят плечи и лучом лазера пляшут на макушке. Эта рыжая пародия на женщину, горстка сопляков на лестнице.
Обещаю себе быть хорошим мальчиком только до первого вяка. Себе и Ларри, чтобы уж наверняка. Ларри, который снова и снова – упорный говнюк – пытается заставить меня взять трубку.
Качаю головой и вывожу свой заторможенный прицеп на улицу, и уже там, вытянув мобильник и скинув Ларри, вызываю такси. Наверняка думает, я в панике и даже близко не ебу, что делать с телом. И я действительно не ебу.
***
Тук, тук, тук.
Ногтями беспокойно барабаню, опираясь на белую, отполированную до блеска стойку. Прямо перед толстым, наверняка бронированным стеклом с маленьким окошком на уровне груди.
Тук, тук, тук.
"К вам спустятся, ожидайте".
Тук, тук, тук…
Обернуться через плечо и быстро взглянуть на Кая, который не сменил даже положения рук. Замер, неестественно выпрямившись, прижавшись к пластиковому стулу у противоположной стены, и ни единого движения, хоть бы голову поднял. Взглядом упорно вниз, на колени. Рюкзак валяется рядом и на отдраенной, кипенно-белой плитке кажется просто куском грязи, небрежно сваленной кучей хламья, которой и является.
Вдыхаю через нос, и в глотку просачивается едва уловимый запах какого-то дезинфицирующего средства. Почти не уловимый химический запах. Не хлорка, от запаха которой хочется вывернуть свои же кишки в рядовых клиниках.
Просторный холл, пять этажей, автоматические двери и электронная пропускная система, вышколенный персонал и наверняка меню приличнее той дряни, которой я запихиваюсь, особо не разбираясь.
Теперь я догоняю, зачем нужны такие бабки. Но разве нельзя было найти что-то более подходящее? Что-то, что можно оплатить, не впахивая три смены, попутно приторговывая задницей.
Снова оборачиваюсь к нему и слышу щелчок, с которым разъезжаются створки лифта. Всего один пассажир, хотя этот хромированный монстр наверняка мог бы вместить каталку и полдюжины накачанных санитаров. Всего один сухой старикашка, заприметив которого мальчишка бледнеет ещё больше. Вскидывает голову и из-за разделяющего нас расстояния его глаза кажутся полностью чёрными. Огромными. Обдолбанными. И мысль о том, что он не надел линзы, кажется совершенно абсурдной сейчас. Какого вообще ебут эти линзы?
– Эй! – привлекаю к себе внимание, вскинув руку, и дедок, одёрнув и без того колом стоящий над отворотами халата ворот рубашки, направляется ко мне. Кайлер, кажется, даже расслабляется немного, уже не сидит так, словно задницей напоролся на осиновый кол. Ещё бы лицо попроще и…
– Молодой человек?
Отвлекаюсь от торчащей макушки и, выдохнув, готовлюсь взять в руки метафорическую лопату.
Давай, Рен. Ларри, может, и подтирает тебе задницу, но с этим ты должен разобраться сам. Сейчас.
– Разве у миссис Бругер есть родственники, помимо сына?
– Что? – Врубаюсь не сразу, но, увидев удивлённо приподнятые седые брови, догоняю. Точно. – А, это, нет, мы не родственники.
– Тогда я не имею никакого права…
Дёргаюсь и, пригнувшись, хватаю его за локоть, одним слитным движением притягиваю поближе. Ощущение сухой морщинистой кожи под пальцами. Даже, казалось бы, плотная ткань форменного халата и рукав рубашки не блокируют это ощущение.
Вижу краем глаза, как сестричка за бронированным стеклом подрывается, вскакивает на ноги и, должно быть, ожидает условного сигнала или кивка головы моего собеседника.
Негромко, так чтобы только он услышал, быстро проговариваю, старательно следя за тем, чтобы не коснуться губами его уха с тёмным пигментным пятном.
– Слушай сюда, Менгеле. Прекрати скармливать мне это дерьмо и просто скажи, чего ты хочешь. Чек? Какое-то оборудование? Может, телепорт?
Доктор медицинских наук – именно так написано на его бейдже на груди – улыбается всполошившейся медсестре, кивком головы показывая, что всё нормально, и я отпускаю его, с удовольствием проводя ладонью по бедру, обтянутому грубой джинсой, избавляясь от ощущения предыдущего прикосновения.
– Хотите взять на себя финансовые обязательства мистера Бругера перед клиникой, я правильно понимаю?
Снова обвожу взглядом фигурку "мистера Бругера", едва удержавшись от того, чтобы выразить целую кучу своего сарказма, и соглашаюсь:
– Именно, Менгеле, считай, теперь я – его официальный представитель.
Представитель, папочка, козёл, которого он оставил торчать с голым задом…
– Вы в этом уверены, мистер?..
Твою мать, я как-то не подумал, что придётся называть своё настоящее имя. Надеюсь, нашего славного менеджера не хватит инфаркт, когда он узнает, на что я тут подписываюсь. Или, напротив, надеюсь, что хватит – ещё не разобрался. В любом случае перспектива таскать ему апельсины и наблюдать за тем, как кривится его рожа, кажется весьма привлекательной.
– Мистер Лэшер, который будет благодарен, если это останется нашим маленьким секретом. Мы же можем позволить себе пару невинных секретов? Врачебная тайна, а?
Понимающе улыбается, приподнимая уголки губ, и кивает на двери лифта.
– Что именно Вас интересует, мистер Лэшер?
– Всё. Всё, что касается Кайлера и миссис Бругер.
***
Коридоры широкие, пустые и такие же белые, как и холл внизу. Высоченные потолки, решётки на окнах и единственное цветное пятно в этом царстве белоснежного ужаса – это вывеска над двустворчатыми бронированными дверями без ручек и выступающих острых углов, разумеется.
"Отделение клинической психиатрии".
Буквы синие, классический шрифт, но по мозгам бьёт почище ударной дозы высокоградусного. В который раз чувствую себя обдолбанным без причины, как на грани отходняка, когда спина мокрая, а пальцы настолько твёрдые, что, кажется, суставы задеревенели. Сожмёшь в кулак – и трещинами разойдётся по ладони.
Тихо, страшно… Лишь эхо множит гул шагов, а запах медикаментов куда сильнее, и кажется мне, словно им маскируют лишь, прикрывают витающую в воздухе концентрированную вонь. Крови, разложения, физической боли и терзаний.
Мне так часто предрекали всё это. Мол, да, давай, ковбой, ещё пара годков, и твоя квартирка станет много меньше и светлее, что я и сам как-то привык думать об этом, как о чём-то забавном, совершенно нормальном.
"Ха-ха! Парни, Рен ёбнулся и пытается отжать пропитанный текилой лифчик у стриптизёрши! Ха-ха, да по нему дурка плачет!"
И сейчас, среди всей этой коматозной тишины и света безопасных, запрятанных под панели люминесцентных ламп, мне становится так дико не по себе, что я мысленно обещаю не шутить так больше никогда. Не притягивать ещё и это дерьмо на свою и без того пробитую голову.
И Кай… Сколько уже он живёт с этим? КАК он живёт с этим?
Менгеле вышагивает чуть впереди, то и дело касаясь пояса брюк, на котором висит рация и, должно быть, шокер. Выглядит спокойным, но незримо, инстинктивно чувствую, что и ему не по себе тоже.
– И долго вы вправляете мозги психам, док? – говорю только ради того, чтобы сказать что-нибудь. Слишком белый на психику давит, слишком ненадежными кажутся замки, скрытые в выкрашенные краской жестяные листы облицовки дверей.
– Последние сорок пять лет.
О, дьявол, а я ещё жаловался на Джеки и его синие выебоны.
Профессор – или кто он там? – не особо торопится, и коридор кажется бесконечным, но осознание того, куда он ведёт меня, вызывает желание идти ещё медленнее.
Вообще никогда не входить сюда, только уладить всё, отстегнуть нужную сумму и, не вникая, свалить по-быстрому.
Но я должен. Должен разобраться, раз уж влез в это. Должен докопаться до самого дна, чтобы понять, наконец, выкручивающего мне мозг и яйца мальчишку.
Больше не "похуй", Раш.
– Миссис Бругер… – задумчиво начинает Менгеле, подираясь через мои размышления. – Довольно печальный случай. Последние два года выдались… не очень удачными для неё. Трагическая гибель дочери, отчаянное неприятие невиновности Кайлера, затяжные депрессии и пристрастие к средствам, эм, ухода от действительности. Она попала к нам, будучи совершенно не способной трезво оценивать реальность. Тяжелейшие гормональные сбои спровоцировали развитие опухоли в её голове, твёрдой мозговой оболочки, если быть точным. Головные боли, галлюцинации, шизофрения и неоднократные попытки суицида.
– А что, здесь есть возможность? – севшим, не своим голосом спрашиваю я, вываливаясь откуда-то из прострации, куда меня ввергла размеренная речь доктора.
– О, люди с психическими расстройствами на редкость догадливы. Мистер Рейган из тридцать девятой палаты откусил себе язык, и санитары нашли его тело только во время утреннего обхода. Так что, мистер Лэшер… С Вами всё хорошо?
Всё хорошо, блять, было в первый раз, когда Кай доверчиво подставлялся и умоляюще поскуливал. Именно тогда, задушить меня подвязкой, всё было хорошо в последний раз.