— Что же там такое? — спросил Ян коноводов, но те и сами ничего не знали.
Некоторые из них оглядывались на лес, боясь, что из чащи вот-вот выскочат жолнеры. Яна тоже начал пронимать страх.
— Может, их отбили, так почему же замок горит?
— Пуг-у-у! — вдруг прозвучало где-то сбоку.
Ян испуганно присел, но один из коноводов приложил руку ко рту и засвистел в ответ. Во тьме заржали кони, им ответили те, которых стерегли коноводы. Из Жаботина возвращались гайдамаки.
— Всё. Ещё одно кубло разорили, — тяжело переведя дух, сказал Швачка. Он взял из Яновых рук повод. — Дорога свободна.
Швачка поставил ногу в стремя, но, вспомнив что-то, выдернул её.
— На вот, для тебя добыл. — И он подал Яну широкую, на ременной перевязи саблю.
Глава двенадцатая
РАДУГА ЗОВЕТ В ПОХОД
Над полем звучала песня. Роман ехал перед сотнями, сидя на лошади задом наперед и, пытаясь петь в такт со всеми, хотя это у него получалось плохо, размахивал нагайкой:
А отаман тільки свисне,
Всі козаки в луку дзвонять,
А як коня в ногах стисне,
То всі вітри перегонять.
Зализняк оперся о седло, оглянулся, поднялся в стременах, пристальным взором окинул сотни. На целую версту растянулось гайдамацкое войско. Да, это войско. Пусть оно не пышно убрано, не играют перед сотнями литавры, не ласкают взор подобранные под одну масть кони, как в сотнях надворных войск. Не слышно шуток, не хохочут беззаботно всадники, забавляясь повешенными на шеи ружьями. Это собрались уярмленные и поруганные, кое-кто из них, может быть, впервые взял в руки заржавленный дедов самопал, но не выпустит его из рук, не попросит в бою пощады, пойдет туда, куда поведет их он, Зализняк. Максим почувствовал в груди что-то похожее на гордость. Ему, наймиту-поденщику, сотни людей вверили свою жизнь, свои надежды и чаяния.
Впереди ехали конные сотни. Это в большинстве своем были запорожцы и бывшие казаки надворной стражи, при полном вооружении, на добрых конях. Несколько дней тому назад к восставшим одна за другой присоединились почти все Чигиринские и смелянские сотни. Над сотнями трепетали на ветру привязанные к копьям разноцветные флажки. Сзади них ехали несколько конных сотен, собранных из крестьян, и только вслед за ними, не придерживаясь никакого строя, хотя они и были разбиты по сотням, немного поотстав, чтобы не глотать поднятую конскими копытами пыль, шли пешие гайдамаки. У многих из них вместо оружия была всё та же коса, с которой прошли они не одну десятину на панских сенокосах, или вилы, которыми перекидали неисчислимое количество снопов на панских токах. В самом конце катилось десятка два возов и шла батовня — вьючные кони.
У самой дороги, опираясь на косы, застыло с полдесятка косцов. Максим посмотрел на них, потом его взгляд упал дальше, туда, где между копнами травы бежал к лесу какой-то человек.
— Здорово, косари! — Зализняк съехал с дороги, придержал Орлика.
— Доброго здоровья, — нестройно ответили ему.
— Травы хорошие выдались?
Лысый старик, вытирая травой косу, кивнул головой на покос.
— Нечего бога гневить, неплохие, едва косу таскаешь. Говорил хозяин наш, что под лесом ещё лучше.
— А где же ваш хозяин? Не он ли там за копнами побежал?
— А какой же ещё леший.
Максим отпустил повод, и Орлик, которого он никогда не зануздывал, потянулся к траве.
— А вы чего же не бежали?
— А чего нам бежать? — ответил один из косцов. Сидя на покосе, он перевязывал на постолах волоку. — Мокрый дождя не боится. Что с нас взять? Да и то сказать, разве вы не такие же люди, как мы? Может, и из нас кое-кто в гайдамаки думает пойти.
— Что-то долго думает. Скажите лучше, не проходил тут кобзарь слепой с хлопцем? — спросил Максим.
— Проходил ещё на рассвете. Вот там не он ли идет?
Зализняк обернулся и выехал на дорогу, где, постукивая палкой, шагал Сумный с Петриком.
Увидев Зализняка, Петрик сказал об этом деду, и они сели на обочине дороги. Максим подъехал к ним, слез с коня. Дед рассказывал недолго. Он подтвердил всё, о чем говорили другие лазутчики, которые вернулись утром: в городе войска немного, всё оно стоит в замке. Конфедераты почти все выехали из Черкасс. О том, что гайдамаки вышли из лесу, никто не знает.
Зализняк поскакал к гайдамакам. Он отделил конные сотни от пеших (последним наказал ускорить шаг и двигаться следом), повел их на Черкассы. Через полчаса были уже в городе. Завидев вооруженных всадников, люди попрятались в хаты, улицы опустели, и только собаки заливались по дворам да иногда из-под копыт с кудахтаньем кидалась перепуганная курица.
Промчались предместьем, широкой улицей выехали на торговый майдан. День был базарный, и при появлении гайдамаков на майдане поднялось что-то страшное. Все бросились врассыпную. Ревела оставленная на произвол скотина, трещала под ногами опрокинутая наземь с прилавков посуда, визжали женщины, разбегаясь по дворам.
Максим остановил коня, удивленно смотрел на всё это. Неподалеку от него крестьянин лупил кнутовищем по ребрам коня. Он пытался въехать в улочку, но его воз, крепко зацепившись колесом за соседний, запряженный волами, не мог сдвинуться с места. Максим поехал туда. Увидев Зализняка, крестьянин швырнул кнут и кинулся под воз, чтобы хоть самому проскочить в улочку, но с перепугу попал не туда и вылез возле заднего колеса, перед самой головой Орлика.
— Стой! — крикнул Зализняк. — Стой, говорю!
Крестьянин прижался к забору, подняв для защиты руки.
— Чего бежишь? — спросил Максим, наклоняясь с седла.
— Все бегут, и я тоже. Гайдамаки…
— Так что же, что гайдамаки?
— Резать всех будут…
— Кто это тебе сказал? — Максим едва сдерживал гнев.
Крестьянин отвел руки и только теперь взглянул на Зализняка.
— Атаман городовой на сходке.
— Атайан? Тот скажет. А у вас у самих ума нет? Поворачивай коня и не бойся ничего. Торгуй себе на здоровье да не будь дурнем.
— Мы сами не верили. Люди передавали, что никого не трогают. Но атаман…
Зализняк повернул коня и поехал назад. Сотни стояли на улице. Никто не отъезжал в сторону, не сходил с коня. Тем временем на базаре немного утихло. Часть торгующих убежала, те же, что превозмогли страх и остались на майдане, видя, что их никто не трогает, возились около своих возов, поглядывая искоса на гайдамаков.
Что-то нехорошее шевельнулось в сердце Максима: было и оскорбительно и больно, что крестьяне при появлении гайдамаков бросились врассыпную.
Он понимал: недобрые слухи распускают богатеи, и успокаивал себя тем, что со временем люди узнают правду о повстанцах.
Зализняк взглянул на суровые лица гайдамаков и, не говоря ни слова, ударил коня нагайкой. Орлик, не привыкший к этому, от неожиданности взял с места галопом, но Максим натянул поводья, сдержал его. Ничего не понимая, конь покосился глазом на хозяина и, потоптавшись на месте, пошел широкой рысью.
Максим не оглядывался. Он слышал за спиной неровный стук копыт и бряцанье оружия. Промчавшись через узкий мост, кони взяли под гору. На горе виднелся замок с дубовым частоколом и рвом вокруг. При приближении гайдамаков над высокими, под циркуль, воротами открылись бойницы. Такие же бойницы открылись и на двух угловых башнях. Не доезжая на пушечный выстрел, Зализняк остановил коня. Он поглядел на замок — штурм должен быть нелегким. Тогда, когда он слушал донесения лазутчиков, все казалось очень простым. Напуганный гарнизон при появлении такого войска сам откроет ворота. Как неразумно было полагаться на это! Максим ощутил на себе сотни взглядов, понял: решать надо быстро. Неприятный холодок защекотал в груди.
«Нужно было подготовиться к штурму», — промелькнуло в голове.
Максим обернулся к сотням:
— С коней, копья в козлы!
Сошел с коня и отдал Василю повод.
«Неужели гарнизон будет стрелять?» — подумал про себя. И, превозмогая какую-то внутреннюю дрожь, направился к воротам.
— Максим, куда ты? Стой! — крикнул Швачка.
Но Зализняк не отвечал, продолжая идти. Становилось немного жутко под неподвижными темными взглядами бойниц, казалось, вот-вот какая-нибудь из них хищно блеснет пламенем прямо ему в лицо. На холмике, перед воротами, Максим остановился.
— Казаки, выйдите кто-нибудь за ворота, переговорим! — подняв голову вверх, крикнул он.
Над воротами открылось маленькое оконце, и оттуда послышался глухой старческий голос:
— Мы с бунтовщиками не разговариваем. Для них у нас давно пули приготовлены.
— Попробуйте сделать хоть один выстрел — мышь живой не выскочит отсюда, — ответил Швачка, который вместе с Яном подошел и стал сзади Зализняка. — Ты кто такой там будешь?
— Не твоё дело, кто я, — послышалось сверху. — Казак.
— В кого же стрелять собираешься? В казака? Боитесь сами выйти — впустите меня. Или тоже страшно?
Окошечко не закрывалось, но оттуда уже никто не отвечал. Подождав немного, Швачка постучал нагайкой в ворота.
— Сейчас, словно в свои стучишь, — послышалось из-за ворот, и одна половинка их немного приоткрылась.
Максим, Швачка и Ян прошли в них. Ворота сразу же закрылись, звякнул пудовый засов. Зализняк осмотрелся вокруг. Около ворот столпилось до сотни казаков, другие посвешивались со стен, с любопытством поглядывая на Зализняка.
— Пойдём, — указал на кирпичный дом с деревянной башней за ним тот, что открывал ворота. По одежде было видно, что это сотник. — Комендант ждет.
— Не спеши, дай оглядеться. — Максим поправил серую смушковую шапку, продолжая разглядывать городовых казаков.
— Впервые видишь, что ли? — упершись руками в бока, спросил один из них.
— Таких, как вы, впервые. Не все за панское добро свои лбы подставляют.
— Где же ты других видел? — снова бросил тот же самый казак.
— Везде. С нами восемь сотен казаков надворной стражи. В Медведовке, в Жаботине все перешли к нам. Есть казаки из Чигирина, Смелы.
— Пойдем-ка, — дернул его за рукав сотник.
Но Зализняк уже не обращал на него внимания.
— Потому что им надоело стеречь панов и есть объедки с панского стола. Кто вы? Разве не такие же христиане, как и мы? Разве богаче стало в ваших хатах, когда вы надели эту одежу? Говорят, что казацкому роду нет переводу. Нет, переводятся уже рыцари.
Казаки склоняли головы, но не отходили. Но в это время, не дождавшись парламентеров, выбежал сам комендант.
— Чего рты поразевали?! — загремел он на казаков. — А вы идите за мной!
— Можно и тут поговорить, — сказал Зализняк. — Зачем, комендант, хочешь затворяться от своих людей?
Между казаками пробежал легкий шепот.
— Ты ещё разглагольствуешь! В яме заговоришь. Возьмите его!
Никто из казаков не шевельнулся. Сотник подступил было к Максиму, но Швачка поглядел ему в лицо так, что тот отступил назад, за спину коменданта.
— Мы предлагаем сдаться, у нас нет никакой охоты стрелять в своих, — сказал Зализняк казакам.
— А нам ничего не будет? — спросил кто-то со стены.
— Ничего. У вас никто и оружия не заберет. Кто хочет — переходите к нам, будем вместе шляхту бить.
Максим снова обернулся к коменданту. Тот, поняв, что гарнизон не на его стороне, хотел броситься к дому, но ему преградил путь Швачка.
— Постой! Мы же не договорились, что к чему.
— Стреляйте в них! — бледнея от страха, завизжал комендант и схватился за саблю.
Никто не видел, как сквозь низенький частокол около домика просунулось ружье. Оно качнулось дважды и черным дулом нацелилось на Зализняка, который стоял к нему спиной. Случайно оглянувшись, Ян заметил его.
— Атаман, берегись. — Он дернул Зализняка за руку, и тот, потеряв равновесие, упал на Яна. Они вместе покатились по земле. В тот же миг грянул выстрел. Казак, что стоял напротив Зализняка, схватился за грудь, крутнулся на месте и, словно подкошенный, упал головой вперед. Воспользовавшись минутным замешательством, комендант вскочил в дом и закрыл дверь.
— Братцы, Митька убили! Это же в нас стреляют! — крикнул молодой чубатый казак, пытаясь поднять мертвого. — За что? Митько, Митько, встань!
— Открывай ворота, — послышались голоса.
Несколько человек кинулись к воротам. Из дома прозвучали три выстрела. Один из казаков, бежавших к воротам, присел к земле, схватился руками за живот. Однако ворота были уже открыты, в них вбегали гайдамаки. Теперь почти изо всех окон второго этажа загремели выстрелы. Одна пуля просвистела над самым Максимовым ухом, другая попала в руку казака рядом с ним. Кое-кто направился к воротам, но Швачка выхватил пистолет и метнулся вперед.
— Под стены, там пули не достанут.
А ещё через несколько минут гайдамаки уже лезли в окно дома, откуда отстреливались комендант и старшины.
От крепости гайдамацкая лавина плеснула на город. Словно камешек в бурном потоке воды, мчал в этой лавине Неживой.
Помнил он, как прыгнул с конем через плетень, как рубанул бегущего всадника, и вот гайдамацкий поток выбросил его на берег.
Бурно раздувал бока конь, всхрапывал коротко.
Неживой огляделся. Он очутился в конце какой-то незнакомой улицы; шинок, две лавчонки…
«Где сейчас Гершко, Зозулин напарник?» — вдруг вспомнил он лавочника, к которому всегда возил горшки.
Подгоняемый любопытством, Неживой дернул поводья и пустил коня вскачь. Около переулка, в котором жил Гершко, из-под тына выскочили двое гайдамаков.
— Остановись, нельзя туда! — крикнул один из них.
— А что там? — спросил Неживой, слезая с коня.
Один из гайдамаков показал рукой. Неживой прислонился к тыну. Возле хлева, зацепившись свитой за колышек, висел гайдамак. Его руки свисали, как две палки, голова упала на грудь. Семену показалось, будто гайдамак шевельнул ногой, пытаясь достать землю.
— Он ещё живой, — Семен приготовился прыгнуть через тын, но один из гайдамаков удержал его за полу:
— Сядь, убьют!
Неживой хотел вырваться, и в тот же миг над головой тонко, словно оборванная струна, просвистела пуля. Семен сам не помнил, как очутился на земле, прижимаясь к тыну. Оба гайдамака лежали рядом.
— Ты не рвись, он не живой, две пули в голову всажены ему, — сказал один из них. — С чердака кто-то стреляет.
Семен выглянул в дырку — окна в доме были закрыты ставнями. Он понимал, что выскакивать напротив окон опасно — за ними мог стоять невидимый враг и выстрелить в щель.
— Вы от груши не пробовали зайти, там вон другая дверь?
— Крепка. Стучали, стучали, а он сквозь нее бабахнул и мне свиту пробил, — показал гайдамак продырявленную полу.
Вдруг в хате что-то стукнуло, послышался тонкий крик.
— Это уже второй раз, слушайте, слушайте! — крикнул гайдамак.
Из хаты донесся крик громче первого. Потом что-то загрохотало, задняя дверь распахнулась настежь, и из нее выскочил юноша с взлохмаченными волосами, в разорванной сорочке. Он сделал несколько шагов и упал. Из двери выглянула голова, к задвижке потянулась рука. Это был Гершко. Но не успел он прикрыть дверь. Один из гайдамаков, почти не целясь, выстрелил из ружья, лавочник, словно готовясь к танцу, выставил одну ногу вперед и упал через порог. Неживой и гайдамаки бросились к хате. Гайдамаки вскочили в хату, а Неживой, присев на корточки, склонился над юношей. В нем он узнал того хлопца, который отводил ему коней.
Хлопец лежал, подобрав под себя руки; из ножевой раны в боку текла кровь. Семен перевернул юношу на спину, припал ухом к груди — он дышал. Из хаты, вытирая пот, вышел гайдамак.
— Ещё один там был, на чердаке в сенях сидел. А чердак не закрыт. Вижу — сено сыплется.
— Найди что-нибудь чистое, рушник или платок какой.
Неживой взял хлопца на руки и понес в хату. Он положил его на кровать, разрезал ножом сорочку, наскоро перевязал рушником рану.
— Беги позови бабу, такую, чтобы в лекарствах толк знала, — сказал Семен, убирая задвижку от ставней. Ставни упали за окном, и в окна хлынул широкий сноп света. Он протянулся через всю хату вплоть до самых сеней. Около дверей, как бы заглядывая в хату, лежал какой-то человек.