— Там солдат с пакетом, спрашивает ваше высокоблагородие.
— Пусть войдет.
Лакей вышел и через минуту вернулся с высоким гусаром в запыленном мундире. Отпечатывая шаг, гусар подошел к полковнику, отрапортовал и подал пакет. Гурьев скользнул взглядом по адресу, сломал сургуч и кинул гусару:
— Ступай.
Тот отдал честь и четко, по всем правилам артикула, повернулся кругом. На навощенном полу остались две кривые линии.
— Болван! — процедил сквозь зубы Гурьев. — Стой! Не поворачивайся! Десять суток ареста!
Солдат стоял неподвижно, только испуганно, словно ожидая удара в спину, втянул голову в плечи.
— Марш отсюда! — процедил полковник, и уже к Станкевичу: — А некоторые берутся утверждать, будто бы у этих скотов есть что-то в голове.
— Сапоги на нём ещё с турецкой войны, с шипами, горного полка, — тихо заметил Станкевич. — Какие будут распоряжения? Когда выезжать?
— Завтра или послезавтра. Деньги и всё необходимое получите у генерала Исакова; напишете ему рапорт.
— Хорошо, я выеду завтра. Мне можно идти?
Полковник кивнул головой. Станкевич поклонился и пошел к двери. Но, сделав несколько шагов, что-то вспомнил и возвратился назад.
— Андрей Петрович, у меня к вам просьба. Хотел бы взять с собой одного бывшего моего солдата, который теперь находится в полку Кологривова. Привык я к нему…
Гурьев пожал плечами.
— Хорошо, я поговорю с поручиком. Думаю, он удовлетворит вашу просьбу.
Глава третья
БРАТЬЯ
В последней сотне, где-то совсем с краю, идет Гаврило Карый. Черный, запыленный, заросший рыжей щетиной, шагает, глотая пыль, поднятую сотнями ног. Идет пешком — пожалел взять из дому коня, а когда разбирали в своем селе панских — побоялся. В голове серые и томительные, словно тучи пыли на дороге, мысли. Страх и тоска сжимают его сердце. Давно бы оставил он гайдамацкое войско, да всё никак не выберет удобного момента. И ещё сдерживает его надежда раздобыть коней и въехать в свой двор на собственной паре. Впереди Карого без всякого порядка шла толпа пеших гайдамаков. Тут собралась беспросветная голь. Мало кто имел саблю или ружье, в большинстве косы на рукоятках, а то и просто огромные, обожженные на концах колья.
По обочине дороги, нацепив сапоги на дубовую палку, к которой был прикреплен бич с железной, покрытой острыми шипами булавой, шел Микола. Роман уже дважды доставал для него коня, но Микола, который не любил ездить верхом, оба раза отказывался. Миновав пруд, разделенный плотиной, сотни стали сворачивать с тракта на глухой полевой проселок, терявшийся среди хлебов далеко у леса. Зализняк остановился у перекрестка, пропуская мимо себя сотню. Устало опершись о седло, он смотрел вдаль. Теплый ветер нес с собой душистый аромат гречихи и навевал воспоминания о проведенном в поле детстве. Максим с наслаждением вдыхал пьянящий запах. Когда поравнялись группы последней сотни, он кинул повод Орлику на шею и подошел к Миколе.
— Что это ты в хвосте плетешься?
— Ногу натер, сапоги очень тесные.
— Поменялся бы с кем-нибудь.
— Пробовал уже. Один казак как будто и не малого роста, а надел мои — не подходят. Скажи, Максим, зачем мы со шляха свернули?
— Отдохнем в ближнем селе. Да и безопаснее идти по глухим дорогам. Но далеко уклоняться в сторону не будем. Ты оставайся тут и, когда подойдет обоз, скажешь, чтобы сворачивали на эту дорогу. И сам подъедешь, нога немного отойдет.
— Что-то неохота мне тут сидеть, — почесал затылок Микола.
— Чтобы не скучно было, возьми ещё кого-нибудь. Вон Карого.
Зализняк подозвал Карого и, приказав ему остаться с Миколой, поехал за войском.
Микола и Карый примостились неподалеку от дороги. Микола лежал на животе, отыскивал в траве молоденькие листики щавеля, собирал по нескольку и клал в рот. Щавель оставлял терпкий, горьковато-кислый привкус.
Припекало солнце. Вблизи дороги там, где был хутор, дремали разомлевшие от жары тополя.
— Пойдем в холодок, — предложил Микола. — Оттуда дорогу тоже видно.
Они перешли под тополя и сели в тени. Микола снова принялся за щавель, а Карый, сняв свиту и положив её к себе на колени, принялся подшивать оторванный рукав. Свита была почти новой, Карый не раз ругал себя, зачем взял её из дому. Он и сам не помнил, как это случилось. Все в тот день ходили в праздничной одежде, и он тоже, а потом и выехал так.
— Что-то лень напала, ко сну клонит, — проговорил Микола и потёр глаза.
— Спи, я постерегу.
— А не заснете? Ещё прозеваем обоз. Максим говорил, чтобы глядели хорошенько, где-то тут поблизости шляхетская ватага бродит.
— Он, может, нас припугнуть хотел.
Микола подложил под щеку шапку, и через минуту раздался громкий храп. Карый склонился над свитой, изредка поглядывая на дорогу. Закончив пришивать рукав, он расправил свиту, повертел её перед собой и, осторожно свернув, положил на траву. Потом поднялся и пошел бродить по пустырю. Не нашел ничего интересного, снова сел возле Миколы. Его одолевала зевота. По зеленой траве, прорываясь сквозь лиственный шатер, прыгали солнечные зайчики. От них рябило в глазах, и дремота наседала ещё больше. Зевнув ещё раз, Карый снял сапоги и, прикрыв их свитой, подсунул себе под голову.
«Будут ехать — услышу, колеса загремят», — решил он.
Спали долго. Не слышали, как к перекрестку подъехал обоз, как обозники остановили лошадей и стража долго совещалась, куда ехать. Следы сворачивали направо, но почему атаман ничего не сказал им с утра или не оставил кого-нибудь? Хотя бы метку положил на дороге. Видно, гайдамаки пошли в обход, а им нужно ехать прямо. Рассудив так, обозники двинулись шляхом в прежнем направлении.
Солнце уже повернуло с юга, и тень передвинулась далеко вправо. Микола сквозь сон почувствовал на своей щеке лучи, перевернулся на другой бок. Становилось жарко. На лице выступили капельки пота. Микола смахнул их ладонью и проснулся. Он сел на траву, протирая заспанные глаза. Карый спокойно спал под тополем. Микола взглянул на тень и испуганно вскочил.
— Дядько Гаврило, вставайте.
В эту минуту на дороге послышался топот и голоса. Микола оглянулся. Заметив незнакомых всадников, он пластом упал в траву.
— Шляхта, дядько, лежите! — закричал он на Карого, который, почесывая пятерней потную грудь, поднялся с травы.
— Где? — ещё не опомнился Карый.
Микола поднялся на колени и силой повалил Карого. Но было уже поздно. К ним скакали всадники. Охватив кольцом хутор, они осторожно приближались к тополям, держа ружья наготове. Разглядев, что гайдамаков только двое, шляхтичи с криком навалились на Миколу и Карого, который упал на колени и умоляюще поднял над собою руки.
— Паночки, за что вы нас, мы не гайдамаки… — Карый проклинал в душе и Зализняка, который оставил его дожидаться обоза, и Миколу, а прежде всего деда Мусия, который наделил его этой старой зазубренной саблей и пистолем.
— Зачем вязать этих мерзавцев? — крикнул какой-то шляхтич. — На тополь их.
— Нужно сначала к региментарию отвести, — не согласился другой.
Завязался спор. Победили те, которые требовали повести пленных к региментарию. Миколе и Карому связали руки и прямиком через поля повели к лесу. Шляхтичи гнали коней рысью так, что не только Карый, но и Микола с трудом поспевал за ними. Несколько раз тонкая нагайка-треххвостка больно стегнула Миколины плечи и шею, а один удар рассек кончик уха. Микола старался не опережать дядьку Гаврилу, знал: если опередит, все удары будут падать на плечи Карого. Около леса они выскочили на дорогу, и всадники погнали лошадей ещё быстрее. Карый стал спотыкаться. Ещё немного — и упал бы, но в это время из-за кустов выбежал какой-то человек в коротком жупане и замахал руками. Всадники попридержали коней.
— Карета в болоте застряла, помогите вытащить! — крикнул он.
— Чья карета?
— Пан Езус, они не понимают! Наша, пани региментаровой. Пани к нам ехала.
Шляхтичи свернули с дороги. За кустами увидели карету. Накренившись на один бок, она стояла посреди заросшей аиром и ситнягом речки. Забрызганный грязью кучер в завернутых выше колен штанах стоял в воде, он уже совсем выбился из сил и изверился в своих исполосованных кнутом лошадях. На козлах сидел какой-то панок; ожидая, пока вытащат из воды карету, он через окошко разговаривал с кем-то, видимо с самой госпожой.
Эконом — это был тот пан, который выбегал на дорогу, — указал пальцем:
— Колесо увязло, приподнять нужно. Вот и палка лежит, я её под кустом нашел.
Шляхтичи сошли с коней, но ни у кого не было желания лезть в грязную взбаламученную воду.
— Хлопы нех лезут! — вдруг выкрикнул один и, радуясь своей находчивости, кинулся развязывать Миколу и Карого.
Несколько человек охотно помогли ему. Карый хотел заправить за пояс полы свиты, но какой-то шляхтич толкнул его в спину:
— Она тебе ненадолго понадобится, черти в ад и голого примут.
Микола взял палку и первым побрел по воде. Речушка, хотя и имела в ширину около двенадцати саженей, была мелка, с заболоченным илистым дном. Заднее левое колесо кареты провалилось в грязь по самую колодку. Микола подсунул под него палку, а когда попробовал нажать плечом, палка увязла в иле.
— Дайте хворосту, — попросил Микола.
Шляхтичи нарубили саблями лозы и побросали в воду. Лоза не долетала до кареты, Микола палкой подгребал её к себе. Собирая лозу, он поглядывал на берег. Вдруг в голове его зародилась мысль о побеге. Утаптывая лозу под колесо, Микола прошептал Карому:
— Бежим! Как карета тронется — мигом в лес, Речка топкая, на конях не скоро переберутся,
— И не думай. Куда там… Проситься будем… — испуганно зашептал в ответ Карый.
— Быстрее там! — закричали с берега.
Микола снова заложил палку.
Вдвоем с Карым они приподняли колесо. Кучер дернул за вожжи, шляхтичи на берегу зашумели, заулюлюкали, даже панок на козлах наклонился вперед, зачмокал губами. Карета заскрипела и тяжело тронулась с места.
Шляхтичи закричали ещё громче. Тогда Микола, бросив на воду палку, крикнул Карому:
— Бежим, дядько!
Он больше не оглядывался. В несколько прыжков был на другом берегу и мчался к лесу. Упал в какую-то лужу, вскочил и снова побежал, а когда выскочил на сухое, треснул первый выстрел. Микола кинулся налево, позади прозвучало ещё с полдесятка выстрелов, только пули просвистели где-то сбоку.
Микола слышал, как взбешенно ругались шляхтичи, загоняя коней в воду, но это теперь не страшило его — он уже бежал через кусты ивняка, за которыми начинался лес.
Посреди широкого сельского майдана собралась молодежь. Играет Роман девчатам, тревожит молодые сердца песней. Черноволосый, красивый, он подмигивает то одной, то другой; не прерывая игры, лихо сбивает на затылок шапку. Весело рокочет в его руках бандура, то рассыпается смехом на все лады, то воркует двумя басами, то заливается тонко-тонко, словно семнадцатилетняя девушка. Любуются девчата буйной Романовой красотой, млеют под его взглядом. Не одна согласилась бы посидеть с ним вечер, послушать его шутливую речь, наглядеться вволю в его черные веселые очи. Однако Роман не думает об этом. Где-то там, в Медведовке, ждет его Галя, и нет в целом мире девушки лучше её. Как ромашка полевая, красивая, нежная.
Играет Роман и не смотрит на бандуру. Он видит, как в конце улицы замаячила высокая фигура. В ней Роман узнает Зализняка. Рядом с ним — Швачка и Неживой. Роман передал бандуру соседу и пошел через майдан, всё ещё напевая веселую песенку:
Кум городами йде,
Кума вулицею,
Кум трясе пітухом,
Кума курицею.
Шел не прямо, а наискось, намереваясь перехватить Зализняка. А тот вдруг неожиданно остановился, присел на корточки. Неживой и Швачка нагнулись над ним.
— В кавуны играете? — весело промолвил Роман и заглянул через голову Неживого.
Зализняк водил по песку пальцем и, поглядывая то на Неживого, то на Швачку, что-то втолковывал им.
— От Канева до Богуслава тридцать верст. Ты, Семен, напрямик пойдешь, вот так, — и Зализняк провел на дороге ещё одну линию. — Мы пробудем где-нибудь возле Богуслава, пока ты подойдешь.
Максим поднялся, поправил на плечах кирею.
— И ты тут? — только теперь заметил он Романа. — По делу какому или просто так?
— Просто так.
Они зашли во двор, где остановился Зализняк, присели на завалинке. Максим вытащил трубку, а набить не успел: на улице послышался топот, брань.
— Что за нечистая сила? — обронил Максим.
В этот миг в калитку, прижав уши, вскочил Орлик. За ним, пытаясь достать коня длинной лозинкой, бежал какой-то гайдамак.
Увидев атамана, он немного растерялся и швырнул лозинку через ворота.
— Буханку украл; из сада зашел, а она на возу лежала. Мы как раз обедать собирались. Один казак подскочил к нему, а он его за рукав
— Залез, как говорят, в чужую солому, да ещё и шуршит, — пошутил Швачка.
Максим подозвал коня к себе.
— Придется тебя привязать — ворюгой стал.
— Думает, если атаманский конь, так ему всё можно, — засмеялся Роман. — Глядите-ка, делает вид, будто пасется, а сам глазом косит. Ох, и хитрющий!
— Джура его разбаловал, любит хлопец лошадей. А вот и он. Ну как, Василь?
— Нет обоза. Я и на вербу взбирался — не видно.
— Обоз давно должен быть. Не иначе, случилось что-то.
— Они знают, куда ехать? — спросил Швачка.
— Знают, я земляков своих оставил у дороги.
— Кого? — повернул голову Роман.
— Миколу и Карого. Яков, возьми с полсотни хлопцев и скачи к перекрестку. С обозом, видно, не всё ладно.
— Я поеду тоже, — Роман вскочил и побежал за ворота.
Через несколько минут с полсотни запорожцев Швачкиного отряда мчались по дороге на Трушовцы. На перекрестке Швачка натянул поводья, и вороной, в дорогой сбруе конь, взвившись на дыбы, остановился на месте. Гайдамаки принялись осматривать дорогу, местность поблизости. Швачка отдал Яну коня и прошел по дороге. На ней были хорошо видны следы колес многих возов.
— Сапоги нашел, — подскакал к Швачке здоровый, косая сажень в плечах, гайдамак.
Роман осмотрел большие растоптанные сапоги.
— Миколины, — встревоженно кинул он. Спешился, внимательнее вгляделся в протоптанную в ячмене дорогу, которая вела куда-то к лесу.
— Разве тут разберешь что-нибудь! Конские копыта хорошо видно. Следы от тополей ведут туда, где и сапоги нашли. Микола зачем-то к лесу пошел. А может, его погнали?
— Плохо. Обоз прямо поехал. Нам надо ехать за ним. — Швачка подозвал Яна. — Быстро к атаману. Пускай вышлет сотни три на Карашин. Скажи, мы тоже туда поскакали за обозом.
— А с Миколой как? К лесу нужно ехать.
— Некогда, медлить никак нельзя.
— Миколу схватили.
— Что же нам, обоз спасать или твоего Миколу? — уже со злостью сказал Швачка, садясь на коня.
— Около обоза охрана есть.
— Нам надо выполнять атаманов приказ.
— А бросать людей без помощи…
— Ты, Роман, когда потонешь — против течения поплывешь. Бери восемь казаков и езжай. Только мигом.
…Протоптанный в ячмене след… Дорога… Снова след к реке. Остановились. В истоптанной траве виднелись наполненные водой глубокие следы колес, в стороне от них белела свежая порубка ивняка, а возле самой воды, лицом вниз, лежал какой-то человек. Роман нагнулся, смутно узнавая что-то знакомое в этой скрюченной фигуре.
— Карый, дядько Гаврило! — удивленно крикнул он, переворачивая мертвого. — Убили его. Рана над ухом. — Несколько минут вглядывался в знакомое лицо. Потом встрепенулся. — Значит, и Микола где-то тут. Нужно спешить. Вернемся, тогда похороним Карого.
Придерживаясь следа, они выехали на дорогу. Но дорога сразу расходилась — одна шла влево, к лесу, вторая спускалась с горы к Трушовцам. На ней виднелись следы копыт, оставленные небольшим отрядом.