– Словами – трудно, – сказала она. – Я не знаю, что вы знаете… ну, о Земле…
– Довольно много, – сказал я. – Среди моих друзей есть иммигранты.
Я не стал говорить, чем занимался во время войны. Я этого не говорил даже Кумико.
– Тогда вы понимаете, что там мы – изгои. Я ненавижу импланты… и Настя тоже, и Петти. А без имплантов быть землянином – нереально, ты практически никто, для тебя нет службы, нет дела… и, наконец, тебя просто перестают замечать. Можешь жить себе, простенько, низенько и бессмысленно жить. А это… не по мне. Не хочу так. Не хочу.
Забавно. Как и все, с кем я общался раньше, она недоговаривала. Такое ощущение, что людям без имплантов просто с самого детства запрещено думать об этом. Нет, иногда можно на короткое время вывести их на эту невыносимую мысль, заставить умножить два на два, даже произнести вслух запретное слово. Но им от этого становится физически плохо, и стыдно, и как-то ещё… в общем, не хотел бы я заставлять Мирабеллу что-то подобное сейчас чувствовать…
Я дотянулся до лампы и несколько раз встряхнул её. Светящаяся взвесь пошла волнами, свет на секунду стал совсем ярким, потом снова потускнел. Лампу пора было подкормить, но я не знал, где сахар. Ладно, пусть светит так. Потом хозяева подкормят.
…А ведь всё очень просто: подавляющее большинство землюков имеют импланты, позволяющие им частично распространять свою личность по другим интеллектам, естественным и искусственным, соответственно предоставляя себя для использования другими. Так они обретают практическое всеведение и некое подобие бессмертия. Вот и всё.
Типическая «причина номер два» для эмиграции. Первая – это неизлечимая аллергия к нанотехносфере Земли. Такие люди просто не могут жить нигде, кроме Эстебана и ещё двух или трёх маленьких религиозных колоний. Но в основном они стремятся попасть именно на Эстебан. Здесь давным-давно нет нано, и здесь по определению не бывает аллергий, и у нас абсолютная веротерпимость. А причина номер два – неизлечимое же отвращение ко всяким там инородным предметам, вживляемым глубоко в тело. Это примерно как страх высоты. Или ужас перед насекомыми. Какой-то процент людей таким фобиям подвержен, и ничего нельзя с этим поделать, а радикально перестраивать психику законы запрещают.
Есть и причины номер три, четыре, пять, десять… вплоть до выжигающего здравый смысл чувства вины честных землян за действия своего правительства по отношению к несчастным нам. Но эти страдальцы обычно на Эстебане задерживаются ненадолго…
– А вы решили бежать – ещё там? – я показал глазами вверх. – Или уже здесь?
– Там, – сказала она. – Давно. Решила, что при первом удобном случае…
– Тогда я разъясню две вещи, хорошо? Во-первых, на Эстебане практически нет социальных программ. Обязательно надо работать, зарабатывать на жизнь. Иногда работать приходится очень много… Во-вторых, вы сразу вступаете в конфликт с законом, поскольку действуете в обход оккупационной администрации, а они такого не любят. Значит, вам придётся контактировать с криминалом – хотя бы для того, чтобы убрать из тела идент, получить липовые документы… ну и так далее. И вы попадёте к ним в кабалу. Все услуги придётся отрабатывать…
– Э-э… А как?
– Не знаю. Вряд ли проституцией, если вы об этом подумали. Этот рынок занят китайцами… Нет, честно, не знаю. Может быть, отправят собирать незрелую пыльцу. Может быть, задействуют в контрабанде – вас-то Стена должна пропускать…
– Но если идент убрать…
– Всё равно пропускает. Проверено. Пока не попадётесь – можете проходить свободно… Чем вы занимались на Земле?
– Я была смотрителем заповедника. Разводила крокодилов. Увы, оказалось, что биботы справляются с этой работой лучше… Но если я попадусь с контрабандой, то меня?..
– Три года общественных работ, – сказал я. – Обычно на фермах. Зато потом… Подождите. Крокодилы же откладывают яйца?
– Да. В песок или в ил. Потом…
– Тогда вы наверняка сможете работать с драконами. Нет?
– Не знаю… А что?
– Может получиться интересный вариант… У нас есть такая элитная профессия – драконщик. Даже не профессия, а искусство. Видите ли, драконы – очень трусливые твари, и если их ненароком спугнуть, они бросают отложенные яйца и улетают, так что приходится собирать такие яйца в инкубаторы и потом выхаживать детёнышей. Про роль драконов я вроде бы уже говорил…
– Вы думаете, я бы смогла?..
– Не знаю. Но это хоть какая-то зацепка, верно? Эх, был у меня хороший приятель-драконщик…
– Умер?
– Не знаю. Пропал без вести в позапрошлом году… Впрочем, это не самое главное, не этот, так другой. Слушайте…
И я рассказал ей про банзу. Да, мне часто говорят, что я идеализирую банзу, что-де это давно те же серые, только в профиль. Или что банза ничего не решает, слабаки они и так далее. И это правда, но это только часть правды, и я сейчас попробую объяснить… Банза – образование очень давнее. С традициями такими, что нашим кланам и не снились. Если описать банзу формально, то это такая добровольная сеть взаимовыручки. Причём не только между соседями – это у нас настолько естественно, что даже не обсуждается. Самый простейший пример: завелась у вас вещь, которая вам не нужна, торговать ею на рынке у вас времени нет, а просто выбросить жалко. Сообщаете по сети, и обязательно где-то находится человек, который второй год именно эту вещь разыскивает по всей планете. Раньше, когда связь была нормальная, всё это делалось моментально… Разумеется, банза занимается не только товарообменом. Проблемы с детьми, со стариками, найти врача, лекарства, уговорить хорошего шамана – с этим в банзу. С подросшими детьми: опасные игры, дурные компании – и здесь банза поможет, иногда исподволь, так, что никто не заметит, иногда жёстко. Но поможет. Проблемы с синими или серыми… Тут бывают коллизии: скажем, какой-нибудь шериф и по совместительству хабан (ну, это такой довольно высокий чин в иерархии банзы) занимается, скажем, соседскими разборками: кто-то у кого-то межевой знак перенёс, или драконов напугал, или что-то ещё; и вот как шерифу ему надо найти виновного и примерно наказать, стряся ещё и штраф в пользу администрации, а как хабану – всё загладить и привести к примирению. И он обычно приводит к примирению, получая (в облике шерифа) втык от начальства. То же касается и серых…
Банза, что характерно, никогда ничего не навязывает. Тебе что-то предложили, о чём-то попросили – и ты со спокойной душой можешь отказаться. И даже не обязательно, что если потом сам обратишься с просьбой – тебе откажут. Могут отказать, да. Но могут и помочь. Там уже нюансы будут решать.
Ты можешь пользоваться банзой, не входя в неё, это не возбраняется. Большинство населения так и делают. Но если ты активен, если то, о чём тебя попросят, выполняешь весело и охотно – к тебе начнут присматриваться. И, может быть, пригласят – и тогда ты станешь зерком, это низшая ступень в иерархии, ты собираешь просьбы от людей, передаёшь их наверх, серву; и организуешь людей на какие-то действия, которые спускает тебе серв. В общем, служба твоя в основном почтальонная, с толстой сумкой на ремне.
Став зерком, ты сразу обнаруживаешь, что проблемы твои решаются значительно быстрее и проще, чем раньше. И здесь главное – не увлечься, соблюсти баланс: если ты жадничаешь, то скоро вылетаешь из системы, как мелкая фракция из сепаратора. И наоборот: если ты просишь для себя мало, а отдаёшь много, то моментально сам становишься сервом, гардой, хабаном, квотером…
Выше я не поднялся. Потом началась война.
Землюки были уверены, что банза – одна из организаций сопротивления. Они почти разгромили её.
Через несколько лет после войны мне предлагали вернуться на квотерский пост. Банза восстанавливалась…
Я отказался. По многим причинам.
Прежде всего потому, что перестал любить людей. Мне не хотелось ничего для них делать. Со временем это постепенно проходило, но до конца так и не прошло…
Лампа снова померкла, и вдруг на меня накатил сон – наверное, сработали травы: ушла боль, и что-то расслабилось внутри. Я ещё сказал пару связных фраз, потом извинился, пробормотал, мол, договорим позже, и провалился, было именно ощущение падения куда-то вниз, к подножию всего. Я увидел Кумико и понял, что всё будет хорошо.
Проснулся я в одиночестве. Было светло. Ещё не солнечно, но уже светло.
Люсьен
Люсьен? Хорошо, пусть пока будет Люсьен. Не совсем моё имя, но я им буду пользоваться, пока рассказываю эту часть истории. Иначе вообще всё запутается. В общем, так: зовите меня Люсьен.
У меня не сохранилось никаких записей (в отличие от Гагарина), мне просто в голову не могло такое прийти: что-то записывать, – и у меня нет такой феноменальной памяти, как у Севера. Я точно знаю, что многие события в голове у меня перемешались. Никто бы не смог предвидеть, что всё пойдёт так стремительно, с такими поворотами и нырками…
Да.
Это как собирать яйца. Долго-долго ползёшь-карабкаешься на вершину, продираешься через колючки – и вот оно, кожистое и ребристое, хватаешь… и тут папаша (обычно именно папаша, мамаши гораздо глупее) выныривает на полном размахе крыльев из-за обрыва, он уже видит тебя, он уже весь на тебя нацелился, и надо успеть сунуть яйцо в мешок на пузе, подскочить к обрыву и, дождавшись момента, когда родитель коснётся лапами камня и начнёт складывать крылья, чтобы догнать тебя всухопутную и распустить когтями вдоль, как овцу (видели ведь наверняка овец, не уберёгшихся от дракона?), – прыгнуть с обрыва плашмя, раскинуть руки и ноги, поймать собой поток, отрулить от скальной стены – а она рядом, метрах в трёх, в пяти, – и раскрыть парашют так, чтобы оказалось и не поздно, и не рано. Неизвестно, что хуже.
Между деревьев он тебя уже не достанет…
Но потом ты помнишь только множество деталей. По отдельности. Не вкупе. Не целой картиной. Просто – великолепная россыпь.
Меня вдруг охватила уверенность, что именно в Трёх Столбах (или в окрестностях) я по-настоящему нападу на след отца. Вовсе не потому, что здесь у него некоторое время была школа – это не значило ничего, он постоянно летал и в Синьюнь, и в Дальний, и в Браунсхофф – везде его очень ценили. Нет, я не знаю, почему мне так казалось, – но, с другой стороны, драконщики, у которых нет чувства предстоящего (или само чувство есть, но нет безусловного доверия этому чувству) – такие драконщики живут быстро и умирают интересной поучительной смертью.
В тот день, первый день моего пребывания в славном городе Три Столба – мы как раз тогда столкнулись с Севером, просто на улице, на углу, – мне крупно повезло: в архиве нашлись копии документов, согласно которым отец заключил договор с богатым помещиком Игнатом Снегирём на проведение каких-то «научных изысканий» на землях поместья – и получил под эти изыскания немалую сумму. Это произошло примерно за месяц до того дня, когда отец отправил мне последнее письмо… Какое совпадение: Игнат Снегирь находился под стражей, как раз на завтра был назначен суд – но мне казалось, что его неминуемо оправдают, поскольку обвинения были какими-то чересчур нарочитыми, а значит, вздорными.
И тогда я смогу с ним поговорить…
Всё произошло на моих глазах, об этом уже рассказывал Север, не стану повторяться. Но это был удар. Кто-то неотвратимо и последовательно устранял всех, кто мог рассказать мне о последних днях отца, может быть, показать его могилу…
Ну, именно так мне тогда казалось. Каждый человек от самого рождения видит и знает, что мир вращается только вокруг него, и именно его проблемы определяют ход истории.
А когда он понимает, что всё не так, то мир просто рушится, просто перестаёт существовать как разумная система.
Это и случилось со мной немного погодя…
72
Возвращались мы при хорошем попутном ветре вдоль троса, соединяющего порт Ньёрдбурга и Пятый пост. Трос – он только называется так, на самом деле это пустотелый рукав диаметром примерно в метр, очень лёгкий – свободно парит в воздухе – и чертовски прочный, из этих же волокон сделана Башня и весь космический лифт. Кроме того, трос светится рубиново-красным, или невыносимо-розовым, или мерзко-зелёным светом, что делает его видимым и в темноте, и ясным днём. Раньше пространство внутри рукавов тоже использовалось: там очень быстро летали сигарообразные пеналы с почтой или даже с пассажирами, – но и это, как вы понимаете, нам запретили…
Сейчас, когда облака закрывали небо, а плотная дымка – таигу и горизонт, трос был самым лучшим ориентиром.
Кумико
– Здравствуй, Старший, – и я опустилась на колени. – Старший, ты ещё помнишь меня?..
Он помнил. И стая, только что обкладывавшая меня справа и слева, села на хвосты. Волки переглядывались, обменивались короткими замечаниями, хихикали.
Старший подошёл, наклонил голову. Он был очень стар, левый глаз почти не открывался из-за уродливого шрама, и этот же шрам вздёргивал ему верхнюю губу. Я обняла его за шею, за могучую железную шею, и впервые за много-много дней заплакала.
73
В общем, дорога не сулила сюрпризов. Она действительно оказалась скучной и однообразной – чему я был несказанно рад.
Гагарин
Я проверил свой планшет. Пока никаких сообщений о заключении сделки на Котур не поступало, так что время у меня оставалось. Время – и…
И почти ничего больше.
На моих счетах лежало семьсот марок родных и четыреста с чем-то «оккупационных» (то есть тех, которыми с нами рассчитываются землюки), и вместе это получится чуть меньше тысячи. Есть квартира в Ньёрдбурге, и под неё можно взять ещё тысячи две, а если сильно повезёт, то и две с половиной… Это всё. Я пользовался редакционным вертолётом, содержимое моего сейфа сгорело (рискнул бы я продать кое-что из накопившегося там? – боюсь, что да), земли у меня не было, денежных друзей – тоже. И у меня не было пиратской карты, где отмечены зарытые клады…
Бургомистрат выставил Котур за пять тысяч родных. И какой-то мерзавец, как стало слышно, готов был заплатить эти пять тысяч. Ещё не заплатил, но уже отметился. И чтобы перебить сделку, мне нужно иметь как минимум шесть…
Если бы я знал, кого ограбить, я бы ограбил.
Но, может быть, и у того наглеца, который собирался покупать Котур, нет на руках всей суммы? Иначе непонятно, с чего он тянет время?
Ждёт, что пройдёт пять дней и бургомистрат начнёт снижать цену? Может быть, может быть…
Но я всё равно не представлял, где взять деньги. Причём у меня было сильнейшее чувство, что проблема имеет очевидное и примитивно простое решение, я просто не могу его разглядеть. Это приводило в бешенство.
Люсьен
Нас довольно долго продержали сначала на площади, потом оставшихся – в приёмной шерифа. Меня как лицо наиболее подозрительное оставили до утра, отправив запрос в Фэньхундао; утром, надо полагать, пришёл ответ.
– А почему в таком виде? – спросил шериф. Он был небрит и отёчен.
– Как бы это… Чтоб не узнали. Я путешествую инкогнито.
Сомнения шерифа не удивляли – хотя лицо на фотографиях было настоящим, опознать меня только по документам сейчас хрен бы кто смог.
– Ну-ну, – сказал шериф и отпустил моё помятое инкогнито с миром.
У выхода мне попалось на глаза казённое объявление: имущество умершего во время суда, а следовательно, остающегося под подозрением и обвинением Игната Снегиря подверглось частичному секвестру и выставляется на торги в следующем порядке… – дальше следовало перечисление и даты.
– Не советую, – сказал сзади шериф.
– Почему? Ведь это так дёшево…
– Слишком велико обременение, – он ухмыльнулся. – Долги прямые, долги косвенные…