Сказав революции:
Тебе обывательское — о, будь ты проклята трижды! — и мое, поэтово — о, четырежды славься, благословенная! — Маяковский отдает Октябрю, рабочему классу, народу «всю свою звонкую силу поэта». О себе и своих соратниках он пишет в стихотворении «С товарищеским приветом, Маяковский»:
Пусть хотя б по капле, по две ваши души в мир вольются и растят рабочий подвиг, именуемый «Революция».
Под влиянием огромных событий революционных лет изменилась не только тональность стихов Маяковского. Появилась острая потребность говорить со вчера еще «безъязыкой улицей» новым, но обязательно понятным ей языком. Не теряя замечательных поэтических достижений предреволюционных лет, Маяковский настойчиво ищет новые формы, новые жанры, новые тематические пласты в революционной действительности. Для него работа над агитплакатами РОСТА становится не только его формой участия в революционном подвиге народа, но и лабораторией, в которой он, по собственному выражению, освобождал стих «от поэтической шелухи на темах, не допускающих многословия». И хотя впоследствии Маяковский справедливо предостерегал пролетарских поэтов от того, чтобы не возводили в поэтический сан «плоскость раешников и ерунду частушек», сам он, в поисках доходчивости до тогдашнего массового читателя, не гнушался и этими формами, неизменно поднимая их до уровня большой поэзии.
Послеоктябрьское поэтическое наследие Маяковского — это яркий, отмеченный печатью его новаторской гениальности лирический дневник подвигов и дел революционного народа, победившего в Октябре, разметавшего своим героизмом всех вооруженных врагов революции, победившего разруху и голод и первой пятилеткой сделавшего решительный шаг в социализм.
Как неутомимый «чернорабочий революции», Маяковский широко раздвигает рамки своих поэтических возможностей. Любая тема, на которой остановрггся его взгляд, превращается в лирическую тему поэта. Во всех формах и жанрах: в беспощадной, бичующей сатире, в лирико-эпическом строе своих поэм, в своей все пронизывающей лирике — Маяковский остается самим собой, от года к году освобождаясь от чрезмерностей своего футуристического вчера, настойчиво и последовательно двигаясь к новой, найденной в новом материале революционной жизни, простоте своего стиха, своего поэтического образа.
Осмысливая свой путь в революции, Маяковский в стихотворении «Домой!» написал:
Пролетарии приходят к коммунизму низом — пизом шахт, серпов и вил, — я ж с небес поэзии бросаюсь в коммунизм, потому что нет мне без него любви.
Зародившаяся еще в самых первых произведениях Маяковского любовь к человеку, скованная в дореволюционные годы отчаянием перед уродствами жизни, прорвала шлюзы и забушевала весенним половодьем в послеоктябрьских стихах поэта.
Именно любовь Маяковского к человеку, к человеку труда прежде всего, диктовала ему бескомнромисснейшие строки его сатирических стихов.
Во имя отечества, «которое будет», Маяковский казнит смертельными ударами своего карающего стиха Присыпкиных, Победоносиковых, всяческих не изгнанных из нашей жизни п до сего времени Оптимистенко, Мезальянсовых, Бельведонских и им подобных, так же как в годы гражданской войны он казнил предателей из соглашательского лагеря, обывателей, стремящихся отсидеться от революционной бури, и прочий человеческий сор.
Сатира в творчестве Маяковского, так же как и его лирика, опирается на опыт, заложенный еще в молодых стихах поэта. Великолепные «Гимны», опубликованные до революции в «Новом Сатириконе», находят свое, обогащение е временем продолжение в послереволюционных произведениях ноэта. Поэт уверен в том, что …газетчик — старья прокурор, строкой и жизнью стройки защитник.
Борясь с мещанами, обывателями, бюрократами, Маяковский беспощаден и к тем, кто на фронте культурной революции под разными псев-дореволюциопными предлогами защищает старье. Он борется не только против косных, обреченных на уничтожение форм жизпи и их носителей, но и против косных форм искусства и литературы, против косных чувств, замедляющих движение людей вперед.
Маяковский-сатирик — непримиримый враг всего отжившего и косного, расчищающий путь человека в коммунистическое завтра. Стремление всемерно убыстрить движение вперед диктовал Маяковскому его гуманизм, его жажда увидеть человека освобожденным от всего, «что в нас ушедшим рабьим вбито».
Эта любовь Маяковского к человеку, не просто человеку, а человеку труда, к рабочему классу, гегемону революции, была источником неизменного исторического оптимизма поэта, делала его горячим патриотом своего социалистического отечества. Недаром он написал гордые строки:
Я в восторге от Нью-Йорка города.
Но кепчонку не сдерну с виска.
У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока.
Недаром свое элегическое стихотворение «Прощанье» он заканчивает признанием:
Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва.
Свое первородство поэта пролетарской революции в мире, где еще большая часть человечества живет разделенная на меньшинство эксплуататоров и большинство эксплуатируемых — Маяковский последовательно утверждает и в заграничных стихах, и во всех стихах, прямо или косвенно посвященных политической злобе дня.
В Польше или во Франции, в Мексике или в Соединенных Штатах, он всюду видит и чувствует трещину, разделившую мир на две неравные части. Он борется, иногда впадая в примитивный нигилизм, с буржуазной культурой и попытками навязать ее новому, советскому обществу. Глядя открытыми глазами на огромные технические достижения американцев, он ни на минуту не забывает, не упускает из своего поля зрения того, что в эгой стране «белую работу делает белый, черную работу — черный».
Пораженный, но не подавленный уровнем американской цивилизации, поэт верно угадывает скрывающуюся за ней провинциальность, духовное убожество:
Я стремился за 7000 верст вперед, а приехал на 7 лет назад.
Все дары капиталистической цивилизации не заслоняют от его зрения того, что здесь:
Обирая, лапя, хапая, выступает, порфирой надев Бродвей, капитал — его препохабие.
Поездки Маяковского за границу обостряли его чувство обеспокоенности за судьбу социалистической родины, порождали в его стихах двадцатых годов, как один из решающих лейтмотивов, призыв к бдительности. И еще в те дни, когда фашизм ползал волчьим щенком по задворкам Европы, он, обращаясь к согражданам, предостерегал: «Когда перед тобою встают фашисты, обезоруженным не окажись ты».
И не удивительно, что задолго до того, когда родина в 1941 году позвала советских людей защищать завоевания революции, Маяковский писал предостерегающие, пророческие строки:
Мы требуем мира.
Но если тронете, мы в роты сожмемся, сжавши рот.
Зачинщики бойни увидят на фронте один восставший рабочий фронт.
Таков Маяковский во всем своем богатом наследстве, завещанном сущим и грядущим поколениям читателей. Во всем, что он написал, будь то широкие по размаху исторических обобщений поэмы «Владимир Ильич Ленин» или октябрьская поэма «Хорошо!», будь то патетические стихи «Товарищу Нетте — пароходу и человеку» или «Стихи о советском паспорте», будь то его заграничные циклы или юрячие отклики на злобу дня многие из которых» но признанию поэта, писались в типографии «на талере», — сквозь все его произведения проходит, наполняя их солнцем и светом, тема безграничной веры в новое общество, созидаемое в нашей стране по заветам Ленина.
Я СЕБЯ ПОД ЛЕНИНЫМ ЧИЩУ.
ЧТОБЫ ПЛЫТЬ В РЕВОЛЮЦИЮ ДАЛЬШЕ
Ленин и теперь живее всех живых.
Наше знанье — сила и оружие.
Окончание гражданской войны и выход страны в полосу решения будничных задач восстановительного периода в условиях новой экономической политики не прошли бесследно для значительной части советских поэтов. Не только Николаю Асееву показалось, что «крашено — рыжим цветом, а не красным, — время». И у ряда пролетарских поэтов высокий романтический пафос сменился нотами растерянности и разочарования. Именно в это переходное время Маяковский создает свою полную трагических предчувствий поэму «Про это». В этой, отразившей серьезный духовный кризис поэме Маяковский дал волю тем чувствам, которые звучали в его предреволюционных произведениях — «Флейта-позвоночник» и «Человек». Свою поэму он закончил страстным призывом к будущему:
Воскреси хотя б за то, что я поэтом ждал тебя, откинул будничную чушь!
Воскреси меня хотя б за это!
Воскреси — свое дожить хочу!
Невосполнимая утрата, понесенная пролетариатом, — смерть Владимира Ильича Ленина — отозвалась болыо в миллионах человеческих сердец. Болью и приливом созидательной энергии. Это горе, опалившее сердце Маяковского, потрясшее все его существо, стало толчком к выходу в новую полосу высокого творческого подъема. Время услышало его страстный призыв о воскрешении, и, когда «резкая тоска стала ясною осознанною болью», поэт приступает к созданию произведенияг венчающего все, что было создано им за годы богатырского поэтического подвига. Ленинская смерть властно позвала его на ноет «агитатора, горлана-главаря». И формулой перехода стали строки:
Я буду писать и про то и про это, но нынче не время любовных ляс.
Я
всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс.
Атакующему классу пролетариев в лице ленинской партии посвятил свою поэму о великом вожде Владимир Маяковский. И, создавая ее, он все время чувствовал неотрывность жизни и борьбы Ленина от жизни и борьбы созданной им большевистской партии, видя, зная, чувствуя, что Партия — спинной хребет рабочего класса.
Партия — бессмертие нашего дела.
И оттого, что партия неразрывно связана с классом, ее породившим и выдвинувшим в авангард борьбы, поэт вне партии, вне ее исторической деятельности не видит человека, построившего боевые ряды большевиков и давшего в руки партии победоносное оружие революционной теории.
Партия и Ленин — близнецы-братья — кто более матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим партия, подразумеваем — Ленин.
Такое широкое и глубокое ощущение Маяковским ленинской темы позволило ему подняться над частностями житейской биографии до широчайших исторических обобщений, дать почувствовать и огромность утраты, понесенной партией и мировым рабочим движением, и бессмертие ленинизма, его неисчерпаемую силу, его преобразующее влияние на всю историю человеческого общества.
В поэме Ленип предстает и как «самый человечный человек», который …к товарищу милел людскою лаской… …к врагу вставал железа тверже… — и как вождь всех людей труда на планете, носитель бессмертной идеи освобождения человечества от пут капиталистического рабства, и поэтому-то стала величайшим коммунистом-организатором даже сама Ильичева смерть.
Поэма «Владимир Ильич Ленин» предопределила дальнейшее направление творческих исканий Маяковского, нашедших свое наиболее полное выражение в написанной через три года октябрьской поэме «Хорошо!».
И ПЕСНЯ, И СТИХ-ЭТО БОМБА И ЗНАМЯ
Поэзия — та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды.
Маяковский, как никто другой из поэтов, его современников, чувствовал пульс своего времени, энергию устремленности в будущее. Этого он требовал и от других советских поэтов, когда писал полные новаторской энергии строки: «У нас поэт событья берет — опишет вчерашний гул, а надо рваться в завтра, вперед, чтоб брюки трещали в шагу».
Всю свою жизнь в поэзии Маяковский искал, иногда оступаясь на нехоженой целине новаторства, но как поражают новизной его поэтические находки, его поразительные открытия. Он писал о себе: «Говорят — я темой индивидуален». И некоторым кажется, что именно поэтому после смерти Маяковского никого нельзя назвать преемником его поэтического опыта.
Но дело не в том, что «темой индивидуален», а в том, что легко подражать поэтической поступи Маяковского, но трудно продолжать с того места, где он остановился, самостоятельное движение вперед. И при всем этом нет ни одного мало-мальски талантливого советского поэта, который не испытал бы на себе косвенное влияние Маяковского.
Не все эстетические положения Маяковского может принять современный читатель и современный поэт. Иногда Маяковского, смелого поэта-новатора, оттеснял доктринер, не окончательно освободившийся от пережитков футуристического нигилизма. Несмотря на то что такими стихами, как «Юбилейное», во многом опрокинуты взгляды футуристов на классическое наследие, все же и в некоторых заграничных стихах, и в некоторых декларативных стихах, обращенных к современному искусству, нет-нет да и прозвучат старые погудки футуризма, лефовского рассудочного утилитаризма, резко контрастные всему послеоктябрьскому творчеству Маяковского. Новый материал революционной действительности властно устранял из творчества поэта-новатора все, что тяготело к «эксперименту ради эксперимента», и вызывал все большую и большую простоту и ясность словесного и образного инструментария Маяковского.
Сколько было поломано копий в борьбе против «картавого» пушкинского ямба! А разве не торжественная медь ямбов пушкинского «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» звучит в поступи, в музыке гениального завещания потомкам «Во весь голос»?
Но в том-то и величие Маяковского-новатора, что «Во весь голос» насквозь пронизано личностью самого поэта. Традиционная ямбическая тональность преобразована неповторимыми интонациями голоса Маяковского, его лексикой, неповторимым образным строем его стиха. Новаторство Маяковского непрерывно поднималось к вершинам новой классической простоты и ясности.
КАК Ж ИВОЙ с живыми
Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана-главаря.
Незабываемыми останутся в моей памяти эти строки, впервые прочитанные зимой 1930 года перед московскими писателями в тесном зальце литературного клуба на улице Воровского, в том зальце, где несколько месяцев спустя тогдашние слушатели этих стихов стояли в почетном карауле у гроба безвременно ушедшего от нас поэта-трибуна.
В этом стихотворении, задуманном как пролог к ненаписанной поэме о пятилетке, но ставшем эстетической и гражданской исповедью и завещанием поэта-революцпонера, Маяковский с предельной лаконичностью поведал своим современникам и людям коммунистического будущего «о времени и о себе». Поведал честно, нелицеприятно, с высоким сознанием со вершенного им подвига поэта и гражданина. «Во весь голос», задуманное как трамплин для прыжка в новую полосу творчества, предвещало новые гениальные находки, новые прозрения и новые широкие картины созидательного труда народа на лесах первой пятилетки. Предвестием этой ненаписанной поэмы были вынесенные поэтом впечатления от поездок по стране, черновыми набросками которых были такие стихи, как «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», «Рассказ рабочего Павла Катушкина о приобретении одного чемодана», «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка», «Марш ударных бригад» и некоторые другие. В них звучала созидательная тональность великого трудового подвига народа на поднимаемой им непаханной целине нового этапа истории человечества.
Чувствуя, что новая полоса истории общества требует иных слов, обновления эстетической позиции, Маяковский в это время резко и прямо переоценивает положения возглавляемой им группы РЕФ с ее деляческой ориентацией на «литературу факта», с ее примитивной позицией «социального заказа» и футуристическими пережитками. Маяковский идет на разрыв со своими догматически упорствующими вчерашними соратниками.
Чтобы утвердить себя на этих позициях, он организует выставку-показ своей двадцатилетней борьбы за новую поэзию новой действительности. Он ищет новых союзников и соратников и вступает в Российскую ассоциацию пролетарских писателей. Но ее руководители, зараженные навыками сектантства и догматизма, не могли создать для поэта атмосферу товарищеской чуткости и доброжелательства, не смогли уничтожить образовавшийся вакуум одиночества, усугубленный болезнью и осложнениями личной жизни. И случилось так, что выстрел 14 апреля оборвал творческие замыслы поэта.
В чем секрет долгоживучести, неистребимой молодости стиха Маяковского, того стиха, который в двадцатых годах казался непонятным многим читателям и которому многие критики тех лет предвещали близкое забвение?