— Тебе хочется знать, как смотрят в эту трубку, не так ли?
Я закраснелась и не могла глаз поднять, а кума еще прибавила:
— Мадла думала, что это флейта, а вы — музыкант. Я уж ей сказала, кто вы такой.
— А ты разве знаешь? — спросил он с усмешкой.
— Я не знаю как вас зовут; но вы один из смотрителей за постройкой и в эту трубочку наблюдаете за рабочими, не правда ли?
Господин до того хохотал, что схватился за бока.
— Последнее-то вот, ты, матушка, угадала. Хочешь посмотреть в трубочку? На, посмотри! —обратился он ко мне, когда уже вдоволь нахохотался, и приставил мне трубочку к глазу. То-то чудеса увидела я! Я смотрела на Яромер, прямо в окна домов, и видела отлично каждого человека, могла различить даже, что он делает, как будто бы стояла возле него, я видела как перед собой людей, которые далеко работали в поле. Я хотела передать трубочку куме, чтоб и она посмотрела, но она сказала мне:
— Что ж ты думаешь, разве мне, старухе, пристало играть?
— Но ведь это не для игры, матушка; это очень полезная вещь, — возразил ей господин.
— Ну оставь ее у себя, мне она не кстати! — отвечала кума и ни за что не хотела посмотреть. Мне пришло в голову, что если бы сквозь это стеклышко можно было увидеть императора Иосифа! И я посмотрела на все стороны. Этот господин был так добр, я ему и сказала, кого бы желала видеть.
— Что ж тебе такое император, разве ты его любишь? — спросил меня господин.
— Еще бы не любить! — отвечала я, — когда его каждый человек хвалит за его доброту и достоинство. Мы каждый день за него молимся, чтобы Бог дал ему долгое царствование, а также его матушке.
Господин как будто улыбнулся и спросил:
— Хотела бы ты с ним говорить?
— И, сохрани Господи! Да как бы я на него смотреть-то стала? — говорю я.
— Ведь ты меня не стыдишься, а ведь император такой же человек, как я.
— Ну оно все-таки не то, барин, — вмешалась кума — император все император, об этом нечего и говорить. Я слыхала, что когда человек смотрит ему в глаза, то человека бросает и в жар и в холод. Это говорил наш заседатель, разговаривавший с ним уже два раза.
— Вероятно у вашего заседателя совесть не чиста, если он не может никому смотреть прямо в глаза, — говорил господин, записывая что-то на лоскутке бумажки. Потом отдал этот лоскуток куме и сказал, чтоб она шла в Плес в магазин, что по этой бумажке ей заплатят за одеяло. А мне дал этот серебряный талер, говоря:
— Береги эту денежку, чтобы не забыть тебе об императоре Иосифе и его матери. Молись за него Богу: молитва горячего сердца бывает услышана Богом. Когда придете домой, можете сказать, что разговаривали с императором Иосифом! — договорил и быстро отошел от нас.
Мы упали на колена и сами не знали, что делали от страха и радости. Кума бранила меня за то, как я осмелилась быть настолько дерзкой, а сама была тоже достаточно смела. Но кому бы пришло в голову, что это был император! Мы утешали себя тем, что он должно быть не рассердился на нас, потому что наделил нас. В магазине Новотной заплатили за ее покрывало втрое больше, нежели она просила. Мы домой точно летели, а когда пришли, так не было конца рассказам, и все нам завидовали. Мама отдала провертеть отверстие на моем талере, и с того времени я ношу его на шее. Мне бывало много раз жутко, но я его все-таки не отдала. Жаль, очень жаль, что этот человек уже в сырой земле! — со вздохом закончила бабушка свой рассказ.
— Да, жаль! — подтвердили остальные. Дети, узнав историю талера, вертели его на все стороны; теперь он стал для них замечательным. Бабушка стала еще выше в глазах всех, с тех пор как узнали, что она говорила с императором Иосифом.
С воскресного вечера на мельнице начиналась уже новая неделя. Крестьяне съезжались, поставы начинали понемногу стучать в обычный такт; старший работник ходил по мельнице, приглядывая везде опытным глазом, все ли в порядке; младший работник с песнью перебегал сверху вниз, снизу вверх, от ковша к ковшу, а пан-отец стоял перед мельницей, приветствуя с веселым лицом всех, кто приносил ему выгоду, и угощая их всех табаком.
Летом пани-мама с Манчинкой провожали бабушку до гостиницы. Если в это время там была музыка, то они ненадолго останавливались у плетня, где к ним присоединялось обыкновенно еще несколько кумушек, глядевших также на танцующих. Внутрь нельзя было пробраться: там было все полно; даже Кристла, несшая пиво в сад, где сидели господа, должна была поднимать кружки выше головы, чтоб их не вышибли.
— Посмотрите на нее! — говорила пани-мама, указывая движением головы на сад, где сидели господа из замка, желавшие задержать Кристлу, приходившую к ним. — Посмотрите! Не думаю, чтоб вы нашли еще где-нибудь такую девушку! Не думаете ли вы, что Бог вырастил ее только для того, чтоб вы вскружили ей голову?
— Нечего бояться, пани-мама! Кристла не позволит так поступить с собой, — отозвалась бабушка: — она им покажет, где двери!
Так и случилось. Один из тех господ, от которых за версту пахнет мускусом, шепнул девушке что-то на ухо, но она со смехом прервала его словами: «отложите ваше попечение!», выскочила в сени и с веселым лицом положила руку в мозолистую руку высокого юноши, позволила обнять себя и вести в танец, несмотря на крики: «Кристинка, налейте!»
— Этот ей, видно, милее всего замка с его господами и драгоценностями! — сказала с улыбкой бабушка, пожелала пани-маме доброй ночи и пошла с детьми домой.
V
Чрез две или три недели, в ясный прекрасный день бабушка объявляла: «Сегодня пойдем на посиденки к охотнику!» Дети радовались этому с самого раннего утра до той минуты, как бабушка брала веретено и пускалась в путь. За плотиной дорога шла около крутого косогора к мосту, от которого непрерывно тянулась тополевая аллея до самого Ризенбургского замка. Но бабушка выбрала дорогу, шедшую около косогора вдоль реки до лесопильной мельницы, над которою возвышался пригорок, поросший высоким медвежьим ушком, за которым Барунка охотно лазила и приносила его бабушке. За мельницей долина все более и более суживалась, и река в тесном русле быстрее неслась чрез огромные камни, преграждавшие ей путь. Пригорки, окружавшие долину, были покрыты елями и соснами, которые своею тенью закрывали всю долину. Этой-то долиной и шли дети с бабушкой, пока не добрались до развалившегося Ризенбургского замка, поросшего мхом и резко выдававшегося между темно-зелеными деревьями.
Поодаль от замка, над старым сводом, — под которым, говорят, есть подземная дорога на три мили, но куда нельзя было ходить вследствие сырости и испорченности воздуха, — была выстроена беседка с тремя высокими стрельчатыми окнами. Владетели замка, бывая на охоте, заезжали сюда завтракать. К этой беседке пустились дети, взбираясь вверх по крутизне как дикие козы. Старушка бабушка едва вкарабкалась, справа и слева хватаясь за деревья.
— Как вы далеко от меня, а я не могу дух перевести! — говорила она, втащившись наконец на гору. Дети взяли бабушку за руки, ввели ее в беседку, где была приятная прохлада и живописный вид из окон, и посадили ее на стул. С правой стороны беседки дети видели развалившийся замок, ниже замка лежала полукругом долина, запертая с обеих сторон пригорками, покрытыми елями. На одном из этих пригорков стояла маленькая церковь. Только шум воды и пение птиц нарушали царствовавшую окрест тишину.
Ян вспомнил о сильном Цтиборе , пастухе Ризенбургском. Там на лугу поймал его однажды барин, когда он нес на плечах целую, вместе с корнем вырванную ель, украденную в господском лесу. Когда барин спросил его, где он ее взял, то он откровенно сознался ему в своей вине. Барин простил ему и велел придти в замок и принести с собой мешок, обещаясь дать ему столько съестных припасов, сколько он в состоянии будет унести. Цтибор не знал, что такое вежливость, и взяв у жены девятилокотный мешок, отправился в замок, где ему в него наложили гороху и копченых окороков. Рыцарь полюбил его за силу и откровенность, и когда был объявлен турнир в Праге, взял его с собою. Цтибор, благодаря своей силе, поборол одного немецкого рыцаря, которого никто не мог пересилить, и король сделал его тоже рыцарем.
Детям очень нравился этот рассказ, и с того времени, как старый пастух рассказал им его, замок и луг сделались для них более интересными.
— А как называется место, где стоит вон та церковь, бабушка? — спрашивал Вилим.
— Это Баушин. Если Господь даст нам здоровья, то мы там побываем, когда туда пойдут на богомолье, — отвечала бабушка.
— А что же там случилось, бабушка? — спрашивала Аделька, готовая слушать бабушку с утра до вечера.
— Там явилось чудо. Разве не знаете, ведь Ворша недавно рассказывала?
— Нет, мы ничего не знаем. Пожалуйста, расскажите нам! — клянчили дети, и бабушка не заставила долго просить себя.
— Только сядьте хорошенько на лавку и не высовывайтесь из окошек, а то как раз свалитесь вниз и сломаете себе шею. Вот за этими вершинами и этим лесом есть деревни Турин, Лютобор, Слатина, Мечон и Баушин; все эти деревни принадлежали в старые времена одному рыцарю, называвшемуся Туринским и жившему в Турине, в замке. У него была жена и единственная дочь, прехорошенькая девочка, но, к несчастию, глухонемая, что очень печалило родителей.
Однажды эта девочка прохаживалась по замку, и ей пришло в голову посмотреть, что делают маленькие барашки на Баушинском хуторе и насколько они выросли с тех пор, как она их не видала. Должно вам сказать, что тогда еще не было ни этой церкви, ни деревни, только был один хутор, в котором жила прислуга и помещались стада владельца Туринского. Вокруг был только лес, а в лесу дикие звери.
Дочь Туринского владельца много раз бывала на хуторе, но всегда ездила туда с отцом; вот она, глупенькая, и подумала, что пробежав немножко, она будет уже там. Она все шла да шла, куда глаза глядели; думала, что все дороги одинаковы, она еще была молода, неразумна как вы. Долго шла она, а хутора еще не видать; наконец на нее напал страх, она стала думать, что скажут отец с матерью о том, что она убежала из замка; испугалась и бросилась бежать назад. Но когда человек в страхе, то он легко собьется с толку, в особенности такой ребенок. Девочка окончательно сбилась с дороги и не пришла ни к дому, ни к хутору: зашла в густой лес, где не было ни тропинки, ни свету, и тогда только догадалась, что заблудилась! Можете себе представить, каково ей было! Вам бы не было еще так худо, потому что вы можете говорить и слышать, а она не могла. В ужасе бегала они и туда и сюда, и тем более еще запутывалась. Наконец голод и жажда измучили ее, ноги у ней разболелись, но все это было ничто в сравнении со страхом пред темною ночью, дикими зверями и перед тем, что мать и отец будут на нее сердиться. Испуганная и заплаканная, она очутилась около какого-то колодца, к которому она жадно прильнула и напилась; оглянувшись кругом, она увидела две протоптанные тропинки. Но она не знала, по которой идти: опыт уже научил ее не думать, что каждая дорога приведет к дому. Тут она вспомнила, что когда ее матери бывает жутко и страшно, то она всегда уходит в свою комнату и молится. Она встала на колени и молила Бога, чтоб он ее вывел из лесу.
И вдруг услыхала она чудные звуки, шумело и звенело у нее в ушах, все сильнее и сильнее, все яснее и яснее. Девочка не понимала, что с ней делается, что это за звуки! Она затряслась от страха, заплакала и хотела бежать, а тут из леса бежит по тропинке белая овечка, за ней другая, третья, четвертая, пятая, и наконец так много, что около колодца собралось целое стадо. У каждой овцы на шее висел колокольчик, колокольчик звенел, и девочка это слышала! Это овцы ее отца, вот бежит и белая пастушья собака, а наконец показался и сам пастух! Девочка вскрикнула: «Барта!» — и побежала к нему. Барта очень обрадовался, услыхав, что барышня говорит и слышит, взял ее на руки и бросился к хутору, от которого они были очень близко. А пани Туринская в то время уж совершенно растерялась, не зная, куда вдруг пропала из замка дочь ее, и что с ней сделалось. Разослали людей по лесу, отец также искал, а мать ожидала на хуторе. Можете себе представить, как маменька была рада, когда Барта принес ей дочку, да еще вылеченную. Когда же и отец воротился, и дочь им все рассказала, то родители дали обет выстроить церковь у того колодца в благодарность Богу. Так и сделали. Эта церковь, что вы там видите, та самая, а вот возле нее и тот колодезь, где девушка пила и молилась, а вот в этом лесу она заблудилась. Девочка эта давно уже умерла, и пан, и пани Туринские, и Барта, все умерли, да и замок Туринский уже в развалинах.
— А куда девались овцы и собака? — спросил Вилим.
— Ну, собака издохла, старые овцы тоже, а молодые выросли и сами уже имели маленьких барашков. Так все идет на свете, милые детки; один умирает, другой нарождается!
Дети засмотрелись на долину, воображая, как ездят рыцари, как блуждают девочки. Вдруг из лесу выехала дама на прекрасном коне, сопровождаемая берейторами. На ней была темная кофта, длинное коричневое платье ее висело ниже стремян, на голове была черная шляпа с зеленым вуалем, развевавшимся около черных локонов.
— Бабушка, бабушка! Рыцарша едет, посмотрите-ка! — закричали дети.
— С чего вы это взяли? Разве есть рыцарши? Это княгиня! — отвечала бабушка, выглядывая из окна.
Дети почти рассердились на то, что это не рыцарша, как они думали.
— Княгиня едет к нам на гору! — закричали они.
— Бог знает, что вы там видите: ну как сюда влезет лошадь? — говорила бабушка.
— Право, Орланд цепится как кошка, только посмотрите! — кричал Ян.
— Оставь меня в покое, я не хочу смотреть. Какие странные забавы у дворян! — проговорила бабушка, удерживая детей, чтобы не высовывались из окна.
Через минуту княгиня была уже на горе, легко соскочила с лошади, перебросила свое длинное платье через руку и вошла в беседку.
Бабушка учтиво встала, приветствуя ее.
— Это семейство Прошек? — спросила княгиня, смотря в лицо детям.
— Точно так, сударыня! — отвечала бабушка.
— А вы верно их бабушка?
— Да, сударыня, я мать их матери.
— Вам можно порадоваться: у вас здоровые внучата. А вы, дети, слушаетесь своей бабушки? —спросила княгиня детей, не спускавших с нее глаз. При ее вопросе однако они опустили глаза, прошептав: «слушаемся».
— Ну, пока еще ладим! Не всегда… ну, да что делать! Ведь и мы не лучше были! — отвечала бабушка.
Княгиня улыбнулась, и увидав на скамейке корзинку с ягодами, спросила детей, где они их насбирали. Бабушка тотчас подстрекнула Барунку словами: «Пойди, девочка, подай княгине!»
— Ягоды совсем свежие, дети их вот по дороге насбирали, кажется, должны вам понравиться. Когда я была молода, я охотно ела все плоды; но с тех пор как у меня умер ребенок, я и одной ягодки в рот не взяла.
— Почему же? — спросила княгиня, принимая от Барунки корзинку с ягодами.
— Это у нас так водится, сударыня; когда у матери умрет ребенок, то она не ест никаких ягод до Св. Иоанна Крестителя. Говорят, что Дева Мария ходит по небу и раздает плоды маленьким детям. Тому ребенку, чья мать не была воздержана и ела плоды, Дева Мария говорит: «Видишь ли, дитятко, тебе мало досталось, потому что мать твоя съела ягоды». Поэтому матери и не едят плодов. Но если удержишься до Св. Иоанна, так удержишься и после, — прибавила бабушка.
Княгиня держала уже в пальцах ягоду сладкую, пурпуровую как ее красивые губы; но после слов бабушки положила ее невольно назад в корзинку, говоря:
— Не могу я сегодня есть, да и вам, дети, не осталось бы ничего на дорогу.
— Это ничего, княгиня, кушайте или возьмите домой так с корзиночкой, а мы себе еще наберем! — торопливо проговорила Барунка, отталкивая подаваемую ей корзинку.
— Принимаю ваш подарок! — отвечала княгиня, улыбаясь простодушной девочке, — но завтра вы придете за корзиночкой в замок и приведете с собой свою бабушку. Понимаете?
— Придем, придем! — подхватили дети совершенно так, как они это делали, когда их звала пани-мама на мельницу. Бабушка хотела что-то сказать, но было уже поздно; княгиня слегка поклонилась бабушке, улыбнулась детям и вышла из беседки. Отдав корзинку берейторам, она вскочила на Орланда и как прекрасное видение скрылась за деревьями.